Уже глава растягивается на части...
Название: "Когда Ницше плакал"
Рейтинг: R.
Пейринг: Джокер/Крейн.
читать дальшеЭто было хорошее утро. Джек знал об этом – еще до того, как открыл глаза. Еще до того, как Джонни завозился во сне и задел его ладонью по носу. Это было хорошее утро. Джек понял это раньше, чем вспомнил свое имя, почувствовал, кто лежит рядом с ним, и определил, где лежит он сам.
Секунду-другую, правда, ему казалось, что он в своей комнате. У себя дома. Что ему снова четырнадцать лет, а внизу так тихо… они ушли в церковь. Дом пуст. Свет отражается от белой корки на лужайке и бьет в окно – сплошным потоком. А где-то там, совсем далеко, месят фарш голосов. И лучше не спускать ноги на пол.
Холодный. Пол был одинаково холодный, там и здесь, тогда и сейчас. Только подниматься стало гораздо труднее.
«Эквилибристика», подумал Джек и едва удержался, чтобы не захихикать. Вытянул свою ногу из-под розовой коленки Харли. Осторожно взял доктора за запястье и подсунул ему подушку: вместо своей шеи. Джонни не обнял ее – но почти. Взялся крепко. Это было печально.
Медленно и аккуратно, Джек сползал по матрасу вниз. Конечно, он мог бы дать два пинка с двух сторон – конечно, мог бы, славно-славно, - но так может всякий. Так не интересно. И поэтому он сполз на пол. С трудом подтянулся на корточки. С еще большим трудом – заставил себя выпрямиться. Джек говорил себе, что эта боль – детская игра, растяжка после хорошего деру, но иногда это действительно была боль. Настоящая боль. И все чаще. Назойливая, как почтальон, и привязчивая, как шавка. Не такая забавная, как крепкая затрещина. Не такая свежая, как сильный удар. Просто боль. Скоро не пройдет, быстро не исправишь – даже сам себе на голову не искал.
Дерьмо, и дерьмовей некуда.
Джек влез в ботинки – на босу ногу. Рубашка была на Харли. Чуть только прикрывала задницу. А одеяло сбилось под ноги. Нет, рубашку трогать было никак нельзя.
И одолжить у доктора тоже было нельзя, потому что Джек не знал, где лежат рубашки доктора. Даже эту взять было нельзя – потому что Джонни ее не снимал, Джонни дрых в одежде.
Джонни был редкостным дерьмоловом: первым-главным сторонником половинчатых мер. И это было заразительно. Потому что если раньше Джек мог бухнуться в койку, а потом сделать встал-пошел – теперь он все-таки снимал пальто. Ботинки. Пиджак. Жилетку. Ни к чему путному это привести не могло – хотя он оставлял ножи в карманах штанов. Но так сердцу было приятнее: тем более, что Джек не умел гладить свое барахло.
- Пациент. Сейчас я отрежу Вам ногу. – В полголоса рассказывал себе Джокер, у самой двери. Он надел пиджак, шелковая подкладка холодила голую кожу. Спустился вниз. Та его часть, которая рассказывала. Она уже готова была поржать. Та, которая слушала: она еще не знала, в чем соль шутки. – Доктор! – Испуганно воскликнул пациент, в исполнении Джокера. Джек поддел открывалкой, на ручке ножа, замок на оконной заслонке. – Можно только полноги? – И дернул вверх.
Он перестал хихикать. Перестал улыбаться. Он смотрел на белый – совсем белый – карниз и хлопал глазами, как первоклассник.
- Выпал снег. – Прошептал Джек быстро и чуть слышно. – Выпал снег. – Повторил он, не решаясь протянуть руку и коснуться.
Кажется, он слышал звон. Кажется, не слышал больше ничего другого. Ничего другого здесь не было: только Он и Его.
- А-ха! Снег выпал! – Завопил Джокер, загребая обеими ладонями рассыпчатый, совсем не холодный и все еще белый снег. Бегом, сбросив ботинки, он помчался наверх. Со стуком. С топотом и грохотом. Он распахнул дверь. Они по-прежнему лежали в кровати. Харли и ее спокойствие, ее привычки. Джонни и его снотворное, его морфин. Сюда мог бы ввалиться отряд спецназа – и никто из них даже не дернулся бы. Утро встретило бы ребятишек в психоперевозке, на полном ходу.
Джек запрыгнул на кровать, протянул к ним руки – и прижал ладони, снежные горсти, к их теплым лицам. Джокер растирал снег по их мягкой, порозовевшей коже, снег сыпался им на шеи и плечи, за шиворот, на грудь и на спину, и конечно – они проснулись, потому что никто из них не ожидал снега, никто из них не был готов проснуться от холода – только от удара или пули.
- Твою-то мать! – Выругался Джонни, отмахиваясь и отбрыкиваясь тощими бледными ногами. Брючины задрались до колен, он опрокинулся на спину и скатился с матраса, и чуть не попал Джеку пяткой в челюсть. Ошалевший. Испуганный. Растерянный спросони. Добрый доктор выглядел просто чудно.
А Харли визжала. И смеялась. Харли-Харли-хохотушка, ты пойдешь со мной? Ты со мной сыграешь?
- Пудинг! – Он щекотал ее: холодными и мокрыми руками. И от снега промокла ее рубашка. Его рубашка. Она пыталась поймать его руки. И вывернуться. И обнять его. И Джек поцеловал ее: почему бы ему не поцеловать ее?
Джонни, мелкий паскудник, воспользовался шансом и спасся бегством. Ляпнув что-то вроде «Я тебе… пудинг!» и «Сейчас поплатишься!». И Джек хотел догнать его: потому что это была игра на троих. А Харли не осталась ждать его: потому что знала все о его играх. Джеку это нравилось. То, что все причины были высоко на поверхности. То, что он совсем-совсем четко видел эти причины.
Он дал Джонни пинка под зад и вытолкнул его в окно. Нечего было возиться, задом к верху. Мог бы сразу сунуться во двор.
Доктор грохнулся в снег, с меткостью у него было паршивенько, и он швырялся в Джека снежной пылью – даже не спрессовывая ее в комки, не пытаясь лепить снежки. Джек уворачивался. Конечно, он уворачивался: почти все время, почти успешно. Чему-чему, а этому он успел научиться.
Он схватился за карниз и хотел подняться. Джокер аккуратно отцепил его пальцы. Бедный неуклюжий Джонни снова плюхнулся на задницу.
- Мать твою!
- Не впутывай мою маму, огородное пугало! – Прикрикнул Джек. Джонатан кое-как поднялся на ноги. Обнял его за шею. Они стояли – по обе стороны от карниза, от куска стены. Сюрреализм в чистом виде. Авангардное искусство, девочки и мальчики. Поцелуй в окне.
- Ты не похож на человека, который предпочитает… «игру в снежки». – Игра в снежки может быть просто игрой в снежки, конечно так. Но только не когда Джонни Крейн смотрит на тебя своими похабными влажными глазищами и ухмыляется, облизывая губы. Такие сладкие пухлые губки. Теперь: совсем красные.
- У тебя во рту слишком грязно. – Сообщил Джек. – Как насчет немножко припорошить снегом грязь? – Просто между прочим: Джокер сам собирался лезть из окна. Не было нужды его тащить.
Но Джонни вытащил. Джонни не вытерпел.
Они барахтались в снегу. Мальчишки на школьном дворе. Джонни: он так смешно ойкнул, когда Джек придавил его своим весом. Снег теперь был повсюду: под ремнем, в штанинах, в волосах и во рту, между пальцами и за ушами. И когда Джокер услышал:
- Эй, мальчики! – От одетой Харли. Возле батареи круглых паскудных снежков. Он, конечно же, не был удивлен.
- Что они делают? – Спросил Робин, глядя на возню за окном. Он нахмурился. Мало того, что ему было холодно смотреть на них: ему было противно смотреть, как трое взрослых, значительных, важных для него людей… как эти трое… играют в снежки, как мелкота. Не хватало только начать лепить снеговика. Дик чувствовал себя обманутым. Неуверенным. Неустойчивым. Он чувствовал себя жертвой розыгрыша: очень плохого, жестокого розыгрыша.
- Они пользуются моментом. – Ответила Барбара, надевая пальто.
Если оба родителя живут в страхе – ребенок рождается с иммунитетом. С отвращением к осторожности.
Все детишки любят пошалить. Самых шаловливых – Джокер приглашает в гости.
В первую неделю ноября каждый житель Готэма знал, где найти Джокера. Городские власти вынесли предупреждение. Рекомендацию. Не носить верхнюю одежду фиолетового цвета, чтобы не попасть под прицел.
Но магазины были забиты – они кипели фиолетовым, и каждый готэмский студент считал своим долгом завести фиолетовое пальто, а одежду продолжали выпускать: она отлично продавалась, она неплохо выглядела, и Джокер был в большой моде. Он перестал быть катастрофой. Он превратился в мечту. Мечта – фундамент любой моды и всякого направления, мечта – двигатель экономики.
Джей стал мечтой моих мальчиков. Для готэмских студентов. А жизнь их родителей превратилась в кошмар на яву. Джокер. Он воевал именно с ними – и только с ними. С поколеньем «родителей». Почти что его матери и его отца.
Я слышу это. Я слышу, как оно приближается. Тик-так, тик-так, тик-так!
Эти мальчики и девочки. Они кучковались у театральных лавочек, у магазинов костюмов и масок, «Все для Хэллоуина», у магазинов и ларьков с пиротехникой, у забавных рекламных щитов – у всего, что могло понравиться Джокеру, и у подземки – потому что там было теплее.
Кота-часы, кота-часы, кота-часы, кота-часы!
Время от времени, кто-нибудь из нас выходил и забирал их, уводил их с собой – и больше они не возвращались.
О чем думают мальчики, когда мамочка укладывает их спать? Они думают, как бы стать антигероями.
Из заметок доктора Дж. Лиланд:
Исследуя феномен Джокера, нельзя не отметить, что большинство его поклонников принадлежали к числу «мертвых зрителей». Подростки, которым чужды проблемы социума, которые не смотрят новости и не читают газеты, не интересуются текущими событиями и не заботятся о практических нуждах. Для них Джокер был живым воплощением бунта против родительской власти. Кумиром, какими обыкновенно становятся рок-звезды или герои боевиков. Не реальной личностью, способной нести реальную ответственность за реальные правонарушения.
Я предложил Джею установить что-то вроде ценза. Возрастного, физического и имущественного. Честно говоря, мне хотелось бы, чтобы они держали при себе деньги на похороны: я предчувствовал, что детишки будут мереть, как мухи, и у меня не было желания хоронить их за свой счет.
Я – Супер-звезда.
Детишкам нужно было что-то есть. На чем-то спать. И никто из них не брал с собой кусок мыла, не брал с собой зубную щетку. Иными словами: нам пришлось ограбить универмаг.
Как вам понравится пятнадцати метровая буква J, выжженная щелочью на покрытии футбольного поля? Или кроваво-красная улыбка на лице Николь Кидман, на рекламном щите Шанель?
Из заметок доктора Дж. Лиланд:
Нельзя винить этих детей в том, что они поддерживали садизм, насилие или массовые убийства. Так же довольно глупо было бы утверждать, что они представляли размах собственных действий и меру ответственности. Ребенок, которому в руки попали краски, скорее всего, испачкает стены в квартире – не задумываясь о том, что «наносит ущерб имуществу». Люди, участвующие в футбольных погромах, не являются сторонниками насилия. Они подчиняются общему порыву, стадному инстинкту и правилам, характерным для данной конкретной группы в данный конкретный момент времени.
Джей похож на подростка. А подростки похожи на идиотов. В войне со всем миром, с каждой живой душой, с «серой массой» - они сами составили массу, но так и не заметили, что стали основной силой. Они продолжали нападать: чем младше, тем агрессивнее, и это было мерзко. Мы решили – Джей решил – что им пора завести взрослые цели.
Из заметок Доктора Дж. Лиланд:
В определенном смысле, Джонатан Крейн был не далек от истины, когда назвал в своем дневнике Джокере Питером Пенном. Джокер в понимании своих поклонников был олицетворением свободы – не той свободы, которая требуется сознательному гражданину и зрелой личности. Свобода одного, заканчивающаяся там, где начинается свобода другого, подростку не нужна и для него непредставима. Гораздо привлекательнее идея свободы бросать мусор на тротуар, курить и целоваться в общественных местах, ходить туда, куда заблагорассудится, и жить в собственном часовом поясе. Идея свободы действия и бездействия, свободы нарушение и разрушения – эта идея слишком часто пятнала себя, и, тем не менее, остается притягательной.
Мальчишку, который клеил стикеры «Batman is not the Bad-Man», они распяли на заборе. Конечно, они не вбивали в его руки и ноги гвозди, но быть примотанным проволокой к забору, не иметь возможности освободиться или сопротивляться… это положение не из приятных. А потом кто-то кинул в него помидором. А кто-то яблоком. Потом – судя по всему – кто-то облил его виски или бензином, но, конечно, поджечь не решился.
А потом – кто-то все-таки решился его поджечь.
Может быть, этот кто-то просто хотел прижечь его сигаретой – ну, вы знаете, эти маленькие детские проделки. Должно быть парень выглядел достаточно жалко, и Кто-то бросил сигарету. Не возиться. А парень загорелся. И кто-то не смог – не стал – не смог его потушить.
Я… не хочу думать, что они сделали это специально. Класс средней школы переплюнет отряд СС-овцев, это правда, но… не настолько же.
Эти живописные деревушки на черно-белых снимках. Городки-призраки. Отголоски трагедий. Короста на теле Америки: уже не больно и крови нет, а пара деревянных домишек осталась. Подростки – от побережья до побережья – запрыгивают в подержанные джипы, по две парочки на тачку, чтобы было не скучно. Они отправляются на экскурсию. В сафари на бойню. Они хотят видеть тарелки на столах и платьица в шкафах, и плюшевого мишку с оторванной лапкой. Они хотят увидеть кровь на стенах, выбитые стекла и отпечатки ладоний, и представить себе, как звучали выстрелы. Представить себе звук, с которым топор рубит мясо, и хруст костей, женские вопли и детские слезки, и чавканье, с которым нож покидает плоть. Эти подростки и их камеры. Вместо того, чтобы отправиться на пляж или в Сиэтл, королевство дискотек. Вместо того, чтобы заниматься небезопасным сексом, курить траву, пробовать ЛСД и пить дешевое розовое шампанское – как положено подросткам – они шныряют по пустым деревням. По брошенным домам, в которых больше никто не захотел жить. По улицам, по которым боятся ходить. По местам чужой боевой славы.
Круто – увидеть бродячих собак у местного кладбища.
Двое круче: смазать надгробье кремом для бритья и прочитать эпитафию.
Очень круто – найти чей-нибудь личный дневник. Признание, из-за которого началась вся свара. Из-за которого Джон Доу зарядил ружье и расстрелял свою семейку, мальчика и двоих девочек, и потаскуху жену. И соседку. И мужа соседки. И всех остальных – кто попался под руку. Кто был на улице, кто встретился в баре. Всех: в полицейской форме, с неправильным взглядом, с наглой ухмылкой, с испуганной рожей. Всех, на кого хватило патронов. Счастье, что патронами запасаются в деревушках на случай третьей мировой войны.
Я не знал, что их будет так много. Честно. Честно-честно. Даже крестика из пальцев не сложу, даже фигу. Никто не знал, что их набежит столько.
«Джокер приглашает в гости». Они воровали у родителей огнестрельное оружие. Приходили с пачками мятых, грязных листовок. Раздавали приглашения друзьям. Как флайеры или билеты в луна-парк. Они красили лица, красили волосы, они рисовали улыбки на стенах: краской из болончика, детскими мелками, губной помадой. Если бы полиция хотела нас найти: им следовало просто идти по фиолетовому следу. Очень скоро, они наводнили Гарлем – не полицейские, а наше приемыши. Приходили прямо под двери.
Сколько разных домашних питомцев! Джонни – ты бессердечный сукин сын! Разве ты бросишь в зоо-сральнике щеночка – с такими глазищами и с таким хвостиком? Да еще если он лизнет тебе руку? А каково распрощаться со сладкой девочкой – готовой лизать тебе руки? Нет. Нет, нет. У меня просто не было повода с ними распрощаться. Нет. Я всегда хотел иметь свой зверинец. Я не мог от них отказаться!
- Ребятшки!
Джей хлопнул в ладоши.
- Я сегодня работаю Санта-Клаусом. Пишем мечты на бумажку – живей, живей, живей! По одной мечте – одна штука на нос.
Они сидели, сложив ноги по-турецки. Грибы, выросшие из бетонных плит. Они были повсюду: в лавке, и в комнате при лавке, и в другой комнате. Они переговаривались и карябали что-то на желтых стикерах, на обертках и листовках, на бумажках серии «Розыск». Подходили по одному и складывали записки в обувную коробку – перед Джокером, оскорблением самого понятия медитации. Перед ухмыляющимся Буддой – без брюха и в белой краске.
Очень скоро, в коробке не осталось места. Листки сыпались на пол. Пирамида имени Джокера, рукотворное бессмертие – оно вырастало перед ним на глазах. Всемирный памятник разочарования. Амбиции и страхи во плоти. За это время, ребятишки выходили и прибывали, притаскивали еду в бумажных пакетах и делились салфетками с теми, кому не хватило бумаги. Когда возня и шорох прекратились – когда все снова расселись на полу, группа детсада оказалась в сборе, - тогда Джокер открыл один глаз. Второй. Закрыл снова и потянулся в слепую к своей маленькой пирамиде – или большой пирамиде? Уже очень скоро: он загребал обеими руками бумажки – флайеры на мечту, купоны на счастье, - перебирал и отбрасывал, сортировал и комкал.
Он говорил – больше себе, чем им, хотя вполне вероятно, что он дразнил своих питомцев.
- Так. Так. Харлей-Девидсон. Миллион долларов. Бетти Кенинсберг. Мисс Америка. Неужели никто не написал: «Счастья Вам, мистер Джей?», ммм?
Кто-то собирался оправдываться. Кто-то пригнулся. Кто-то к кому-то прижался.
- Извиняйтесь не передо мной, извиняйтесь перед доктором Крейном – он проспорил мне двадцать баксов на том, что скажется эффект подлизы.
Джей хлопнул себя по коленям и объявил.
- Я горжусь вами, девочки и мальчики.
Он щелкнул пальцами.
- Так, внимание сюда.
Он стянул брезент с кухонного стола: настало время разворачивать подарочки.
- Поворотите ко мне ваши глазки, а не ваши жопы. Это – лимонка ЦШ137. Это – автоматическое ружье Томпсон Эмпаер. Бензин. Спички. Пластид.
Рай имени Мистера Джокера.
Он сложил у сердца ручки и скомандовал – улыбаясь, как довольная мамаша.
- А теперь, мои счастливые эльфята, хватайте в лапки инвентарь и убирайтесь вон. И не возвращайтесь, пока не хапните себе по подарочку! Не стесняйтесь: пишем на мой крим-счет.
Из заметок доктора Дж. Лиланд:
Понятие крим-счет было введено командой Джокер-Куин-Крейн в период с тридцать первого октября 2008 года по первое октября 2009, вошедший в историю как Длинный Хэллоуин. Работа полиции на этом промежутке времени была полностью дестабилизирована – в том числе тем, что не пойманные преступники принимали на себя вину за деяния арестованных, записывали их статьи «на свой счет».
Автобус, выехавший за городскую черту. Желтый школьный автобус, набитый, соответственно, школьниками. Он отправился в Небыляндию, я влез за руль, на местах – больше тридцати паршивцев. Нам стало тесновато в лавочке – и пришлось переехать загород. Прямо как хорошим родителям.
В Готэме предостаточно бесхозных, пустующих зданий. Гангстерские разборки, семейные трагедии, вспышки агрессии, плевки из инкубатора социопатов. С одной стороны, мы имеем достаточно мест, отмеченных смертью. С другой, рост населения не столь велик, чтобы цены на недвижимость заставили горожан забыть о суевериях и возне с душевным комфортом. Иными словами: здесь куча домов, в которых некому больше жить – и в которых никто не хочет жить, которые некому продавать – и некому покупать. Земля, на которой никто не хочет строить. Здания, которые никто не возьмется сносить или ремонтировать. А для муниципалитета это попросту дорого.
Пустые квартиры. Пустые этажи. Заброшенные дома. Кварталы-недоразумения. Обветшавшие поместья и особняки. Мы предпочти въехал в пустой отель.
Отель «Голова Королевы» - своеобразный аналог мясного пригорода. После бойни на закрытой вечеринке в главном здании. После бойни, перекинувшейся в два других корпуса, в дешевые семейные номера. После того, как «Голова Королевы» превратилась в готэмский Оверлук. Никто не продает ее, не покупает, не ремонтирует, не перекраивает – и просто не трогает. Никто туда даже не заходит.
И поэтому Джей затормозил, увидев ворота. Хорошенько разогнался и пробил их автобусом. Мы получили достаточно комнат, чтобы поселить маленькую армию. Достаточно полуфабрикатов и концентратов, чтобы накормить маленькую армию. И достаточно унылой ручной работы, чтобы ее занять.
Мы выволокли покореженные пыльные тренажеры из тренажерного зала и освободили мне место для работы. Активировали местный генератор. Включили отопление. Систему проветривания. Свет.
Из бассейна дети слили гнилую вонючую кровавую муть и засыпали плитку хлоркой. Лет через двести, я надеюсь, там можно будет купаться.
Работали они на удивление ловко и с умом. Не обошлось, конечно, без баловства – но у Джея никогда не обходится без баловства. Они сновали по комнатам и коридорам, играли в охотников на привидений. Неожиданно, я понял: они играют в прятки. Совершенно взрослые балбесы играют в прятки, в отеле-призраке. И они катались на тележках – для горничных. И цепляли на себя старую форму. И… я не мог не смеяться.
Единственной нашей проблемой был мусор: ребята одолжили грузовики, оставалось решить, куда его свозить. Джей не стал второй раз изобретать велосипед.
- Навестите-ка мистера Уэйна. – Скомандовал он. Мне эта затея – с чеками и визитами – всегда нравилась. Брюс – победитель. Пусть победитель платит.
Джокер толкает его на кровать и говорит:
- Не шевелись. – Он подносит палец к губам. Пальцы на другой руке – растопыривает. Фокусник, который ждет взрыва в шляпе. Волшебник, который ждет чуда.
На огромной постели, в люксе для новобрачных. Блестящее покрывало, местами жесткое, коричневато-багровое, оно пахнет пылью и совсем слабо, неуловимо – мертвой кровью. Это покрывало. Если быть точным: оно все в крови. Узор, золотой и черный, поблек и стерся. Остались громадные кровавые кляксы. Ткань твердая и тонкая, как лед в первый дань зимы. Подними кусок и сломай надвое.
И Джонатан лежит на спине, опираясь на локти. Чувствуя под ладонями кляксы засохшей крови. Он не двигается: послушный воспитанный мальчик.
- Расстегни брюки. – Командует Джей. Его голос совсем тихий. Он затаил дыхание. Не закрывает рот до конца, не расслабляет губы. Старается не моргать.
- Сними. – Он быстро и нервно облизывается. Вытирает о подкладку ладони.
Джонатан снимает брюки. Конечно, снимает. Он делает все в точности так, как ему говорят: не имеет смысла вступать в конфронтацию с Джокером. Когда он так взволнован. Когда так близок – только близок – к образу безжалостного и непредсказуемого психопата.
Ткань, холодная и шершавая, касается кожи, и Джонатан больше всего на свете боится вспотеть. Потому, что тогда кровь снова превратится в жидкость, и он испачкается, и она попадет на его тело, и весьма вероятно – в него, и он
ОБАЗАТЕЛЬНО ЗАРАЗИТСЯ.
Просто для справки: Джонатан знает, что это глупо. Что это типичный страх, из основной категории. Что этот страх – американская классика, как дядя Сэм, флаг и пирог с картошкой. И все-таки: он боится.
Джонатан. Чистоплотный и дальновидный Джонатан. Он думает о том, чтобы попросить Джокера перейти на пол или в другую комнату. Может быть, к стене. Он боится – пока Джей медленно подбирается к нему. Боится – пока тот устраивается поудобнее. Когда его член почти целиком попадает в горячий и мокрый рот… Джонатан просто перестает быть Джонатаном.
Он лежит на этой огромной кровати. В люксе для новобрачных. В пиджаке и при галстуке. Беспомощно раскинув руки. И все, что ему остается – это стонать и всхлипывать, пялясь невидящими глазами в облупившийся потолок.
Они просматривали газеты и завтракали. Стакан воды, одна – аспирина, две – викадина, одна – натрозеспана. Потом к рациону добавился кофе: кого-то совсем маленького и жалкого Робин отправил в Старбакс.
- Ты не против, если мы поменяемся? – Предложил ему Джонатан, поддернув за дужку очки. – Я не пью кофе со сливками. – Конечно, они поменялись. О чем разговор. Дик так поспешно сунул ему свой стакан, что чуть не облил их обоих.
- Прискучило. – Заметил Мистер Джей и тихо хрюкнул. Он уплетал хлопья, в сухую, за обе щеки, и говорил невнятно. Доктор Крейн показал ему два пальца, на британский манер, и получил из горсть из коробки, прямо в лицо.
- Джонни. – Прервала баталию Харли. Она подала доктору развернутые Gotham News. – Это твое.
- Вслух. – Скомандовал Джокер.
- «Доктор Джонатан Крейн – это миф». – Начинает доктор Джонатан Крейн и останавливается, чтобы прочистить горло. Харли укоризненно качает головой. Джек ждет продолжения сказки. – «Симулякр. Пустота в картофельном мешке». – Внятно и немного удивленно выговаривает доктор Крейн.
Он читает:
- «Образ, который он придумал для себя сам, и который в дальнейшем описывали легковерные газетчики. Доктор Джонатан Крейн – мечта одинокого, беспомощного и бесполезного человека, который был слишком слаб, чтобы принимать мир всерьез». Ай. – Выговаривает он механически, почти бесстрастно. Почти насмешливо. Зябко поводит плечами. Откладывает газету.
И Джокер кивает. Берет дело в свои руки. Читает сам – тоном жизнерадостной дикторши четвертого канала, из утренних новостей.
- «Его потуги на реальную работу, потуги на интеллект. Даже его так называемая активная половая жизнь. Все это – отчаянные, неловкие попытки скопировать отдельные модели поведения, почему-либо отложившиеся в его памяти.
Принято считать, что Джонатан Крейн был садистом. Я склонен назвать его своего рода Зелигом, если можно так выразиться. Его жестокость по отношению к пациентам есть интерпретация роли главного врача психиатрической лечебницы в соответствии с определенного рода стереотипами. Полиции по сей день не удается четко обозначить его мотивы, и это не случайно: Джонатан Крейн с начала своей самостоятельной жизни был лишен конечных целей и мотивов, как таковых. Вчитываясь в историю его болезни и наблюдая за тем, как он раз за разом стремился повторить чужую модель действий, как перенимал внешние черты, последствия расстройств и психозов своих пациентов, как копировал их образ действия и основные ходы, я мог только сочувствовать ему.
Джонатан Крейн – по своей сути, уникальный экземпляр. Он начисто лишен той отправной базы, которая движет каждым из нас. Человечество для него – нечто наподобие учебника, и сам он не более, чем двоечник, заучивающий предложения, но не способный понять их смысл.
Насколько мне известно, увлечением Джонатана Крейна – единственным и господствующим – был жанр хоррора. Всю свою профессиональную жизнь объект посветил созданию видимости некоей сверх важной работы. Исследованию страха, фобий и соответствующих архитипов. На самом же деле, это был единственный предмет, в котором Джонатан Крейн – поверхностно, теоретически – разбирался. С ролью ученого он не справился: рядом было достаточно специалистов, способных назвать его шарлатаном, высока была конкуренция и общий стресс. В Аркхеме, заведении на тот момент не популярном, контроля и давления оказалось значительно меньше. Джонатан честно и старательно выполнял свою, мягко говоря, не сложную работу – и неожиданно, после отставки Сэмюэля Аркхема, его назначили главным врачом. Ответственность для столь неустойчивой, несамостоятельной и слабой личности оказалась непосильной. Джонатан не решился опираться на собственные способности. Вместо этого, он выбрал свою первую маску и воплотил в жизнь фантазию о злом психиатре, наподобие Ганнибала Лектора.
Крейн жил в своем иллюзорном мире. Лига теней и Некто, о ком он так и не смог рассказать подробнее, разумеется, являются плодом его больного воображения.
Когда Крейна объявили Супер-Преступником, как называли его в газетах, общественность сконструировала его новый образ за него. Джонатан посредственно и добросовестно справился с этой ролью. Стоит заметить, что после встречи с так называемым Джокером приоритеты Крейна (считавшиеся безусловными) мгновенно изменились. Ни фетишей из области психиатрии, ни философии страха в его арсенале более не наблюдалось. Им на смену явились суждения, оппозиционные традиционным суждениям и ценностям общества. Призывы к анархии. Так называемые театральные эффекты. Тем не менее, Джонатан Крейн не стал еще одним «клоуном» из банды Джокера. Это доказывает, что он считал себя хозяином своей судьбы и личностью вполне автономной, следовательно, он не способен был осознать масштабы и последствия заболевания.
Начальные практические и теоретические впечатления руководили всей его дальнейшей жизнью – в гораздо большей степени, чем руководят жизнью всех нас. Направляющая рука и чья-то наносная лидерская позиция чувствуются в большинстве его поступков.
Данный характер расстройства, нечто среднее между социопатией и радикальной формой эскапизма, в той или иной мере проявляется у большинства Супер-Преуступников, готэмских врагов общества номер один. Их девиантное поведение обусловлено их же социальной ролью и образом, навязанным извне. Я убежден в том, что, если разрушить этот образ, многие из них приблизятся к выздоровлению или, по крайней мере, станут представлять меньшую опасность для мирного населения».
(Профессор Х. Стрейндж, Университет Готэма, Кафедра психологии управления).
Не меняя тона, не делая паузы, не останавливаясь ни на секунду – Джокер спросил:
- Джонни, как именно нам следует его убить?
И Джонни. Профессор Крейн. Доктор Крейн. Фарфоровая кукла, фарфоровая маска. Он медленно снял очки и убрал их в нагрудный карман.
Докторская диссертация – в двадцать один год. Глава одной из крупнейших психиатрических лечебниц – в двадцать шесть. Более двухсот статей. Патенты на изобретения. Токсин Страха. Все это – чтобы кто-нибудь из них сказал, что ты не существуешь.
Название: "Когда Ницше плакал"
Рейтинг: R.
Пейринг: Джокер/Крейн.
читать дальшеЭто было хорошее утро. Джек знал об этом – еще до того, как открыл глаза. Еще до того, как Джонни завозился во сне и задел его ладонью по носу. Это было хорошее утро. Джек понял это раньше, чем вспомнил свое имя, почувствовал, кто лежит рядом с ним, и определил, где лежит он сам.
Секунду-другую, правда, ему казалось, что он в своей комнате. У себя дома. Что ему снова четырнадцать лет, а внизу так тихо… они ушли в церковь. Дом пуст. Свет отражается от белой корки на лужайке и бьет в окно – сплошным потоком. А где-то там, совсем далеко, месят фарш голосов. И лучше не спускать ноги на пол.
Холодный. Пол был одинаково холодный, там и здесь, тогда и сейчас. Только подниматься стало гораздо труднее.
«Эквилибристика», подумал Джек и едва удержался, чтобы не захихикать. Вытянул свою ногу из-под розовой коленки Харли. Осторожно взял доктора за запястье и подсунул ему подушку: вместо своей шеи. Джонни не обнял ее – но почти. Взялся крепко. Это было печально.
Медленно и аккуратно, Джек сползал по матрасу вниз. Конечно, он мог бы дать два пинка с двух сторон – конечно, мог бы, славно-славно, - но так может всякий. Так не интересно. И поэтому он сполз на пол. С трудом подтянулся на корточки. С еще большим трудом – заставил себя выпрямиться. Джек говорил себе, что эта боль – детская игра, растяжка после хорошего деру, но иногда это действительно была боль. Настоящая боль. И все чаще. Назойливая, как почтальон, и привязчивая, как шавка. Не такая забавная, как крепкая затрещина. Не такая свежая, как сильный удар. Просто боль. Скоро не пройдет, быстро не исправишь – даже сам себе на голову не искал.
Дерьмо, и дерьмовей некуда.
Джек влез в ботинки – на босу ногу. Рубашка была на Харли. Чуть только прикрывала задницу. А одеяло сбилось под ноги. Нет, рубашку трогать было никак нельзя.
И одолжить у доктора тоже было нельзя, потому что Джек не знал, где лежат рубашки доктора. Даже эту взять было нельзя – потому что Джонни ее не снимал, Джонни дрых в одежде.
Джонни был редкостным дерьмоловом: первым-главным сторонником половинчатых мер. И это было заразительно. Потому что если раньше Джек мог бухнуться в койку, а потом сделать встал-пошел – теперь он все-таки снимал пальто. Ботинки. Пиджак. Жилетку. Ни к чему путному это привести не могло – хотя он оставлял ножи в карманах штанов. Но так сердцу было приятнее: тем более, что Джек не умел гладить свое барахло.
- Пациент. Сейчас я отрежу Вам ногу. – В полголоса рассказывал себе Джокер, у самой двери. Он надел пиджак, шелковая подкладка холодила голую кожу. Спустился вниз. Та его часть, которая рассказывала. Она уже готова была поржать. Та, которая слушала: она еще не знала, в чем соль шутки. – Доктор! – Испуганно воскликнул пациент, в исполнении Джокера. Джек поддел открывалкой, на ручке ножа, замок на оконной заслонке. – Можно только полноги? – И дернул вверх.
Он перестал хихикать. Перестал улыбаться. Он смотрел на белый – совсем белый – карниз и хлопал глазами, как первоклассник.
- Выпал снег. – Прошептал Джек быстро и чуть слышно. – Выпал снег. – Повторил он, не решаясь протянуть руку и коснуться.
Кажется, он слышал звон. Кажется, не слышал больше ничего другого. Ничего другого здесь не было: только Он и Его.
- А-ха! Снег выпал! – Завопил Джокер, загребая обеими ладонями рассыпчатый, совсем не холодный и все еще белый снег. Бегом, сбросив ботинки, он помчался наверх. Со стуком. С топотом и грохотом. Он распахнул дверь. Они по-прежнему лежали в кровати. Харли и ее спокойствие, ее привычки. Джонни и его снотворное, его морфин. Сюда мог бы ввалиться отряд спецназа – и никто из них даже не дернулся бы. Утро встретило бы ребятишек в психоперевозке, на полном ходу.
Джек запрыгнул на кровать, протянул к ним руки – и прижал ладони, снежные горсти, к их теплым лицам. Джокер растирал снег по их мягкой, порозовевшей коже, снег сыпался им на шеи и плечи, за шиворот, на грудь и на спину, и конечно – они проснулись, потому что никто из них не ожидал снега, никто из них не был готов проснуться от холода – только от удара или пули.
- Твою-то мать! – Выругался Джонни, отмахиваясь и отбрыкиваясь тощими бледными ногами. Брючины задрались до колен, он опрокинулся на спину и скатился с матраса, и чуть не попал Джеку пяткой в челюсть. Ошалевший. Испуганный. Растерянный спросони. Добрый доктор выглядел просто чудно.
А Харли визжала. И смеялась. Харли-Харли-хохотушка, ты пойдешь со мной? Ты со мной сыграешь?
- Пудинг! – Он щекотал ее: холодными и мокрыми руками. И от снега промокла ее рубашка. Его рубашка. Она пыталась поймать его руки. И вывернуться. И обнять его. И Джек поцеловал ее: почему бы ему не поцеловать ее?
Джонни, мелкий паскудник, воспользовался шансом и спасся бегством. Ляпнув что-то вроде «Я тебе… пудинг!» и «Сейчас поплатишься!». И Джек хотел догнать его: потому что это была игра на троих. А Харли не осталась ждать его: потому что знала все о его играх. Джеку это нравилось. То, что все причины были высоко на поверхности. То, что он совсем-совсем четко видел эти причины.
Он дал Джонни пинка под зад и вытолкнул его в окно. Нечего было возиться, задом к верху. Мог бы сразу сунуться во двор.
Доктор грохнулся в снег, с меткостью у него было паршивенько, и он швырялся в Джека снежной пылью – даже не спрессовывая ее в комки, не пытаясь лепить снежки. Джек уворачивался. Конечно, он уворачивался: почти все время, почти успешно. Чему-чему, а этому он успел научиться.
Он схватился за карниз и хотел подняться. Джокер аккуратно отцепил его пальцы. Бедный неуклюжий Джонни снова плюхнулся на задницу.
- Мать твою!
- Не впутывай мою маму, огородное пугало! – Прикрикнул Джек. Джонатан кое-как поднялся на ноги. Обнял его за шею. Они стояли – по обе стороны от карниза, от куска стены. Сюрреализм в чистом виде. Авангардное искусство, девочки и мальчики. Поцелуй в окне.
- Ты не похож на человека, который предпочитает… «игру в снежки». – Игра в снежки может быть просто игрой в снежки, конечно так. Но только не когда Джонни Крейн смотрит на тебя своими похабными влажными глазищами и ухмыляется, облизывая губы. Такие сладкие пухлые губки. Теперь: совсем красные.
- У тебя во рту слишком грязно. – Сообщил Джек. – Как насчет немножко припорошить снегом грязь? – Просто между прочим: Джокер сам собирался лезть из окна. Не было нужды его тащить.
Но Джонни вытащил. Джонни не вытерпел.
Они барахтались в снегу. Мальчишки на школьном дворе. Джонни: он так смешно ойкнул, когда Джек придавил его своим весом. Снег теперь был повсюду: под ремнем, в штанинах, в волосах и во рту, между пальцами и за ушами. И когда Джокер услышал:
- Эй, мальчики! – От одетой Харли. Возле батареи круглых паскудных снежков. Он, конечно же, не был удивлен.
- Что они делают? – Спросил Робин, глядя на возню за окном. Он нахмурился. Мало того, что ему было холодно смотреть на них: ему было противно смотреть, как трое взрослых, значительных, важных для него людей… как эти трое… играют в снежки, как мелкота. Не хватало только начать лепить снеговика. Дик чувствовал себя обманутым. Неуверенным. Неустойчивым. Он чувствовал себя жертвой розыгрыша: очень плохого, жестокого розыгрыша.
- Они пользуются моментом. – Ответила Барбара, надевая пальто.
Если оба родителя живут в страхе – ребенок рождается с иммунитетом. С отвращением к осторожности.
Все детишки любят пошалить. Самых шаловливых – Джокер приглашает в гости.
В первую неделю ноября каждый житель Готэма знал, где найти Джокера. Городские власти вынесли предупреждение. Рекомендацию. Не носить верхнюю одежду фиолетового цвета, чтобы не попасть под прицел.
Но магазины были забиты – они кипели фиолетовым, и каждый готэмский студент считал своим долгом завести фиолетовое пальто, а одежду продолжали выпускать: она отлично продавалась, она неплохо выглядела, и Джокер был в большой моде. Он перестал быть катастрофой. Он превратился в мечту. Мечта – фундамент любой моды и всякого направления, мечта – двигатель экономики.
Джей стал мечтой моих мальчиков. Для готэмских студентов. А жизнь их родителей превратилась в кошмар на яву. Джокер. Он воевал именно с ними – и только с ними. С поколеньем «родителей». Почти что его матери и его отца.
Я слышу это. Я слышу, как оно приближается. Тик-так, тик-так, тик-так!
Эти мальчики и девочки. Они кучковались у театральных лавочек, у магазинов костюмов и масок, «Все для Хэллоуина», у магазинов и ларьков с пиротехникой, у забавных рекламных щитов – у всего, что могло понравиться Джокеру, и у подземки – потому что там было теплее.
Кота-часы, кота-часы, кота-часы, кота-часы!
Время от времени, кто-нибудь из нас выходил и забирал их, уводил их с собой – и больше они не возвращались.
О чем думают мальчики, когда мамочка укладывает их спать? Они думают, как бы стать антигероями.
Из заметок доктора Дж. Лиланд:
Исследуя феномен Джокера, нельзя не отметить, что большинство его поклонников принадлежали к числу «мертвых зрителей». Подростки, которым чужды проблемы социума, которые не смотрят новости и не читают газеты, не интересуются текущими событиями и не заботятся о практических нуждах. Для них Джокер был живым воплощением бунта против родительской власти. Кумиром, какими обыкновенно становятся рок-звезды или герои боевиков. Не реальной личностью, способной нести реальную ответственность за реальные правонарушения.
Я предложил Джею установить что-то вроде ценза. Возрастного, физического и имущественного. Честно говоря, мне хотелось бы, чтобы они держали при себе деньги на похороны: я предчувствовал, что детишки будут мереть, как мухи, и у меня не было желания хоронить их за свой счет.
Я – Супер-звезда.
Детишкам нужно было что-то есть. На чем-то спать. И никто из них не брал с собой кусок мыла, не брал с собой зубную щетку. Иными словами: нам пришлось ограбить универмаг.
Как вам понравится пятнадцати метровая буква J, выжженная щелочью на покрытии футбольного поля? Или кроваво-красная улыбка на лице Николь Кидман, на рекламном щите Шанель?
Из заметок доктора Дж. Лиланд:
Нельзя винить этих детей в том, что они поддерживали садизм, насилие или массовые убийства. Так же довольно глупо было бы утверждать, что они представляли размах собственных действий и меру ответственности. Ребенок, которому в руки попали краски, скорее всего, испачкает стены в квартире – не задумываясь о том, что «наносит ущерб имуществу». Люди, участвующие в футбольных погромах, не являются сторонниками насилия. Они подчиняются общему порыву, стадному инстинкту и правилам, характерным для данной конкретной группы в данный конкретный момент времени.
Джей похож на подростка. А подростки похожи на идиотов. В войне со всем миром, с каждой живой душой, с «серой массой» - они сами составили массу, но так и не заметили, что стали основной силой. Они продолжали нападать: чем младше, тем агрессивнее, и это было мерзко. Мы решили – Джей решил – что им пора завести взрослые цели.
Из заметок Доктора Дж. Лиланд:
В определенном смысле, Джонатан Крейн был не далек от истины, когда назвал в своем дневнике Джокере Питером Пенном. Джокер в понимании своих поклонников был олицетворением свободы – не той свободы, которая требуется сознательному гражданину и зрелой личности. Свобода одного, заканчивающаяся там, где начинается свобода другого, подростку не нужна и для него непредставима. Гораздо привлекательнее идея свободы бросать мусор на тротуар, курить и целоваться в общественных местах, ходить туда, куда заблагорассудится, и жить в собственном часовом поясе. Идея свободы действия и бездействия, свободы нарушение и разрушения – эта идея слишком часто пятнала себя, и, тем не менее, остается притягательной.
Мальчишку, который клеил стикеры «Batman is not the Bad-Man», они распяли на заборе. Конечно, они не вбивали в его руки и ноги гвозди, но быть примотанным проволокой к забору, не иметь возможности освободиться или сопротивляться… это положение не из приятных. А потом кто-то кинул в него помидором. А кто-то яблоком. Потом – судя по всему – кто-то облил его виски или бензином, но, конечно, поджечь не решился.
А потом – кто-то все-таки решился его поджечь.
Может быть, этот кто-то просто хотел прижечь его сигаретой – ну, вы знаете, эти маленькие детские проделки. Должно быть парень выглядел достаточно жалко, и Кто-то бросил сигарету. Не возиться. А парень загорелся. И кто-то не смог – не стал – не смог его потушить.
Я… не хочу думать, что они сделали это специально. Класс средней школы переплюнет отряд СС-овцев, это правда, но… не настолько же.
Эти живописные деревушки на черно-белых снимках. Городки-призраки. Отголоски трагедий. Короста на теле Америки: уже не больно и крови нет, а пара деревянных домишек осталась. Подростки – от побережья до побережья – запрыгивают в подержанные джипы, по две парочки на тачку, чтобы было не скучно. Они отправляются на экскурсию. В сафари на бойню. Они хотят видеть тарелки на столах и платьица в шкафах, и плюшевого мишку с оторванной лапкой. Они хотят увидеть кровь на стенах, выбитые стекла и отпечатки ладоний, и представить себе, как звучали выстрелы. Представить себе звук, с которым топор рубит мясо, и хруст костей, женские вопли и детские слезки, и чавканье, с которым нож покидает плоть. Эти подростки и их камеры. Вместо того, чтобы отправиться на пляж или в Сиэтл, королевство дискотек. Вместо того, чтобы заниматься небезопасным сексом, курить траву, пробовать ЛСД и пить дешевое розовое шампанское – как положено подросткам – они шныряют по пустым деревням. По брошенным домам, в которых больше никто не захотел жить. По улицам, по которым боятся ходить. По местам чужой боевой славы.
Круто – увидеть бродячих собак у местного кладбища.
Двое круче: смазать надгробье кремом для бритья и прочитать эпитафию.
Очень круто – найти чей-нибудь личный дневник. Признание, из-за которого началась вся свара. Из-за которого Джон Доу зарядил ружье и расстрелял свою семейку, мальчика и двоих девочек, и потаскуху жену. И соседку. И мужа соседки. И всех остальных – кто попался под руку. Кто был на улице, кто встретился в баре. Всех: в полицейской форме, с неправильным взглядом, с наглой ухмылкой, с испуганной рожей. Всех, на кого хватило патронов. Счастье, что патронами запасаются в деревушках на случай третьей мировой войны.
Я не знал, что их будет так много. Честно. Честно-честно. Даже крестика из пальцев не сложу, даже фигу. Никто не знал, что их набежит столько.
«Джокер приглашает в гости». Они воровали у родителей огнестрельное оружие. Приходили с пачками мятых, грязных листовок. Раздавали приглашения друзьям. Как флайеры или билеты в луна-парк. Они красили лица, красили волосы, они рисовали улыбки на стенах: краской из болончика, детскими мелками, губной помадой. Если бы полиция хотела нас найти: им следовало просто идти по фиолетовому следу. Очень скоро, они наводнили Гарлем – не полицейские, а наше приемыши. Приходили прямо под двери.
Сколько разных домашних питомцев! Джонни – ты бессердечный сукин сын! Разве ты бросишь в зоо-сральнике щеночка – с такими глазищами и с таким хвостиком? Да еще если он лизнет тебе руку? А каково распрощаться со сладкой девочкой – готовой лизать тебе руки? Нет. Нет, нет. У меня просто не было повода с ними распрощаться. Нет. Я всегда хотел иметь свой зверинец. Я не мог от них отказаться!
- Ребятшки!
Джей хлопнул в ладоши.
- Я сегодня работаю Санта-Клаусом. Пишем мечты на бумажку – живей, живей, живей! По одной мечте – одна штука на нос.
Они сидели, сложив ноги по-турецки. Грибы, выросшие из бетонных плит. Они были повсюду: в лавке, и в комнате при лавке, и в другой комнате. Они переговаривались и карябали что-то на желтых стикерах, на обертках и листовках, на бумажках серии «Розыск». Подходили по одному и складывали записки в обувную коробку – перед Джокером, оскорблением самого понятия медитации. Перед ухмыляющимся Буддой – без брюха и в белой краске.
Очень скоро, в коробке не осталось места. Листки сыпались на пол. Пирамида имени Джокера, рукотворное бессмертие – оно вырастало перед ним на глазах. Всемирный памятник разочарования. Амбиции и страхи во плоти. За это время, ребятишки выходили и прибывали, притаскивали еду в бумажных пакетах и делились салфетками с теми, кому не хватило бумаги. Когда возня и шорох прекратились – когда все снова расселись на полу, группа детсада оказалась в сборе, - тогда Джокер открыл один глаз. Второй. Закрыл снова и потянулся в слепую к своей маленькой пирамиде – или большой пирамиде? Уже очень скоро: он загребал обеими руками бумажки – флайеры на мечту, купоны на счастье, - перебирал и отбрасывал, сортировал и комкал.
Он говорил – больше себе, чем им, хотя вполне вероятно, что он дразнил своих питомцев.
- Так. Так. Харлей-Девидсон. Миллион долларов. Бетти Кенинсберг. Мисс Америка. Неужели никто не написал: «Счастья Вам, мистер Джей?», ммм?
Кто-то собирался оправдываться. Кто-то пригнулся. Кто-то к кому-то прижался.
- Извиняйтесь не передо мной, извиняйтесь перед доктором Крейном – он проспорил мне двадцать баксов на том, что скажется эффект подлизы.
Джей хлопнул себя по коленям и объявил.
- Я горжусь вами, девочки и мальчики.
Он щелкнул пальцами.
- Так, внимание сюда.
Он стянул брезент с кухонного стола: настало время разворачивать подарочки.
- Поворотите ко мне ваши глазки, а не ваши жопы. Это – лимонка ЦШ137. Это – автоматическое ружье Томпсон Эмпаер. Бензин. Спички. Пластид.
Рай имени Мистера Джокера.
Он сложил у сердца ручки и скомандовал – улыбаясь, как довольная мамаша.
- А теперь, мои счастливые эльфята, хватайте в лапки инвентарь и убирайтесь вон. И не возвращайтесь, пока не хапните себе по подарочку! Не стесняйтесь: пишем на мой крим-счет.
Из заметок доктора Дж. Лиланд:
Понятие крим-счет было введено командой Джокер-Куин-Крейн в период с тридцать первого октября 2008 года по первое октября 2009, вошедший в историю как Длинный Хэллоуин. Работа полиции на этом промежутке времени была полностью дестабилизирована – в том числе тем, что не пойманные преступники принимали на себя вину за деяния арестованных, записывали их статьи «на свой счет».
Автобус, выехавший за городскую черту. Желтый школьный автобус, набитый, соответственно, школьниками. Он отправился в Небыляндию, я влез за руль, на местах – больше тридцати паршивцев. Нам стало тесновато в лавочке – и пришлось переехать загород. Прямо как хорошим родителям.
В Готэме предостаточно бесхозных, пустующих зданий. Гангстерские разборки, семейные трагедии, вспышки агрессии, плевки из инкубатора социопатов. С одной стороны, мы имеем достаточно мест, отмеченных смертью. С другой, рост населения не столь велик, чтобы цены на недвижимость заставили горожан забыть о суевериях и возне с душевным комфортом. Иными словами: здесь куча домов, в которых некому больше жить – и в которых никто не хочет жить, которые некому продавать – и некому покупать. Земля, на которой никто не хочет строить. Здания, которые никто не возьмется сносить или ремонтировать. А для муниципалитета это попросту дорого.
Пустые квартиры. Пустые этажи. Заброшенные дома. Кварталы-недоразумения. Обветшавшие поместья и особняки. Мы предпочти въехал в пустой отель.
Отель «Голова Королевы» - своеобразный аналог мясного пригорода. После бойни на закрытой вечеринке в главном здании. После бойни, перекинувшейся в два других корпуса, в дешевые семейные номера. После того, как «Голова Королевы» превратилась в готэмский Оверлук. Никто не продает ее, не покупает, не ремонтирует, не перекраивает – и просто не трогает. Никто туда даже не заходит.
И поэтому Джей затормозил, увидев ворота. Хорошенько разогнался и пробил их автобусом. Мы получили достаточно комнат, чтобы поселить маленькую армию. Достаточно полуфабрикатов и концентратов, чтобы накормить маленькую армию. И достаточно унылой ручной работы, чтобы ее занять.
Мы выволокли покореженные пыльные тренажеры из тренажерного зала и освободили мне место для работы. Активировали местный генератор. Включили отопление. Систему проветривания. Свет.
Из бассейна дети слили гнилую вонючую кровавую муть и засыпали плитку хлоркой. Лет через двести, я надеюсь, там можно будет купаться.
Работали они на удивление ловко и с умом. Не обошлось, конечно, без баловства – но у Джея никогда не обходится без баловства. Они сновали по комнатам и коридорам, играли в охотников на привидений. Неожиданно, я понял: они играют в прятки. Совершенно взрослые балбесы играют в прятки, в отеле-призраке. И они катались на тележках – для горничных. И цепляли на себя старую форму. И… я не мог не смеяться.
Единственной нашей проблемой был мусор: ребята одолжили грузовики, оставалось решить, куда его свозить. Джей не стал второй раз изобретать велосипед.
- Навестите-ка мистера Уэйна. – Скомандовал он. Мне эта затея – с чеками и визитами – всегда нравилась. Брюс – победитель. Пусть победитель платит.
Джокер толкает его на кровать и говорит:
- Не шевелись. – Он подносит палец к губам. Пальцы на другой руке – растопыривает. Фокусник, который ждет взрыва в шляпе. Волшебник, который ждет чуда.
На огромной постели, в люксе для новобрачных. Блестящее покрывало, местами жесткое, коричневато-багровое, оно пахнет пылью и совсем слабо, неуловимо – мертвой кровью. Это покрывало. Если быть точным: оно все в крови. Узор, золотой и черный, поблек и стерся. Остались громадные кровавые кляксы. Ткань твердая и тонкая, как лед в первый дань зимы. Подними кусок и сломай надвое.
И Джонатан лежит на спине, опираясь на локти. Чувствуя под ладонями кляксы засохшей крови. Он не двигается: послушный воспитанный мальчик.
- Расстегни брюки. – Командует Джей. Его голос совсем тихий. Он затаил дыхание. Не закрывает рот до конца, не расслабляет губы. Старается не моргать.
- Сними. – Он быстро и нервно облизывается. Вытирает о подкладку ладони.
Джонатан снимает брюки. Конечно, снимает. Он делает все в точности так, как ему говорят: не имеет смысла вступать в конфронтацию с Джокером. Когда он так взволнован. Когда так близок – только близок – к образу безжалостного и непредсказуемого психопата.
Ткань, холодная и шершавая, касается кожи, и Джонатан больше всего на свете боится вспотеть. Потому, что тогда кровь снова превратится в жидкость, и он испачкается, и она попадет на его тело, и весьма вероятно – в него, и он
ОБАЗАТЕЛЬНО ЗАРАЗИТСЯ.
Просто для справки: Джонатан знает, что это глупо. Что это типичный страх, из основной категории. Что этот страх – американская классика, как дядя Сэм, флаг и пирог с картошкой. И все-таки: он боится.
Джонатан. Чистоплотный и дальновидный Джонатан. Он думает о том, чтобы попросить Джокера перейти на пол или в другую комнату. Может быть, к стене. Он боится – пока Джей медленно подбирается к нему. Боится – пока тот устраивается поудобнее. Когда его член почти целиком попадает в горячий и мокрый рот… Джонатан просто перестает быть Джонатаном.
Он лежит на этой огромной кровати. В люксе для новобрачных. В пиджаке и при галстуке. Беспомощно раскинув руки. И все, что ему остается – это стонать и всхлипывать, пялясь невидящими глазами в облупившийся потолок.
Они просматривали газеты и завтракали. Стакан воды, одна – аспирина, две – викадина, одна – натрозеспана. Потом к рациону добавился кофе: кого-то совсем маленького и жалкого Робин отправил в Старбакс.
- Ты не против, если мы поменяемся? – Предложил ему Джонатан, поддернув за дужку очки. – Я не пью кофе со сливками. – Конечно, они поменялись. О чем разговор. Дик так поспешно сунул ему свой стакан, что чуть не облил их обоих.
- Прискучило. – Заметил Мистер Джей и тихо хрюкнул. Он уплетал хлопья, в сухую, за обе щеки, и говорил невнятно. Доктор Крейн показал ему два пальца, на британский манер, и получил из горсть из коробки, прямо в лицо.
- Джонни. – Прервала баталию Харли. Она подала доктору развернутые Gotham News. – Это твое.
- Вслух. – Скомандовал Джокер.
- «Доктор Джонатан Крейн – это миф». – Начинает доктор Джонатан Крейн и останавливается, чтобы прочистить горло. Харли укоризненно качает головой. Джек ждет продолжения сказки. – «Симулякр. Пустота в картофельном мешке». – Внятно и немного удивленно выговаривает доктор Крейн.
Он читает:
- «Образ, который он придумал для себя сам, и который в дальнейшем описывали легковерные газетчики. Доктор Джонатан Крейн – мечта одинокого, беспомощного и бесполезного человека, который был слишком слаб, чтобы принимать мир всерьез». Ай. – Выговаривает он механически, почти бесстрастно. Почти насмешливо. Зябко поводит плечами. Откладывает газету.
И Джокер кивает. Берет дело в свои руки. Читает сам – тоном жизнерадостной дикторши четвертого канала, из утренних новостей.
- «Его потуги на реальную работу, потуги на интеллект. Даже его так называемая активная половая жизнь. Все это – отчаянные, неловкие попытки скопировать отдельные модели поведения, почему-либо отложившиеся в его памяти.
Принято считать, что Джонатан Крейн был садистом. Я склонен назвать его своего рода Зелигом, если можно так выразиться. Его жестокость по отношению к пациентам есть интерпретация роли главного врача психиатрической лечебницы в соответствии с определенного рода стереотипами. Полиции по сей день не удается четко обозначить его мотивы, и это не случайно: Джонатан Крейн с начала своей самостоятельной жизни был лишен конечных целей и мотивов, как таковых. Вчитываясь в историю его болезни и наблюдая за тем, как он раз за разом стремился повторить чужую модель действий, как перенимал внешние черты, последствия расстройств и психозов своих пациентов, как копировал их образ действия и основные ходы, я мог только сочувствовать ему.
Джонатан Крейн – по своей сути, уникальный экземпляр. Он начисто лишен той отправной базы, которая движет каждым из нас. Человечество для него – нечто наподобие учебника, и сам он не более, чем двоечник, заучивающий предложения, но не способный понять их смысл.
Насколько мне известно, увлечением Джонатана Крейна – единственным и господствующим – был жанр хоррора. Всю свою профессиональную жизнь объект посветил созданию видимости некоей сверх важной работы. Исследованию страха, фобий и соответствующих архитипов. На самом же деле, это был единственный предмет, в котором Джонатан Крейн – поверхностно, теоретически – разбирался. С ролью ученого он не справился: рядом было достаточно специалистов, способных назвать его шарлатаном, высока была конкуренция и общий стресс. В Аркхеме, заведении на тот момент не популярном, контроля и давления оказалось значительно меньше. Джонатан честно и старательно выполнял свою, мягко говоря, не сложную работу – и неожиданно, после отставки Сэмюэля Аркхема, его назначили главным врачом. Ответственность для столь неустойчивой, несамостоятельной и слабой личности оказалась непосильной. Джонатан не решился опираться на собственные способности. Вместо этого, он выбрал свою первую маску и воплотил в жизнь фантазию о злом психиатре, наподобие Ганнибала Лектора.
Крейн жил в своем иллюзорном мире. Лига теней и Некто, о ком он так и не смог рассказать подробнее, разумеется, являются плодом его больного воображения.
Когда Крейна объявили Супер-Преступником, как называли его в газетах, общественность сконструировала его новый образ за него. Джонатан посредственно и добросовестно справился с этой ролью. Стоит заметить, что после встречи с так называемым Джокером приоритеты Крейна (считавшиеся безусловными) мгновенно изменились. Ни фетишей из области психиатрии, ни философии страха в его арсенале более не наблюдалось. Им на смену явились суждения, оппозиционные традиционным суждениям и ценностям общества. Призывы к анархии. Так называемые театральные эффекты. Тем не менее, Джонатан Крейн не стал еще одним «клоуном» из банды Джокера. Это доказывает, что он считал себя хозяином своей судьбы и личностью вполне автономной, следовательно, он не способен был осознать масштабы и последствия заболевания.
Начальные практические и теоретические впечатления руководили всей его дальнейшей жизнью – в гораздо большей степени, чем руководят жизнью всех нас. Направляющая рука и чья-то наносная лидерская позиция чувствуются в большинстве его поступков.
Данный характер расстройства, нечто среднее между социопатией и радикальной формой эскапизма, в той или иной мере проявляется у большинства Супер-Преуступников, готэмских врагов общества номер один. Их девиантное поведение обусловлено их же социальной ролью и образом, навязанным извне. Я убежден в том, что, если разрушить этот образ, многие из них приблизятся к выздоровлению или, по крайней мере, станут представлять меньшую опасность для мирного населения».
(Профессор Х. Стрейндж, Университет Готэма, Кафедра психологии управления).
Не меняя тона, не делая паузы, не останавливаясь ни на секунду – Джокер спросил:
- Джонни, как именно нам следует его убить?
И Джонни. Профессор Крейн. Доктор Крейн. Фарфоровая кукла, фарфоровая маска. Он медленно снял очки и убрал их в нагрудный карман.
Докторская диссертация – в двадцать один год. Глава одной из крупнейших психиатрических лечебниц – в двадцать шесть. Более двухсот статей. Патенты на изобретения. Токсин Страха. Все это – чтобы кто-нибудь из них сказал, что ты не существуешь.
-
-
06.01.2009 в 05:30-
-
06.01.2009 в 18:19-
-
06.01.2009 в 23:46Потрясающе у Вас явный талант, снимаю шляпу.
-
-
07.01.2009 в 01:14Вы что все, сговорились?)) А куда денется автор - без ваших полезных и направляющих слов?
Если совсем серьезно: разумеется, спасибо. Я рада, что вы продолжаете читать и комментировать, рада, что работа вам по-прежнему нравится.