Продолжение. Предпоследняя глава.
Пейринг: Джокер/Крейн, Бэтмен/Джокер, Джокер/Барби Гордон.
Рейтинг: R.
Предупреждение: насилие, плохие шутки.
читать дальшеОна говорит:
- У меня для Вас кое-что есть.
Она утверждает:
- Вам понравится.
Она натуральная блондинка. Она в темно-бардовом коротком платье. У нее красивая грудь. Конечно, ему понравится.
Ее зовут Чейз. Доктор Чейз. Это их третий сеанс. Ее волосы такие легкие, при каждом движении, при каждом дуновении они шевелятся, и это похоже на воду. На облака. Человек бесконечно может смотреть на воду и облака.
На ее груди – как будто от соска к соску, хотя сосков он не видит, - белая полоса. Это блестит натянутый шелк.
Ее губы нарисованы на лице. Судя по мимике, судя по походке – она не такая женственная и утонченная, какой хочет казаться. Брюсу это нравится.
Он держит в руках куклу – черную с одной стороны, белую с другой. Кукла африканская, любая экзотика напоминает об его путешествиях, путешествия напоминают о Генри, и Брюс уже ясно видит горящий дом и объятый паникой остров.
Доктор Чейз. Судя по вырезкам на ее столе и в ее портфеле, она без ума от Бэтмена. Судя по этой кукле, по ее взгляду и ее платью, она без ума от Брюса Уэйна.
Она предлагает:
- Нам нужно вести дневник Ваших снов.
И когда он отказывается – он не настаивает. Это Брюсу нравится еще больше.
Они садятся на кушетку, легкие золотистые волосы окутываются Брюсу плечо, и Чейз предлагает ему выпить какао.
Это похоже на Альфреда. Не на маму, а именно на Альфреда. «Я знаю, что Ваши родители не воскреснут, а рана так быстро не заживет, мастер Брюс, - но, по крайней мере, это вкусно». Брюс соглашается. Чейз протягивает ему кружку, их пальцы сходятся. Ее руки – прохладные, и такие же легкие, как ее волосы.
Она спрашивает:
- Брюс. Есть нечто конкретное, о чем Вы беспокоитесь? О чем Вы хотели бы поговорить со мной?
Она сидит рядом, ее голая рука касается его рукава. Чейз. Вот теперь она похожа – и на маму, и на Рэйчел в лучшие ее дни, и на всех, кого Брюс мог бы любить. Из-за своей манеры разговора, она похожа даже на Джонатана.
Они говорит – у нее мягкий, убаюкивающий голос. Женщинам нельзя говорить, что у них убаюкивающий голос, но, с позиции Брюса, - это комплимент…
Она говорит:
- Все указывает на то, что эти сны вызваны недавней сильной травмой.
Она говорит: о чьей-то теории. О каком-то подходе. Об известных случаях. И о том, что у него красивые глаза. Он почти дремлет, и ему неловко, но так хорошо, как не было… кажется, не было никогда.
А когда он засыпает, она укладывает его на кушетку и снимает с него ботинки.
Этот журналист. Он сидит, привязанный к очень старому деревянному стулу. Его туловище примотано скотчем к спинке, бедра – к сиденью, а лодыжки – друг к другу. Джокер не связывал ему запястья. Не фиксировал его ноги. Джокер хочет проверить, будет ли Нокс сопротивляться. А еще забавно было бы посмотреть, как он будет скакать на стуле.
Джокер. Он сидит совсем рядом и смотрит на него: подперев кулаками щеки, сложив по-турецки ноги. Как ребенок перед телевизором. По-прежнему – перед телевизором.
- Это был очень-очень грустный и скучный сюжет. – Говорит Мистер Джей. Нокс не отвечает, но его рот открыт. Раньше, еще каких-нибудь пять минут назад, он кричал. Теперь уже не кричит.
Джокер сокрушается – помотав головой, как сердобольная старушка.
- Очень-очень грустный и скучный. Ох. Это было ужасно.
Джонатан проверяет свой аппарат. Контакты и показатели. Уровень давления. Длину трубки. Тот, кто не знает Джонатана Крейна, мог бы сказать: это все Пугало, худшая сторона его личности. Это она, и ничего больше: ничего общего с доктором Крейном, беспомощным и слабым. Джокер мог бы сказать другое. Джей. Он сказал бы, что Джонни это действительно нравится. Все это. Нокс, который устал орать, аппарат, который прекрасно работает, испытание, которое прекрасно пройдет, и крыша, которая прекрасно съедет.
Джонатан. Он надевает перчатки и маску. Он говорит:
- Помни, пожалуйста, что это первое испытание, и возможны негативные последствия.
Джокер кивает: медленно опускает тяжелую голову – и почти не поднимает.
- Поэтому постарайся наиграться с ним до того, как отдашь его мне. – Заключает доктор. Он отворачивается. Смотреть на Нокса ему не интересно – хотя Ноксу очень интересно посмотреть на него: раньше Джонни голоса не подавал, раньше Нокс не знал, кто стоит у него за спиной.
- Профессор Крейн!
Он ни то кричит, ни то плачет.
- Профессор Крейн! Я… я ни в чем не виноват! Я ни в чем не виноват! Вы сказали мне сами, Вы…
Этот журналист. Его голова крутится на тощей шее – просто неправдоподобно гибкой. Он откидывает голову и заглядывает себе за спину. Вертит головой влево. И вправо. Он цепляется взглядом за лицо Джокера, надеясь разглядеть там сомнение или любопытство – что-нибудь кроме нежности, грусти и ностальгии, которые для него бесполезны.
Он зовет:
- Доктор Крейн! Джонатан!
Переговорщиков, психологов и журналистов учат обращаться по-имени: считается, что это помогает наладить контакт. Считается, что таким путем можно установить личные взаимоотношения, показать, что видишь в клиенте человека, успокоить его, усовестить его, вызвать на откровенность. Если подсчитать всех подонков, называвших Джонатана Крейна по-имени, легко определить: этот прием с ним не работает – он его раздражает. Врачи-психиатры, санитары, социальные работники, учителя, профессора, партнеры, насильники. Если подсчитать всех мертвецов, которые называли доктора Крейна Джонатаном. Только его мертвецов. Легко сделать вывод: на совести автора теории – слишком много смертей.
Доктор Крейн. Он подходит к нему, смотрит на часы. Часы электронные, дешевые, такие носят дети – не страшно, если потеряются. Цифры – зеленые. Свободную руку доктор Крейн кладет Ноксу на шею и замеряет пульс. Спокойный, как айсберг, потопивший кораблик. Доктор Крейн, разумеется, - пульс-то просто бешеный.
Доктор Крейн. Покончив с измерениями. Он говорит:
- Я ничего Вам не обещал.
- Но Вы сказали, что знаете…
- Не знаю. Вам следовало научиться собирать материал. Теперь дышите глубже.
Джонатан. Это действительно стетоскоп, и доктор Крейн действительно собирается слушать сердечный ритм. Проверять, нет ли проблем с дыханием. А потом он возьмет кровь на анализ. И образец слюны.
Пока он делает это. Пока Джонни колдунствует и занудствует. Джокер жалуется:
- У нас было столько забавных моментов – и не слова о них! Банки, банки, банки…
Джокер поднимается на ноги. Он нависает над журналистом, держится за спинку стула. Его голос. Это уже совсем не похоже на шутку.
- Дело не в банках и не в деньгах. – Его волосы свисают с двух сторон, с двух сторон они щекочут кожу Нокса, и журналист вздрагивает. И начинает дрожать. И не может остановиться.
- Дело в веселье! – Джокер разгибается, и улыбается, и разводит руками, и доктор Крейн говорит строго:
- Джей. Ты мне мешаешь. – Джокер. Он передразнивает беззвучно кого-то, кто мог бы извиниться, и отходит в сторону. Он рассуждает и вспоминает.
- Ну взять хоть тот раз, когда я угнал грузовик с мороженым. Разве это не забавно? Клоуны умеют смешить, публика должна смеяться, а не ссать под себя – ты чувствуешь разницу?
Нокс поспешно кивает. Тремя пальцами, доктор Крейн поднимает его подбородок и обещает – тихо и мягко.
- Если ты еще раз так сделаешь, я вколю тебе серу. Это мучительно. Когда действие кончится, ты будешь сидеть в куче собственного дерьма, и уже не сможешь издать ни звука. Ты меня понял?
Нокс. Он дурак, и ему приходится платить за это, но он не настолько глуп, чтобы кивнуть снова.
На самом деле, доктор Крейн блефует, серы здесь нет. Доктор ни разу не прописывал ее пациентам, а укол получил всего один раз. Ему показалось тогда, что в Аду кончились места, и Господь подыскал для него уголок похуже.
Джокер. Он прохаживается по чердаку отеля, заложив руки за спину и глядя в потолок.
- Или когда я устроил фейерверк с парадом в День Города?
Когда приходит нужное воспоминание. Джек останавливается и поворачивается к Ноксу. Качается на пятках: по-прежнему заложив руки за спину.
- Или когда Джонни отравил своей пшикалкой спортивную команду…
- А ты носился по стадиону и орал в мегафон «I love you, baby!». – Заканчивает за него доктор. Судя по голосу: доктору за эту выходку до сих пор стыдно.
- У Харли был день рожденья – надо же радовать девочку.
- Ты не знаешь, когда у нее день рожденья.
- Да, правда: но ей все равно было приятно.
- А тебе вдвойне.
- А это первая из целей.
Даже сейчас. Особенно сейчас. Они препираются, как старая семейная пара. Старая семейная пара – в долгом, но счастливом браке.
Джокер. Он улыбается с закрытыми глазами. Он думает о чем-то хорошем – хотя уже через пару минут не вспомнит, о чем.
Он открывает глаза и сонно, часто моргает. И продолжает.
- А как насчет всех этих счастливых людей, которые вместо выстрела в брюхо получили флажок «Бах»?
Джонатан. Он возится со своими образцами и прибавляет:
- Вспомни тот раз, когда ты написал на фуре «Да здравствует бойня!».
Джокер. Он всплескивает руками и засовывает их в карманы.
- Джонни! Ты помнишь мои славные подвиги лучше меня! Расскажи мне о моих славных подвигах, сокровище.
- Слушай сказку, Джей. – Согласился доктор. – И смотри внимательно.
Джонатан отсоединил баллон от аппарата, зафиксировал шланг.
- Два года назад ты хотел взорвать центральный коллектор, чтобы забрызгать город его же дерьмом. Чуть раньше, ты поджег клуб «Republic», потому что… дай-ка вспомнить… ты «тоже хотел пожечь». Однажды, - Джонатан подтащил баллон ближе, проверил герметизацию, поднес кислородную маску к лицу Нокса, - ты уговорил меня распылить токсин в Музее Естествознания, и в полицию пришло больше двухсот человек, уверявших, что за ними гнался плотоядный динозавр.
Джонатан. Он огляделся, сосчитал до пяти. Нокс промычал:
- Джонатан… я ни в чем не виноват…
Доктор Крейн облизнулся и спросил Джея:
- Поехали?
- А он будет нас слышать? – Забеспокоился Джокер.
- За собственным ржанием? – И доктор начал подачу газа. Открыл клапан. Закрыл. Секунду-другую, Нокс не реагировал, и Джек подумывал дать Джонни по шее. Потом журналист стал… смеяться.
Он корчился, и хохотал, и действительно прыгал на стуле – из стороны в сторону. Он заливался резким, визгливым хихиканьем, почти как у самого Джокера, и по его щекам покатились слезы. Он едва успевал втягивать воздух. Он обмочился. Он был в панике – но он смеялся, смеялся сам по себе, и Джеку нравилось это.
- У тебя всего один баллон? – Спросил Джек, когда зрелище ему поднадоело.
- Один: на ближайшие пару недель.
- Дерьмово дело.
- Согласен.
- Отвяжем?
- Можно.
- Отвязывай.
Джокер. Человек, от которого незачем ждать помощи. Человек, от которого можно ждать всего остального. Если он подает тебе руку – это только затем, чтобы сверзился кто-то другой. Если он берет на себя твое бремя – где-то между беременем и беременем припрятана куча бабок.
Но Джонатан стянул маску и взял его за руку. Джонатан прижал его ладонь к губам и улыбнулся в его ладонь. А то, что сказал доктор Крейн…
- Спасибо большое. – Да. Именно эти два слова.
Это был самый легкий план в мире.
Отключить в городе все, что можно отключить. Испортить все, что можно испортить. Убить все, что можно убить. Джек долго тосковал по большой идее, и вот теперь все получалось превосходно. Четырехэтажный бисквитный торт, розы из крема, ленты из глазури. И фигурки новобрачных – на самом верху.
- Мы выключим свет, Пудинг? – Спросила Харли, и Джокер похлопал ее по головке. Хорошая девочка.
- Центральная электростанция? – Уточнил Джонатан, глядя на него поверх очков.
- Я давно под них подкапываюсь – почему бы нет. – Пожала плечами рыжая сука.
- Джонни, сейчас Она лучше тебя. – Припугнул доктора Джек.
- Триста пятьдесят автономных генераторов? – Снова сунулся Джонни. – Не считая больниц, не считая тюрьмы, не считая Аркхема.
- Джонни, тебе обязательно озвучивать каждый пункт? Нет? Тогда сядь и заткнись. – Даже Джонни, с его мелким здравым умишком и мелкой испуганной душонкой не мог испортить ему настроение в такую минуту.
- Вообще-то, я хотел ответить «да».
- Порадуйся, что не ответил. – Джонни. Он смотрел на Джека Этим Самым Взглядом. Взглядом «Потом будешь жалеть». Взглядом «А я вижу индейца на картинке». Взглядом «Можешь не слушать – но лучше бы тебе послушать меня». Джонни смотрел на него, как положено смотреть партнеру.
- Послушай. – Оттаял Джек. – У нас есть оружие – так?
- Не спорю.
- Надежный способ?
- Отчасти.
- Куча подростков, которых можно убить.
- Да, вполне достаточно.
- Так хер ли нам еще надо?
Джонатан. Спокойный, как в коме, и терпеливый, как мамочка. Он ответил:
- Время, Джей.
- А разве кто-нибудь вредный и злой проверит, укладываемся ли мы в срок, сокровище?
- У нас есть двое суток, и тебе это прекрасно известно.
- Можно оттянуть момент, - возразил Джек и сразу сник, - но… тогда ведь не получится сюрприза? Верно?
- Верно, Джей. Тогда сюрприза не будет.
- Значит, лучше бы нам успеть вовремя! – Просиял Джокер.
- Ты думаешь, это возможно? – Иви и Харли: они молчали. Они могли бы начать играть в «паутинку» или целоваться в засос. Им не о чем было спорить, исход дела их не волновал. Но они слушали. Потому что им обоим было интересно, чем кончится спор.
- Джонни. Это один из самых блескучих и славных моментов моей сраной жизни – ты не можешь мне его изгадить!
- Я и не пытаюсь. Я просто хочу, чтобы ты…
- Ты пытаешься контролировать мои действия?
- Я похож на дурака?
- Сию минуту – жутко похож.
- Джей, все, что я…
- Заткнись.
- Я хотел…
- Заткнись.
- Я…
- Заткнись! – Просто веселая игра. Они все, они все это знают. И Джонни это знает: потому что маленький паршивец улыбается. Потому, что Джокер знает: Джонни в голову пришла правильная мысль. Потому, что Джонни знает: Джей послушает его, рано или поздно.
- Закончил?
- Дааааа.
- Как насчет Харви? – Джек. Конечно, он понял, о чем идет речь. Понял, взвесил, оценил, придумал первые три фразы, которые скажет уродику. И все-таки он спрашивает:
- Какой его части?
- Той, что с мозгами, Джей.
- Тогда это не к нему. – Они смеются: втроем. Громко смеяться над человеком, чью девушку Джокер убил, чью жизнь разрушил и чью морду исковеркал, неправильно. И поэтому они смеются громко. Только Харли прячет улыбку и говорит:
- Эй, хватит! – Она говорит. – Эй, не будьте такими злобными! – И у них есть повод посмеяться всем вместе, потому что это действительно забавно. Потому, что Харли, добрая и милая, заботится даже о Денте – хотя в Готэме нет человека, наверняка нет, который бы не высмеивал этого мудака.
Джокер знает «миллион старых шуток». Он знает миллион шуток о Харви Денте. В числе прочего:
«- Почему комиссар Гордон не стал спасать Рэйчел?
- Он думал, что там Харви Дент»
Или:
«- Знаешь, оно не заживет, если будешь ковырять».
И тем не менее – Бог знает, почему – Харви без ума от него. То есть, настолько, насколько может быть без ума Харви.
Он не отстреливался, не обещал Джею страшную смерть и держал монетку в кармане. Джокер при встрече становился подчеркнуто заботливым и грустным клоуном, он притворялся, что мучается чувством вины, притворялся, что его заботит судьба Харви Двухликого. Все это было вполне в духе Джея – и в духе Харви, но одно обстоятельство Джонатана все-таки смущало.
- Не может же он быть совсем тупым. – В который раз урезонивал доктор партнера. Джокер улыбался: широко и сыто.
- Может, Джонни. Он все может.
Есть люди, которые всей душой возмутятся, если их начнут пытать. Остальных пытать можно смело.
Джек прочел эту умную книжку, когда ему было двенадцать. Он сидел в подвале, и раз в день отец спускался с подносом в руках. Месяц исключения. Месяц домашнего ареста. Это должно было быть пыткой, и это было похоже на пытку, но «Наш человек в Гаване» - очень смешная книга, и Джек хихикал в подвале. Отца это бесило.
Лишние мысли. В хорошие моменты – в преддверье хороших моментов – лишние мысли приходят все чаще. Еще одна лишняя мысль: Харви Дент и его обугленная рожа. Харви Дент и крест, на который он влез, - это при том, что на самом деле крест был просто указателем на разъезде. Никто не толкал Харви рылом в топливо: он сам опрокинулся, уронил бочку и залил пол, он сам запрыгнул в духовку – обвалявшись в яйцах и сухарях. Никто не просил его верить психопату, который перевернул весь Готэм. Который взорвал его подружку, и убил кучу людей, и хотел убить еще кучу людей. Но Харви поверил. Харви поверил ему, и послушал его, и пошел за ним – жеребенок за сахарком. Потому что Харви Дент тридцать лет с лишним ждал Джокера. Ждал кого-то, кто гарантированно и зримо сломает ему жизнь. Кого-то, кто даст ему оправдание. Кого-то, кто столкнет его в правильную колею.
Харви хотел, чтобы бедная девочка Рэйчел сдохла. Просто потому что не знал, что с ней делать дальше.
Харви хотел, чтобы жизнь остановилась. Потому что не мог дальше тащить ее на своем хребте.
И Харви радовался своему безумию – как ни один другой готэмский фрик. Харви не страдал: на самом деле, он кончал в штаны. На самом деле, он ушел в отпуск.
Джокер сидел перед ним – на стуле для посетителей. Кабинет Харви Двуликого, в голове Фемиды напротив здания суда, выглядел именно так, как должен выглядеть кабинет прокурора.
Для приличия, Джек поерзал. Втянул носом воздух. Здесь пахло только уличным холодом и книжной пылью, пахло оружием и мокрым железом, но после их первой встречи рядом с Харви Джек всегда чувствовал запах горелого мяса. Не хватало только картошки с кетчупом.
- Харви. Мне нужна твоя помощь. – Харви воротил нос. Харви всегда воротит нос, так он устроен. Чтобы кончать в штаны, ему нужно это чувство. Ему нужно быть белым королем.
- Какую помощь я могу оказать тебе? Клоун?
- Столько клоунских дел, столько клоунских дел, Харви. Прорва дел. А у меня не так много рук: всего пара сотен.
- Что ты несешь? – Джек хотел бы заглянуть ему в лицо. В одно – и в другое. «Как насчет этого, Харви? А как насчет этого?». Но так поступать было нельзя. Нет-нет, нет. Так поступать с Харви нельзя: иначе Харви взбрыкнет и закобенится, и останется только пристрелить придурка.
- Мне нужны твои ребятишки, Харви. Ну, знаешь. Твои проворные маленькие Линчи. Для пары дел. – На самом деле, у Харви Дента все-таки есть половина с мозгами. Никакого отношения к его раздвоенной рожи это не имеет. Просто большую часть времени половина с мозгами спит, а потом ее что-то подпихивает – и Харви оживает. С его смекалкой исполнителя. С его изобретательностью и рассудительностью. Даже лучшая часть Харви не умеет подниматься высоко, не умеет думать сверху и масштабно, но его куриные мозги хорошо годятся для операций - что тут скажешь?
- Ты хочешь начать командовать моими людьми? Ты совсем свихнулся, если решил, что я тебе это позволю. – Давайте-ка померяемся письками. Давайте подсчитаем, кто свихнулся сильнее.
- Нет, Харви. Я зову тебя в дело.
- Какие у нас с тобой могут быть дела?
Джек мог бы рассказать ему. Он мог бы объяснить Харви, что сам Харви – случайная производная его дел. Кусок дерьма, под канцерогенной коркой. Газон, по которому так и охота было пройти.
У Харви на столе стоит дорогой письменный прибор. Печать, которую он шлепает на приговоры. Харви – жертва неудачного эксперимента. Он должен был сдохнуть в неравном бою с Бэтменом или сесть – надолго. Харви выжил, и теперь он буксует. Харви Дент занимается тремя делами: вяло охотится за Мышью, казнит мелких уголовников и психов и регулярно грабит монетный двор. Харви – та книга, которую нужно подставить под ножку стола: для опоры. Он бесполезен, но если хорошо постараться, пользу все-таки можно извлечь.
Джек. Он делает вид, что машет крыльями. Молча и с каменным лицом. Он машет крыльями пять секунд, и десять, и двадцать.
- Я понял. – Резко одергивает его Двуликий. – Мышь. – Просто для порядка: Джек взмахивает крыльями еще пару раз. Это очень классное занятие, к слову: махать крыльями. Харви бесится и начинает сопеть. Харви ерзает на месте. Перед ним, заложив ногу на ногу, сидит клоун, клоун машет крыльями и изгаляется над ним.
И Харви вскакивает с места. Кулаками упирается в столешницу. Он кричит:
- Хватит! – Джек сжимается в комок. Маленький испуганный кролик. Бедный грустный клоун. Для большего эффекта, Джокер подтягивает колени повыше и закрывается руками. – Говори, что у тебя есть – или выметайся отсюда!
Клоун тяжело сглатывает и покорно кивает.
- Конечно, Харви. Не злись.
Он мог бы сказать: бойня века. Он мог бы сказать: десять тысяч открытых дверей. Он мог бы сказать: на холме стоит замок, замок только и ждет, когда им завладеет новый принц.
Но Джек говорит – почти шепотом:
- Аркхем, Харви. Мы нападем на Аркхем.
Медленно, с наигранной осторожностью, он опускает ноги на пол и наклоняется ближе.
- Ты можешь славно поубивать всех этих… преступников – которые там прячутся! И я знаю, как заманить туда Бэтси! Но… - Джокер делает тоскливое лицо. Такое тоскливое, как будто ему наступили на яйца. Он протягивает к Денту руки и просит: - мне одному не справиться. Мне нужны твои люди, Харви. Обещаю: ты не пожалеешь.
И потому, что Харви – дурак. Потому, что выбор за него давно сделан. Потому, что это все равно интереснее, чем в двадцать девятый раз грабить монетный двор. Он подбрасывает свою двушку, и Джек провожает монету взглядом. А когда она падает – черной стороной вверх – Джокер хлопает в ладоши, и Харви Дент пытается усмехнуться. Харви не подает ему руки, но говорит –
- Заметано.
Того нам и надо.
Джокер стоит на коленях, в гараже при отеле, ставит эту примочку. Радость человечества. Эта маленькая хитренькая штучка блокирует педали: то есть, остается только нажать на рычажок, и можно забыть о том, что нужно жать на газ. Встать во весь рост и пострелять по живым мишеням.
Джек уже видит это. Он возится с машинным маслом и прочей дрянью, и отвертка скользит в руках, а скальпель, который он стащил у Джонни, лучше было бы сразу обмотать скотчем, но… это будет чудесно. Джек мурлычет «Не могу без тебя улыбаться». Он уже представляет себе всю сцену – в красках. Обдолбавшиеся ребятишки, с автоматическими винтовками и гранатами, прямо возле мэрии. Несутся на полном ходу и славно хихикают. И Темный Рыцарь появляется – из неоткуда – чтобы навести порядок. Иди по хлебным крошкам, Бэтси, иди, моя радость, я жду тебя.
Джек. Он представляет, как будет открывать свой подарок. Три этапа, три уровня свадебного торта. Сперва – драка с риторикой. Потом – ультиматум. А потом, может быть, может быть, они станут одним целым. Может быть, Бэтси придется его поцеловать. Может быть, Бэтси укусит его – покусает хорошенько, чтобы рот наполнился кровью. Бэтси. Ему совсем не обязательно много двигаться. Если он останется на месте, если он перестанет дергаться, махать крыльями и удирать – очень славно. Пусть так и будет. А Джек сделает все остальное – сделает так, что это будет лучшим, что с ним случалось.
Даже эти мысли. Уже эти мысли. Лучшее, что с ним случалось.
Джек стоит на коленях, закатав рукава рубашки, и то и дело вытирает платком лицо. Упрямая хреновина – я еще упрямее!
Они могли бы заняться сексом. Могли бы – прямо на крыше. Они могли бы трахаться там, каждое движение – ступенька вверх. Последний порог разрушения. Последний шаг на пути к самоуничтожению. Для них обоих.
Один голос. Одно тело. Одна сила. Одно явление. Там, на крыше. Они бы ненавидели друг друга. И поглощали друг друга. Растворяли друг друга. Завершали друг друга.
Джек счастлив, когда думает об этом.
- Мистер Джей. – А ты здесь зачем? – Мистер Джей. Я могу Вам помочь?
Она садится на корточки рядом. И делает вид, что потеряла равновесие. И прижимается к нему – мягкая и теплая, вместо холодного и жесткого костюма из кевлара.
Она говорит – и ухмыляется.
- Джей. Я могу чем-нибудь помочь тебе?
Где-то за холмом стоит конвейер. С него, одна за другой, падают рыжие сучки. Одна за другой, одна за другой, одна за другой. Пока не захватят весь мир.
Она садится рядом. Перебирает инструменты. Говорит с ним про Нокса. Говорит с ним про интервью. Эти рыжие вздорные суки. В каждой – по половине настоящей бабы, но их очень много.
Их слишком много. Они слишком всюду. И поэтому, когда Джек заканчивает, когда вытирает руки о штаны и открывает дверь гаража. Он зовет Робби помочь ему. Он спрашивает Барби, славную девочку:
- Ты прокатишься со мной? – И она запрыгивает на заднее сиденье. В этом есть определенный смысл, потому что, кажется, она совсем не против. В этом есть определенный смысл: потому что у Джека стоит, а исполнения мечты на наступит еще двое суток. Никто, правда, не спросил малыша Робина – но пошел бы он к черту.
- Мне можно ее повезти?
- У тебя ведь есть права, верно? – Это все выглядит очень-очень мило, очень-очень солнечно. А потом Робби жмет на газ. И поворачивает. И Джек включает свою примочку.
Робби орет, и поэтому Джокер успокаивает его:
- Не пугайся – просто держи руль! Будем считать это испытательным заездом.
В это время. Раньше, чем он успел приступить к действию. Барби уже тянет к нему свои рученки.
Фиолетовый Кадиллак, на скорости семьдесят миль в час. После захода солнца, если вам интересно. Кабриолет, если вам интересно. Джек опрокидывает девчонку на сиденье и забирается сверху. Даже открыть нож в таком положении трудно, а уж правильно порезать – эквилибристика, но Джек справляется. Его маленькие друзья. С ними он всегда справляется.
Она упирается руками в дверцу, ударяется головой. Он задирает ее ноги. Заказывали – получите. Она хочет что-то сказать и давится, и Джек вгоняет в нее член раньше, чем она успевает понять: все это – реально.
Это даже забавно. То есть: это было бы забавно, даже если бы бедный Робби не вел машину и не мотал сейчас сопли на кулак. Ничего похожего с Джокером не было с тех пор… с тех пор, как он не был Джокером.
Она корчится под ним. Ей хочется кричать, но она пытается улыбаться, и получается у нее паршиво. То, что сейчас происходит с ней. Он бы так хотел оказаться на ее месте. Быть ею – в лучшем смысле этих слов. А если бы она не совалась под руку, он мог бы допредставлять до конца.
Когда-нибудь, он попросит Барби рассказать: как это было. Что она чувствовала. Если он спросит, Барби ответит, что ожидала чего-то другого. Что это совсем не было похоже на волшебную сказку. Что он отодрал ее, как фермер свинью. Она могла бы рассказать ему, что он рвал ее на части, и все, о чем она думала, все, что она пыталась сделать, - это соответствовать моменту. И она яростно гнала от себя эту мысль… «Папа предупреждал тебя»… но папа ведь – предупреждал.
Она пыталась сделать вид, что ей это нравится. Правда, пыталась. Она пыталась сделать так, чтобы ей это понравилось – на самом деле. Но ничего не вышло. Швейная машинка ее матери. Вот так игла пробивает ткань. И ничего большего, и ничего лучшего. А когда он закончил – это было как горячая вода по разбитым коленям. Не так больно, но… очень больно. И он поцеловал ее: жирно, лживо, в закрытые губы. Он перегнулся через водительское сиденье и щелкнул потайным рычагом. Только, когда Робин вылез из машины. Только когда Робби мог их видеть. Только тогда Джокер застегнул брюки.
На пустой дороге мясного пригорода. Барби вылезла из машины и молча пошла назад – пешком. Джек не окликнул ее: с нее хватит. Робби блевал и корчился у обочины, и Джек хотел подождать его. Побеседовать с ним. Посмеяться с ним. Честно говоря, Джек не ожидал этого. Он даже удивился. Когда мальчик выхватил пистолет.
Джонатан. Мир вокруг него пахнет реактивами. Табаком и дымом. Запах его макушки – самый прекрасный запах на земле. Джонатан с третьей попытки выдергивает сигарету из пачки. И Джек протягивает ему зажженную спичку, потому что доктор роняет зажигалку. Джонатан сейчас – просто предмет мебели. Любимый предмет мебели. Письменный стол – из детской, на котором у кого-то стоял первый компьютер, на котором у Джека не делалась домашняя работа. Джонатан. Почти его семья. Кошка, которой на хвост прицепили жестянку. Младший братишка.
Джонатан курит, и Джек забирает пачку из его рук.
- Лаки Страйк – самые забавные сигареты в мире. – Когда Джек забирает пачку, рука доктора дергается вниз. Его подбородок. Его плечи. Джек одергивает его.
- Джонни!
Он приказывает:
- Хватит бояться.
Он спрашивает:
- Знаешь, почему это самые забавные сигареты в мире? – Джонатан молчит и курит. Когда он закончит с этой, достанет вторую. И третью. И четвертую. И так будет, пока пачка не кончится. А все синдром Доброго Самаритянина. У Джонни не осталось ничего посильнее табака – все конфетки пошли в дело, все конфетки и пилюльки достались мелким. Нервный упертый Джонни. Доктор Крейн никак не может перестать быть доктором Крейном. В этом есть что-то… обворожительное.
Джек. Он поворачивает пачку: раз, и еще раз, а потом еще раз. Он вертит ее до тех пор, пока Джонни не приклеивается к ней взглядом.
- Первое слово, которое ассоциируется у США с Хирасимой? – Спрашивает Джокер, как будто рассказывает анекдот. Нет, постойте-ка. Он действительно рассказывает анекдот. И вот в этом нет ничего обворожительного.
- Гуманизм. – Отвечает Джонни. Он улыбается. Мелкий зябкий шнырь с опущенными плечами. Джек без ума от него: потому, что Джонни всегда будет таким, какой есть, потому, что он все на свете знает про Джонни. И Джонни – скучный. Но он… это почти счастливая семья.
- Гуманизм! – Джек улыбается, хлопает в ладоши и отклоняется назад. Клоунские выходки помогают сделать любое передвижение – и любое движение – менее мучительным. То, что занятно, уже наверняка – не жалко.
Джокер рассказывает:
- Выпуск первой партии – сорок пятый год. На упаковке – японский флаг. И прямо в центр: Отличный Удар. – Они улыбаются друг другу. Они улыбаются и молча соглашаются, что мир, в котором они живут, дерьмовее их самих. Что он заслуживает их – чокнутых социопатов, со взрывчаткой и отравляющим газом. Этот мир, он ни чем от них не отличается. Он смеется над шутками, которые могли бы придумать они сами. Джек мог бы. И теперь этот мир дождался его. И Джек пододвинет ему зеркало – чтобы мир смеялся вместе с ним.
Час-сорок спустя. Джонатан. Он закрывает глаза и повторяет про себя: «Я люблю Джокера. Я люблю Джокера. Больше всего в мире люблю Джокера».
Они стоят на Карсон-Бридж, мост закрыт на ремонт, рабочие ушли два с половиной часа назад.
Они молчат, все четверо. Джонатан вертит в пальцах сигарету. Он не хочет быть первым. По большому счету, он вообще не хочет здесь быть.
Харли ждет. Иви дремлет. Робин переминается с ноги на ногу. Никто из них не заговорит: Памела и Харли все отлично знают и обойдутся без лишних слов, а Робин просто не знает, о чем сейчас уместно говорить.
- А вы понимаете… - Самая обыкновенная сигарета. Слегка примятый кончик. Кровавый отпечаток на фильтре. – Вы понимаете, что это будет… необратимо?
Иви улыбается. Харли смотрит на него укоризненно.
- Не в первый раз.
Но он говорит не с ними – по большому счету, нет. Он говорит с мальчиком по-имени Дик Грейсон. Доктор Джонатан Крейн, он спрашивает:
- Ты понимаешь, что после этого уже никогда не вернешься в школу? Не сможешь жить обычной жизнью? Пользоваться своим именем? – Сейчас Робин ненавидит его: ему слишком страшно, и несправедливо пугать его еще больше, но Джонатан продолжает.
Он спрашивает:
- Ты понимаешь, что ты никогда не женишься? Не будешь воспитывать собственных детей? И твои мертвые родители на том свете не смогут гордиться тобой? – Иви и Харли. Они хихикают. Им кажется, это шутка, но Робин держит руки за спиной, и сцепляет их в замок, и это значит, что Джонатана он хочет ударить.
Доктор Джонатан Крейн. Он закуривает и спрашивает:
- Ты понимаешь, что, по всей вероятности, ты не переживешь следующую ночь? А дети, которыми ты будешь командовать, наверняка ее не переживут? Ты отдаешь себе отчет в том, что это не игра?
Дик Гресон. Он сплевывает, сквозь зубы:
- Достаточно, док.
Джонатан улыбается. Интернациональный жест: «Как тебе будет угодно».
Харли берет Робина за плечо. За локоть. Обнимает его. Она хочет сказать ему, что ему не нужно волноваться, что все будет хорошо – но ничего хорошего уже не будет.
Рядом с желтым светящимся ограждением лежат четыре трупа. Эти люди умерли – просто за тем, чтобы другие четверо могли пройти. Джонатан и Иви, они думают: эти четверо умерли, чтобы ситуация выглядела правильно, чтобы можно было спихнуть полицию на ложный след, чтобы копы решили: они хотят обрушить мост. Джонатан не знает, о чем думает Дик Грейсон. Может быть, о том, что мертвецы в форме – ничем не лучше его мертвых родителей. О том, что они заслуживают смерти не больше – но и не меньше. О том, что это вполне справедливо. Харли. Она не думает. Она никогда не подсчитывает свои очки – у нее нет списков, и нет плохих снов, и нет договора с собственной совестью. Все, что она делает для Мистера Джей, Харли делает с легкой душой.
- Он сильно опаздывает? – Спрашивает Иви.
- Пятнадцать минут.
- Свинья.
- Не то слово.
- Подонок.
- О том и речь.
Робин. Он испуганно озирается и спрашивает:
- О ком вы говорите?
И Иви пинает банку из-под Колы – газировка шипит и проливается, и попадает Памеле на носок сапога. Охранник не успел допить.
- Да мать-то твою!
- Не нервничай, рыжик. – Успокаивает ее Харли. Она подтаскивает труп поближе и шарит у него по карманам. Она говорит: - Вот. Возьми салфетку. Ничего страшного.
Робин переспрашивает:
- Кого мы ждем? – Его трясет. Если бы он был с этой планеты, если бы у него было чуть больше опыта – ему понадобился бы пистолет. Если бы он был внимательнее, он понял бы, что превратился в пушечное мясо. Если бы он просто слушал Джонатана. Его бы здесь уже не было.
Они молчат – они трое. Им в голову не пришло, что мальчик не в курсе, но теперь – не со зла, не специально, - они его как следуют помаринуют.
- Что здесь происходит? Что вы… - Иви и Джонатан переглядываются. С таким накалом, с такими нервами его просто нельзя брать на опирацию. Харли смотрит под ноги и ковыряет носком туфли разводную щель, главную слабую сторону моста. Робби медленно выдыхает. Вдыхает. И спрашивает: - Ладно. Хорошо. Что сейчас должно произойти? – Достойный выход, хороший мальчик. Они бы даже поговорили с ним, Харли хотела поговорить с ним, но грузовик как раз въехал на мост.
По желтому заграждению. По мертвым телам. И то и другое – просто обломки, просто куски.
Джокер – живая мощь. Разрешение во плоти. Джонатан Крейн. Маэстро ужаса. Памела Изли – худший кошмар любого мужчины. И все равно: по сравнению со здоровенной фурой, они все муравьи.
Джея здесь нет, иначе бы Джей остался на месте. Все остальные – все, кому дороги кости и дорога жизнь, отскакивают в сторону. Дверь в кабину открывается, и Пэм орет:
- Ты что – нашел права в пакете с лапшой?
Харли упала. Она поднимается и потирает задницу, и говорит:
- Осторожнее, Эдди!
Джонатан застыл на месте. Он вслушивается – в те звуки, которые издает мост. Скрип. Лязг. «Железные стоны». Только когда Джонатан понимает, что все в порядке и не придется вылезать из воды. Только тогда, он огрызается:
- Ты кусок идиота, Нигма. Съедь с моста – или ты хочешь, чтобы мы все повстречались с рыбками?
Эдди выпрыгивает из кабины, приземляется на четвереньки.
- Пошли вы на хрен все! – Его голос, высокий и придушенный. Эдди до сих пор очень страшно. – Я больше не полезу за руль этой штуки… больше никогда… - Иви пробегает мимо него.
- Я поведу.
- Ладно, инструкцию по применению прочтешь потом.
Нигма отпирает кузов, они лезут внутрь. Робин подсаживает Харли, и лезет последним, когда грузовик уже сдвигается с места. На всякий случай: Джонатан хватает его за рукав. Нет, у доктора Крейна нет родительских чувств по отношению к этому… недоноску. Нет, у Джонни нет обостренной ответственности. Но если Дик Грейсон доживет до конца недели – жизнь доктора Крейна будет приятнее.
Когда лампочка загорается в кузове. Когда они видят Это.
- С рождеством, мальчики. – Шепчет Харли.
Это лучшее, что можно было сказать.
Пейринг: Джокер/Крейн, Бэтмен/Джокер, Джокер/Барби Гордон.
Рейтинг: R.
Предупреждение: насилие, плохие шутки.
читать дальшеОна говорит:
- У меня для Вас кое-что есть.
Она утверждает:
- Вам понравится.
Она натуральная блондинка. Она в темно-бардовом коротком платье. У нее красивая грудь. Конечно, ему понравится.
Ее зовут Чейз. Доктор Чейз. Это их третий сеанс. Ее волосы такие легкие, при каждом движении, при каждом дуновении они шевелятся, и это похоже на воду. На облака. Человек бесконечно может смотреть на воду и облака.
На ее груди – как будто от соска к соску, хотя сосков он не видит, - белая полоса. Это блестит натянутый шелк.
Ее губы нарисованы на лице. Судя по мимике, судя по походке – она не такая женственная и утонченная, какой хочет казаться. Брюсу это нравится.
Он держит в руках куклу – черную с одной стороны, белую с другой. Кукла африканская, любая экзотика напоминает об его путешествиях, путешествия напоминают о Генри, и Брюс уже ясно видит горящий дом и объятый паникой остров.
Доктор Чейз. Судя по вырезкам на ее столе и в ее портфеле, она без ума от Бэтмена. Судя по этой кукле, по ее взгляду и ее платью, она без ума от Брюса Уэйна.
Она предлагает:
- Нам нужно вести дневник Ваших снов.
И когда он отказывается – он не настаивает. Это Брюсу нравится еще больше.
Они садятся на кушетку, легкие золотистые волосы окутываются Брюсу плечо, и Чейз предлагает ему выпить какао.
Это похоже на Альфреда. Не на маму, а именно на Альфреда. «Я знаю, что Ваши родители не воскреснут, а рана так быстро не заживет, мастер Брюс, - но, по крайней мере, это вкусно». Брюс соглашается. Чейз протягивает ему кружку, их пальцы сходятся. Ее руки – прохладные, и такие же легкие, как ее волосы.
Она спрашивает:
- Брюс. Есть нечто конкретное, о чем Вы беспокоитесь? О чем Вы хотели бы поговорить со мной?
Она сидит рядом, ее голая рука касается его рукава. Чейз. Вот теперь она похожа – и на маму, и на Рэйчел в лучшие ее дни, и на всех, кого Брюс мог бы любить. Из-за своей манеры разговора, она похожа даже на Джонатана.
Они говорит – у нее мягкий, убаюкивающий голос. Женщинам нельзя говорить, что у них убаюкивающий голос, но, с позиции Брюса, - это комплимент…
Она говорит:
- Все указывает на то, что эти сны вызваны недавней сильной травмой.
Она говорит: о чьей-то теории. О каком-то подходе. Об известных случаях. И о том, что у него красивые глаза. Он почти дремлет, и ему неловко, но так хорошо, как не было… кажется, не было никогда.
А когда он засыпает, она укладывает его на кушетку и снимает с него ботинки.
Этот журналист. Он сидит, привязанный к очень старому деревянному стулу. Его туловище примотано скотчем к спинке, бедра – к сиденью, а лодыжки – друг к другу. Джокер не связывал ему запястья. Не фиксировал его ноги. Джокер хочет проверить, будет ли Нокс сопротивляться. А еще забавно было бы посмотреть, как он будет скакать на стуле.
Джокер. Он сидит совсем рядом и смотрит на него: подперев кулаками щеки, сложив по-турецки ноги. Как ребенок перед телевизором. По-прежнему – перед телевизором.
- Это был очень-очень грустный и скучный сюжет. – Говорит Мистер Джей. Нокс не отвечает, но его рот открыт. Раньше, еще каких-нибудь пять минут назад, он кричал. Теперь уже не кричит.
Джокер сокрушается – помотав головой, как сердобольная старушка.
- Очень-очень грустный и скучный. Ох. Это было ужасно.
Джонатан проверяет свой аппарат. Контакты и показатели. Уровень давления. Длину трубки. Тот, кто не знает Джонатана Крейна, мог бы сказать: это все Пугало, худшая сторона его личности. Это она, и ничего больше: ничего общего с доктором Крейном, беспомощным и слабым. Джокер мог бы сказать другое. Джей. Он сказал бы, что Джонни это действительно нравится. Все это. Нокс, который устал орать, аппарат, который прекрасно работает, испытание, которое прекрасно пройдет, и крыша, которая прекрасно съедет.
Джонатан. Он надевает перчатки и маску. Он говорит:
- Помни, пожалуйста, что это первое испытание, и возможны негативные последствия.
Джокер кивает: медленно опускает тяжелую голову – и почти не поднимает.
- Поэтому постарайся наиграться с ним до того, как отдашь его мне. – Заключает доктор. Он отворачивается. Смотреть на Нокса ему не интересно – хотя Ноксу очень интересно посмотреть на него: раньше Джонни голоса не подавал, раньше Нокс не знал, кто стоит у него за спиной.
- Профессор Крейн!
Он ни то кричит, ни то плачет.
- Профессор Крейн! Я… я ни в чем не виноват! Я ни в чем не виноват! Вы сказали мне сами, Вы…
Этот журналист. Его голова крутится на тощей шее – просто неправдоподобно гибкой. Он откидывает голову и заглядывает себе за спину. Вертит головой влево. И вправо. Он цепляется взглядом за лицо Джокера, надеясь разглядеть там сомнение или любопытство – что-нибудь кроме нежности, грусти и ностальгии, которые для него бесполезны.
Он зовет:
- Доктор Крейн! Джонатан!
Переговорщиков, психологов и журналистов учат обращаться по-имени: считается, что это помогает наладить контакт. Считается, что таким путем можно установить личные взаимоотношения, показать, что видишь в клиенте человека, успокоить его, усовестить его, вызвать на откровенность. Если подсчитать всех подонков, называвших Джонатана Крейна по-имени, легко определить: этот прием с ним не работает – он его раздражает. Врачи-психиатры, санитары, социальные работники, учителя, профессора, партнеры, насильники. Если подсчитать всех мертвецов, которые называли доктора Крейна Джонатаном. Только его мертвецов. Легко сделать вывод: на совести автора теории – слишком много смертей.
Доктор Крейн. Он подходит к нему, смотрит на часы. Часы электронные, дешевые, такие носят дети – не страшно, если потеряются. Цифры – зеленые. Свободную руку доктор Крейн кладет Ноксу на шею и замеряет пульс. Спокойный, как айсберг, потопивший кораблик. Доктор Крейн, разумеется, - пульс-то просто бешеный.
Доктор Крейн. Покончив с измерениями. Он говорит:
- Я ничего Вам не обещал.
- Но Вы сказали, что знаете…
- Не знаю. Вам следовало научиться собирать материал. Теперь дышите глубже.
Джонатан. Это действительно стетоскоп, и доктор Крейн действительно собирается слушать сердечный ритм. Проверять, нет ли проблем с дыханием. А потом он возьмет кровь на анализ. И образец слюны.
Пока он делает это. Пока Джонни колдунствует и занудствует. Джокер жалуется:
- У нас было столько забавных моментов – и не слова о них! Банки, банки, банки…
Джокер поднимается на ноги. Он нависает над журналистом, держится за спинку стула. Его голос. Это уже совсем не похоже на шутку.
- Дело не в банках и не в деньгах. – Его волосы свисают с двух сторон, с двух сторон они щекочут кожу Нокса, и журналист вздрагивает. И начинает дрожать. И не может остановиться.
- Дело в веселье! – Джокер разгибается, и улыбается, и разводит руками, и доктор Крейн говорит строго:
- Джей. Ты мне мешаешь. – Джокер. Он передразнивает беззвучно кого-то, кто мог бы извиниться, и отходит в сторону. Он рассуждает и вспоминает.
- Ну взять хоть тот раз, когда я угнал грузовик с мороженым. Разве это не забавно? Клоуны умеют смешить, публика должна смеяться, а не ссать под себя – ты чувствуешь разницу?
Нокс поспешно кивает. Тремя пальцами, доктор Крейн поднимает его подбородок и обещает – тихо и мягко.
- Если ты еще раз так сделаешь, я вколю тебе серу. Это мучительно. Когда действие кончится, ты будешь сидеть в куче собственного дерьма, и уже не сможешь издать ни звука. Ты меня понял?
Нокс. Он дурак, и ему приходится платить за это, но он не настолько глуп, чтобы кивнуть снова.
На самом деле, доктор Крейн блефует, серы здесь нет. Доктор ни разу не прописывал ее пациентам, а укол получил всего один раз. Ему показалось тогда, что в Аду кончились места, и Господь подыскал для него уголок похуже.
Джокер. Он прохаживается по чердаку отеля, заложив руки за спину и глядя в потолок.
- Или когда я устроил фейерверк с парадом в День Города?
Когда приходит нужное воспоминание. Джек останавливается и поворачивается к Ноксу. Качается на пятках: по-прежнему заложив руки за спину.
- Или когда Джонни отравил своей пшикалкой спортивную команду…
- А ты носился по стадиону и орал в мегафон «I love you, baby!». – Заканчивает за него доктор. Судя по голосу: доктору за эту выходку до сих пор стыдно.
- У Харли был день рожденья – надо же радовать девочку.
- Ты не знаешь, когда у нее день рожденья.
- Да, правда: но ей все равно было приятно.
- А тебе вдвойне.
- А это первая из целей.
Даже сейчас. Особенно сейчас. Они препираются, как старая семейная пара. Старая семейная пара – в долгом, но счастливом браке.
Джокер. Он улыбается с закрытыми глазами. Он думает о чем-то хорошем – хотя уже через пару минут не вспомнит, о чем.
Он открывает глаза и сонно, часто моргает. И продолжает.
- А как насчет всех этих счастливых людей, которые вместо выстрела в брюхо получили флажок «Бах»?
Джонатан. Он возится со своими образцами и прибавляет:
- Вспомни тот раз, когда ты написал на фуре «Да здравствует бойня!».
Джокер. Он всплескивает руками и засовывает их в карманы.
- Джонни! Ты помнишь мои славные подвиги лучше меня! Расскажи мне о моих славных подвигах, сокровище.
- Слушай сказку, Джей. – Согласился доктор. – И смотри внимательно.
Джонатан отсоединил баллон от аппарата, зафиксировал шланг.
- Два года назад ты хотел взорвать центральный коллектор, чтобы забрызгать город его же дерьмом. Чуть раньше, ты поджег клуб «Republic», потому что… дай-ка вспомнить… ты «тоже хотел пожечь». Однажды, - Джонатан подтащил баллон ближе, проверил герметизацию, поднес кислородную маску к лицу Нокса, - ты уговорил меня распылить токсин в Музее Естествознания, и в полицию пришло больше двухсот человек, уверявших, что за ними гнался плотоядный динозавр.
Джонатан. Он огляделся, сосчитал до пяти. Нокс промычал:
- Джонатан… я ни в чем не виноват…
Доктор Крейн облизнулся и спросил Джея:
- Поехали?
- А он будет нас слышать? – Забеспокоился Джокер.
- За собственным ржанием? – И доктор начал подачу газа. Открыл клапан. Закрыл. Секунду-другую, Нокс не реагировал, и Джек подумывал дать Джонни по шее. Потом журналист стал… смеяться.
Он корчился, и хохотал, и действительно прыгал на стуле – из стороны в сторону. Он заливался резким, визгливым хихиканьем, почти как у самого Джокера, и по его щекам покатились слезы. Он едва успевал втягивать воздух. Он обмочился. Он был в панике – но он смеялся, смеялся сам по себе, и Джеку нравилось это.
- У тебя всего один баллон? – Спросил Джек, когда зрелище ему поднадоело.
- Один: на ближайшие пару недель.
- Дерьмово дело.
- Согласен.
- Отвяжем?
- Можно.
- Отвязывай.
Джокер. Человек, от которого незачем ждать помощи. Человек, от которого можно ждать всего остального. Если он подает тебе руку – это только затем, чтобы сверзился кто-то другой. Если он берет на себя твое бремя – где-то между беременем и беременем припрятана куча бабок.
Но Джонатан стянул маску и взял его за руку. Джонатан прижал его ладонь к губам и улыбнулся в его ладонь. А то, что сказал доктор Крейн…
- Спасибо большое. – Да. Именно эти два слова.
Это был самый легкий план в мире.
Отключить в городе все, что можно отключить. Испортить все, что можно испортить. Убить все, что можно убить. Джек долго тосковал по большой идее, и вот теперь все получалось превосходно. Четырехэтажный бисквитный торт, розы из крема, ленты из глазури. И фигурки новобрачных – на самом верху.
- Мы выключим свет, Пудинг? – Спросила Харли, и Джокер похлопал ее по головке. Хорошая девочка.
- Центральная электростанция? – Уточнил Джонатан, глядя на него поверх очков.
- Я давно под них подкапываюсь – почему бы нет. – Пожала плечами рыжая сука.
- Джонни, сейчас Она лучше тебя. – Припугнул доктора Джек.
- Триста пятьдесят автономных генераторов? – Снова сунулся Джонни. – Не считая больниц, не считая тюрьмы, не считая Аркхема.
- Джонни, тебе обязательно озвучивать каждый пункт? Нет? Тогда сядь и заткнись. – Даже Джонни, с его мелким здравым умишком и мелкой испуганной душонкой не мог испортить ему настроение в такую минуту.
- Вообще-то, я хотел ответить «да».
- Порадуйся, что не ответил. – Джонни. Он смотрел на Джека Этим Самым Взглядом. Взглядом «Потом будешь жалеть». Взглядом «А я вижу индейца на картинке». Взглядом «Можешь не слушать – но лучше бы тебе послушать меня». Джонни смотрел на него, как положено смотреть партнеру.
- Послушай. – Оттаял Джек. – У нас есть оружие – так?
- Не спорю.
- Надежный способ?
- Отчасти.
- Куча подростков, которых можно убить.
- Да, вполне достаточно.
- Так хер ли нам еще надо?
Джонатан. Спокойный, как в коме, и терпеливый, как мамочка. Он ответил:
- Время, Джей.
- А разве кто-нибудь вредный и злой проверит, укладываемся ли мы в срок, сокровище?
- У нас есть двое суток, и тебе это прекрасно известно.
- Можно оттянуть момент, - возразил Джек и сразу сник, - но… тогда ведь не получится сюрприза? Верно?
- Верно, Джей. Тогда сюрприза не будет.
- Значит, лучше бы нам успеть вовремя! – Просиял Джокер.
- Ты думаешь, это возможно? – Иви и Харли: они молчали. Они могли бы начать играть в «паутинку» или целоваться в засос. Им не о чем было спорить, исход дела их не волновал. Но они слушали. Потому что им обоим было интересно, чем кончится спор.
- Джонни. Это один из самых блескучих и славных моментов моей сраной жизни – ты не можешь мне его изгадить!
- Я и не пытаюсь. Я просто хочу, чтобы ты…
- Ты пытаешься контролировать мои действия?
- Я похож на дурака?
- Сию минуту – жутко похож.
- Джей, все, что я…
- Заткнись.
- Я хотел…
- Заткнись.
- Я…
- Заткнись! – Просто веселая игра. Они все, они все это знают. И Джонни это знает: потому что маленький паршивец улыбается. Потому, что Джокер знает: Джонни в голову пришла правильная мысль. Потому, что Джонни знает: Джей послушает его, рано или поздно.
- Закончил?
- Дааааа.
- Как насчет Харви? – Джек. Конечно, он понял, о чем идет речь. Понял, взвесил, оценил, придумал первые три фразы, которые скажет уродику. И все-таки он спрашивает:
- Какой его части?
- Той, что с мозгами, Джей.
- Тогда это не к нему. – Они смеются: втроем. Громко смеяться над человеком, чью девушку Джокер убил, чью жизнь разрушил и чью морду исковеркал, неправильно. И поэтому они смеются громко. Только Харли прячет улыбку и говорит:
- Эй, хватит! – Она говорит. – Эй, не будьте такими злобными! – И у них есть повод посмеяться всем вместе, потому что это действительно забавно. Потому, что Харли, добрая и милая, заботится даже о Денте – хотя в Готэме нет человека, наверняка нет, который бы не высмеивал этого мудака.
Джокер знает «миллион старых шуток». Он знает миллион шуток о Харви Денте. В числе прочего:
«- Почему комиссар Гордон не стал спасать Рэйчел?
- Он думал, что там Харви Дент»
Или:
«- Знаешь, оно не заживет, если будешь ковырять».
И тем не менее – Бог знает, почему – Харви без ума от него. То есть, настолько, насколько может быть без ума Харви.
Он не отстреливался, не обещал Джею страшную смерть и держал монетку в кармане. Джокер при встрече становился подчеркнуто заботливым и грустным клоуном, он притворялся, что мучается чувством вины, притворялся, что его заботит судьба Харви Двухликого. Все это было вполне в духе Джея – и в духе Харви, но одно обстоятельство Джонатана все-таки смущало.
- Не может же он быть совсем тупым. – В который раз урезонивал доктор партнера. Джокер улыбался: широко и сыто.
- Может, Джонни. Он все может.
Есть люди, которые всей душой возмутятся, если их начнут пытать. Остальных пытать можно смело.
Джек прочел эту умную книжку, когда ему было двенадцать. Он сидел в подвале, и раз в день отец спускался с подносом в руках. Месяц исключения. Месяц домашнего ареста. Это должно было быть пыткой, и это было похоже на пытку, но «Наш человек в Гаване» - очень смешная книга, и Джек хихикал в подвале. Отца это бесило.
Лишние мысли. В хорошие моменты – в преддверье хороших моментов – лишние мысли приходят все чаще. Еще одна лишняя мысль: Харви Дент и его обугленная рожа. Харви Дент и крест, на который он влез, - это при том, что на самом деле крест был просто указателем на разъезде. Никто не толкал Харви рылом в топливо: он сам опрокинулся, уронил бочку и залил пол, он сам запрыгнул в духовку – обвалявшись в яйцах и сухарях. Никто не просил его верить психопату, который перевернул весь Готэм. Который взорвал его подружку, и убил кучу людей, и хотел убить еще кучу людей. Но Харви поверил. Харви поверил ему, и послушал его, и пошел за ним – жеребенок за сахарком. Потому что Харви Дент тридцать лет с лишним ждал Джокера. Ждал кого-то, кто гарантированно и зримо сломает ему жизнь. Кого-то, кто даст ему оправдание. Кого-то, кто столкнет его в правильную колею.
Харви хотел, чтобы бедная девочка Рэйчел сдохла. Просто потому что не знал, что с ней делать дальше.
Харви хотел, чтобы жизнь остановилась. Потому что не мог дальше тащить ее на своем хребте.
И Харви радовался своему безумию – как ни один другой готэмский фрик. Харви не страдал: на самом деле, он кончал в штаны. На самом деле, он ушел в отпуск.
Джокер сидел перед ним – на стуле для посетителей. Кабинет Харви Двуликого, в голове Фемиды напротив здания суда, выглядел именно так, как должен выглядеть кабинет прокурора.
Для приличия, Джек поерзал. Втянул носом воздух. Здесь пахло только уличным холодом и книжной пылью, пахло оружием и мокрым железом, но после их первой встречи рядом с Харви Джек всегда чувствовал запах горелого мяса. Не хватало только картошки с кетчупом.
- Харви. Мне нужна твоя помощь. – Харви воротил нос. Харви всегда воротит нос, так он устроен. Чтобы кончать в штаны, ему нужно это чувство. Ему нужно быть белым королем.
- Какую помощь я могу оказать тебе? Клоун?
- Столько клоунских дел, столько клоунских дел, Харви. Прорва дел. А у меня не так много рук: всего пара сотен.
- Что ты несешь? – Джек хотел бы заглянуть ему в лицо. В одно – и в другое. «Как насчет этого, Харви? А как насчет этого?». Но так поступать было нельзя. Нет-нет, нет. Так поступать с Харви нельзя: иначе Харви взбрыкнет и закобенится, и останется только пристрелить придурка.
- Мне нужны твои ребятишки, Харви. Ну, знаешь. Твои проворные маленькие Линчи. Для пары дел. – На самом деле, у Харви Дента все-таки есть половина с мозгами. Никакого отношения к его раздвоенной рожи это не имеет. Просто большую часть времени половина с мозгами спит, а потом ее что-то подпихивает – и Харви оживает. С его смекалкой исполнителя. С его изобретательностью и рассудительностью. Даже лучшая часть Харви не умеет подниматься высоко, не умеет думать сверху и масштабно, но его куриные мозги хорошо годятся для операций - что тут скажешь?
- Ты хочешь начать командовать моими людьми? Ты совсем свихнулся, если решил, что я тебе это позволю. – Давайте-ка померяемся письками. Давайте подсчитаем, кто свихнулся сильнее.
- Нет, Харви. Я зову тебя в дело.
- Какие у нас с тобой могут быть дела?
Джек мог бы рассказать ему. Он мог бы объяснить Харви, что сам Харви – случайная производная его дел. Кусок дерьма, под канцерогенной коркой. Газон, по которому так и охота было пройти.
У Харви на столе стоит дорогой письменный прибор. Печать, которую он шлепает на приговоры. Харви – жертва неудачного эксперимента. Он должен был сдохнуть в неравном бою с Бэтменом или сесть – надолго. Харви выжил, и теперь он буксует. Харви Дент занимается тремя делами: вяло охотится за Мышью, казнит мелких уголовников и психов и регулярно грабит монетный двор. Харви – та книга, которую нужно подставить под ножку стола: для опоры. Он бесполезен, но если хорошо постараться, пользу все-таки можно извлечь.
Джек. Он делает вид, что машет крыльями. Молча и с каменным лицом. Он машет крыльями пять секунд, и десять, и двадцать.
- Я понял. – Резко одергивает его Двуликий. – Мышь. – Просто для порядка: Джек взмахивает крыльями еще пару раз. Это очень классное занятие, к слову: махать крыльями. Харви бесится и начинает сопеть. Харви ерзает на месте. Перед ним, заложив ногу на ногу, сидит клоун, клоун машет крыльями и изгаляется над ним.
И Харви вскакивает с места. Кулаками упирается в столешницу. Он кричит:
- Хватит! – Джек сжимается в комок. Маленький испуганный кролик. Бедный грустный клоун. Для большего эффекта, Джокер подтягивает колени повыше и закрывается руками. – Говори, что у тебя есть – или выметайся отсюда!
Клоун тяжело сглатывает и покорно кивает.
- Конечно, Харви. Не злись.
Он мог бы сказать: бойня века. Он мог бы сказать: десять тысяч открытых дверей. Он мог бы сказать: на холме стоит замок, замок только и ждет, когда им завладеет новый принц.
Но Джек говорит – почти шепотом:
- Аркхем, Харви. Мы нападем на Аркхем.
Медленно, с наигранной осторожностью, он опускает ноги на пол и наклоняется ближе.
- Ты можешь славно поубивать всех этих… преступников – которые там прячутся! И я знаю, как заманить туда Бэтси! Но… - Джокер делает тоскливое лицо. Такое тоскливое, как будто ему наступили на яйца. Он протягивает к Денту руки и просит: - мне одному не справиться. Мне нужны твои люди, Харви. Обещаю: ты не пожалеешь.
И потому, что Харви – дурак. Потому, что выбор за него давно сделан. Потому, что это все равно интереснее, чем в двадцать девятый раз грабить монетный двор. Он подбрасывает свою двушку, и Джек провожает монету взглядом. А когда она падает – черной стороной вверх – Джокер хлопает в ладоши, и Харви Дент пытается усмехнуться. Харви не подает ему руки, но говорит –
- Заметано.
Того нам и надо.
Джокер стоит на коленях, в гараже при отеле, ставит эту примочку. Радость человечества. Эта маленькая хитренькая штучка блокирует педали: то есть, остается только нажать на рычажок, и можно забыть о том, что нужно жать на газ. Встать во весь рост и пострелять по живым мишеням.
Джек уже видит это. Он возится с машинным маслом и прочей дрянью, и отвертка скользит в руках, а скальпель, который он стащил у Джонни, лучше было бы сразу обмотать скотчем, но… это будет чудесно. Джек мурлычет «Не могу без тебя улыбаться». Он уже представляет себе всю сцену – в красках. Обдолбавшиеся ребятишки, с автоматическими винтовками и гранатами, прямо возле мэрии. Несутся на полном ходу и славно хихикают. И Темный Рыцарь появляется – из неоткуда – чтобы навести порядок. Иди по хлебным крошкам, Бэтси, иди, моя радость, я жду тебя.
Джек. Он представляет, как будет открывать свой подарок. Три этапа, три уровня свадебного торта. Сперва – драка с риторикой. Потом – ультиматум. А потом, может быть, может быть, они станут одним целым. Может быть, Бэтси придется его поцеловать. Может быть, Бэтси укусит его – покусает хорошенько, чтобы рот наполнился кровью. Бэтси. Ему совсем не обязательно много двигаться. Если он останется на месте, если он перестанет дергаться, махать крыльями и удирать – очень славно. Пусть так и будет. А Джек сделает все остальное – сделает так, что это будет лучшим, что с ним случалось.
Даже эти мысли. Уже эти мысли. Лучшее, что с ним случалось.
Джек стоит на коленях, закатав рукава рубашки, и то и дело вытирает платком лицо. Упрямая хреновина – я еще упрямее!
Они могли бы заняться сексом. Могли бы – прямо на крыше. Они могли бы трахаться там, каждое движение – ступенька вверх. Последний порог разрушения. Последний шаг на пути к самоуничтожению. Для них обоих.
Один голос. Одно тело. Одна сила. Одно явление. Там, на крыше. Они бы ненавидели друг друга. И поглощали друг друга. Растворяли друг друга. Завершали друг друга.
Джек счастлив, когда думает об этом.
- Мистер Джей. – А ты здесь зачем? – Мистер Джей. Я могу Вам помочь?
Она садится на корточки рядом. И делает вид, что потеряла равновесие. И прижимается к нему – мягкая и теплая, вместо холодного и жесткого костюма из кевлара.
Она говорит – и ухмыляется.
- Джей. Я могу чем-нибудь помочь тебе?
Где-то за холмом стоит конвейер. С него, одна за другой, падают рыжие сучки. Одна за другой, одна за другой, одна за другой. Пока не захватят весь мир.
Она садится рядом. Перебирает инструменты. Говорит с ним про Нокса. Говорит с ним про интервью. Эти рыжие вздорные суки. В каждой – по половине настоящей бабы, но их очень много.
Их слишком много. Они слишком всюду. И поэтому, когда Джек заканчивает, когда вытирает руки о штаны и открывает дверь гаража. Он зовет Робби помочь ему. Он спрашивает Барби, славную девочку:
- Ты прокатишься со мной? – И она запрыгивает на заднее сиденье. В этом есть определенный смысл, потому что, кажется, она совсем не против. В этом есть определенный смысл: потому что у Джека стоит, а исполнения мечты на наступит еще двое суток. Никто, правда, не спросил малыша Робина – но пошел бы он к черту.
- Мне можно ее повезти?
- У тебя ведь есть права, верно? – Это все выглядит очень-очень мило, очень-очень солнечно. А потом Робби жмет на газ. И поворачивает. И Джек включает свою примочку.
Робби орет, и поэтому Джокер успокаивает его:
- Не пугайся – просто держи руль! Будем считать это испытательным заездом.
В это время. Раньше, чем он успел приступить к действию. Барби уже тянет к нему свои рученки.
Фиолетовый Кадиллак, на скорости семьдесят миль в час. После захода солнца, если вам интересно. Кабриолет, если вам интересно. Джек опрокидывает девчонку на сиденье и забирается сверху. Даже открыть нож в таком положении трудно, а уж правильно порезать – эквилибристика, но Джек справляется. Его маленькие друзья. С ними он всегда справляется.
Она упирается руками в дверцу, ударяется головой. Он задирает ее ноги. Заказывали – получите. Она хочет что-то сказать и давится, и Джек вгоняет в нее член раньше, чем она успевает понять: все это – реально.
Это даже забавно. То есть: это было бы забавно, даже если бы бедный Робби не вел машину и не мотал сейчас сопли на кулак. Ничего похожего с Джокером не было с тех пор… с тех пор, как он не был Джокером.
Она корчится под ним. Ей хочется кричать, но она пытается улыбаться, и получается у нее паршиво. То, что сейчас происходит с ней. Он бы так хотел оказаться на ее месте. Быть ею – в лучшем смысле этих слов. А если бы она не совалась под руку, он мог бы допредставлять до конца.
Когда-нибудь, он попросит Барби рассказать: как это было. Что она чувствовала. Если он спросит, Барби ответит, что ожидала чего-то другого. Что это совсем не было похоже на волшебную сказку. Что он отодрал ее, как фермер свинью. Она могла бы рассказать ему, что он рвал ее на части, и все, о чем она думала, все, что она пыталась сделать, - это соответствовать моменту. И она яростно гнала от себя эту мысль… «Папа предупреждал тебя»… но папа ведь – предупреждал.
Она пыталась сделать вид, что ей это нравится. Правда, пыталась. Она пыталась сделать так, чтобы ей это понравилось – на самом деле. Но ничего не вышло. Швейная машинка ее матери. Вот так игла пробивает ткань. И ничего большего, и ничего лучшего. А когда он закончил – это было как горячая вода по разбитым коленям. Не так больно, но… очень больно. И он поцеловал ее: жирно, лживо, в закрытые губы. Он перегнулся через водительское сиденье и щелкнул потайным рычагом. Только, когда Робин вылез из машины. Только когда Робби мог их видеть. Только тогда Джокер застегнул брюки.
На пустой дороге мясного пригорода. Барби вылезла из машины и молча пошла назад – пешком. Джек не окликнул ее: с нее хватит. Робби блевал и корчился у обочины, и Джек хотел подождать его. Побеседовать с ним. Посмеяться с ним. Честно говоря, Джек не ожидал этого. Он даже удивился. Когда мальчик выхватил пистолет.
Джонатан. Мир вокруг него пахнет реактивами. Табаком и дымом. Запах его макушки – самый прекрасный запах на земле. Джонатан с третьей попытки выдергивает сигарету из пачки. И Джек протягивает ему зажженную спичку, потому что доктор роняет зажигалку. Джонатан сейчас – просто предмет мебели. Любимый предмет мебели. Письменный стол – из детской, на котором у кого-то стоял первый компьютер, на котором у Джека не делалась домашняя работа. Джонатан. Почти его семья. Кошка, которой на хвост прицепили жестянку. Младший братишка.
Джонатан курит, и Джек забирает пачку из его рук.
- Лаки Страйк – самые забавные сигареты в мире. – Когда Джек забирает пачку, рука доктора дергается вниз. Его подбородок. Его плечи. Джек одергивает его.
- Джонни!
Он приказывает:
- Хватит бояться.
Он спрашивает:
- Знаешь, почему это самые забавные сигареты в мире? – Джонатан молчит и курит. Когда он закончит с этой, достанет вторую. И третью. И четвертую. И так будет, пока пачка не кончится. А все синдром Доброго Самаритянина. У Джонни не осталось ничего посильнее табака – все конфетки пошли в дело, все конфетки и пилюльки достались мелким. Нервный упертый Джонни. Доктор Крейн никак не может перестать быть доктором Крейном. В этом есть что-то… обворожительное.
Джек. Он поворачивает пачку: раз, и еще раз, а потом еще раз. Он вертит ее до тех пор, пока Джонни не приклеивается к ней взглядом.
- Первое слово, которое ассоциируется у США с Хирасимой? – Спрашивает Джокер, как будто рассказывает анекдот. Нет, постойте-ка. Он действительно рассказывает анекдот. И вот в этом нет ничего обворожительного.
- Гуманизм. – Отвечает Джонни. Он улыбается. Мелкий зябкий шнырь с опущенными плечами. Джек без ума от него: потому, что Джонни всегда будет таким, какой есть, потому, что он все на свете знает про Джонни. И Джонни – скучный. Но он… это почти счастливая семья.
- Гуманизм! – Джек улыбается, хлопает в ладоши и отклоняется назад. Клоунские выходки помогают сделать любое передвижение – и любое движение – менее мучительным. То, что занятно, уже наверняка – не жалко.
Джокер рассказывает:
- Выпуск первой партии – сорок пятый год. На упаковке – японский флаг. И прямо в центр: Отличный Удар. – Они улыбаются друг другу. Они улыбаются и молча соглашаются, что мир, в котором они живут, дерьмовее их самих. Что он заслуживает их – чокнутых социопатов, со взрывчаткой и отравляющим газом. Этот мир, он ни чем от них не отличается. Он смеется над шутками, которые могли бы придумать они сами. Джек мог бы. И теперь этот мир дождался его. И Джек пододвинет ему зеркало – чтобы мир смеялся вместе с ним.
Час-сорок спустя. Джонатан. Он закрывает глаза и повторяет про себя: «Я люблю Джокера. Я люблю Джокера. Больше всего в мире люблю Джокера».
Они стоят на Карсон-Бридж, мост закрыт на ремонт, рабочие ушли два с половиной часа назад.
Они молчат, все четверо. Джонатан вертит в пальцах сигарету. Он не хочет быть первым. По большому счету, он вообще не хочет здесь быть.
Харли ждет. Иви дремлет. Робин переминается с ноги на ногу. Никто из них не заговорит: Памела и Харли все отлично знают и обойдутся без лишних слов, а Робин просто не знает, о чем сейчас уместно говорить.
- А вы понимаете… - Самая обыкновенная сигарета. Слегка примятый кончик. Кровавый отпечаток на фильтре. – Вы понимаете, что это будет… необратимо?
Иви улыбается. Харли смотрит на него укоризненно.
- Не в первый раз.
Но он говорит не с ними – по большому счету, нет. Он говорит с мальчиком по-имени Дик Грейсон. Доктор Джонатан Крейн, он спрашивает:
- Ты понимаешь, что после этого уже никогда не вернешься в школу? Не сможешь жить обычной жизнью? Пользоваться своим именем? – Сейчас Робин ненавидит его: ему слишком страшно, и несправедливо пугать его еще больше, но Джонатан продолжает.
Он спрашивает:
- Ты понимаешь, что ты никогда не женишься? Не будешь воспитывать собственных детей? И твои мертвые родители на том свете не смогут гордиться тобой? – Иви и Харли. Они хихикают. Им кажется, это шутка, но Робин держит руки за спиной, и сцепляет их в замок, и это значит, что Джонатана он хочет ударить.
Доктор Джонатан Крейн. Он закуривает и спрашивает:
- Ты понимаешь, что, по всей вероятности, ты не переживешь следующую ночь? А дети, которыми ты будешь командовать, наверняка ее не переживут? Ты отдаешь себе отчет в том, что это не игра?
Дик Гресон. Он сплевывает, сквозь зубы:
- Достаточно, док.
Джонатан улыбается. Интернациональный жест: «Как тебе будет угодно».
Харли берет Робина за плечо. За локоть. Обнимает его. Она хочет сказать ему, что ему не нужно волноваться, что все будет хорошо – но ничего хорошего уже не будет.
Рядом с желтым светящимся ограждением лежат четыре трупа. Эти люди умерли – просто за тем, чтобы другие четверо могли пройти. Джонатан и Иви, они думают: эти четверо умерли, чтобы ситуация выглядела правильно, чтобы можно было спихнуть полицию на ложный след, чтобы копы решили: они хотят обрушить мост. Джонатан не знает, о чем думает Дик Грейсон. Может быть, о том, что мертвецы в форме – ничем не лучше его мертвых родителей. О том, что они заслуживают смерти не больше – но и не меньше. О том, что это вполне справедливо. Харли. Она не думает. Она никогда не подсчитывает свои очки – у нее нет списков, и нет плохих снов, и нет договора с собственной совестью. Все, что она делает для Мистера Джей, Харли делает с легкой душой.
- Он сильно опаздывает? – Спрашивает Иви.
- Пятнадцать минут.
- Свинья.
- Не то слово.
- Подонок.
- О том и речь.
Робин. Он испуганно озирается и спрашивает:
- О ком вы говорите?
И Иви пинает банку из-под Колы – газировка шипит и проливается, и попадает Памеле на носок сапога. Охранник не успел допить.
- Да мать-то твою!
- Не нервничай, рыжик. – Успокаивает ее Харли. Она подтаскивает труп поближе и шарит у него по карманам. Она говорит: - Вот. Возьми салфетку. Ничего страшного.
Робин переспрашивает:
- Кого мы ждем? – Его трясет. Если бы он был с этой планеты, если бы у него было чуть больше опыта – ему понадобился бы пистолет. Если бы он был внимательнее, он понял бы, что превратился в пушечное мясо. Если бы он просто слушал Джонатана. Его бы здесь уже не было.
Они молчат – они трое. Им в голову не пришло, что мальчик не в курсе, но теперь – не со зла, не специально, - они его как следуют помаринуют.
- Что здесь происходит? Что вы… - Иви и Джонатан переглядываются. С таким накалом, с такими нервами его просто нельзя брать на опирацию. Харли смотрит под ноги и ковыряет носком туфли разводную щель, главную слабую сторону моста. Робби медленно выдыхает. Вдыхает. И спрашивает: - Ладно. Хорошо. Что сейчас должно произойти? – Достойный выход, хороший мальчик. Они бы даже поговорили с ним, Харли хотела поговорить с ним, но грузовик как раз въехал на мост.
По желтому заграждению. По мертвым телам. И то и другое – просто обломки, просто куски.
Джокер – живая мощь. Разрешение во плоти. Джонатан Крейн. Маэстро ужаса. Памела Изли – худший кошмар любого мужчины. И все равно: по сравнению со здоровенной фурой, они все муравьи.
Джея здесь нет, иначе бы Джей остался на месте. Все остальные – все, кому дороги кости и дорога жизнь, отскакивают в сторону. Дверь в кабину открывается, и Пэм орет:
- Ты что – нашел права в пакете с лапшой?
Харли упала. Она поднимается и потирает задницу, и говорит:
- Осторожнее, Эдди!
Джонатан застыл на месте. Он вслушивается – в те звуки, которые издает мост. Скрип. Лязг. «Железные стоны». Только когда Джонатан понимает, что все в порядке и не придется вылезать из воды. Только тогда, он огрызается:
- Ты кусок идиота, Нигма. Съедь с моста – или ты хочешь, чтобы мы все повстречались с рыбками?
Эдди выпрыгивает из кабины, приземляется на четвереньки.
- Пошли вы на хрен все! – Его голос, высокий и придушенный. Эдди до сих пор очень страшно. – Я больше не полезу за руль этой штуки… больше никогда… - Иви пробегает мимо него.
- Я поведу.
- Ладно, инструкцию по применению прочтешь потом.
Нигма отпирает кузов, они лезут внутрь. Робин подсаживает Харли, и лезет последним, когда грузовик уже сдвигается с места. На всякий случай: Джонатан хватает его за рукав. Нет, у доктора Крейна нет родительских чувств по отношению к этому… недоноску. Нет, у Джонни нет обостренной ответственности. Но если Дик Грейсон доживет до конца недели – жизнь доктора Крейна будет приятнее.
Когда лампочка загорается в кузове. Когда они видят Это.
- С рождеством, мальчики. – Шепчет Харли.
Это лучшее, что можно было сказать.
-
-
25.01.2009 в 12:13И ваш "Ницше" крут.
Требую последнюю главу!...
Сцену с Харви Дентом, цитату про Харли и "с рождеством, мальчики" я запомню надолго.
-
-
26.01.2009 в 19:58-
-
31.01.2009 в 20:36Напоминает "10 причин моей ненависти")))
Я надеюсь Джей не сдох...(и все еще надеюсь что Джей одумается и поймет что Пугало ему нужнее. Что он всегда рядом, когда это нужно...Ну вы поняли меня)
-
-
17.02.2009 в 08:44-
-
04.01.2010 в 21:42-
-
03.04.2012 в 07:03