Третья глава сиквела.
Название: Когда Ницше плакал.
Рейтинг: R.
Пейринг: Бэтмен/Крейн, Джокер/Крейн, Джокер/Харли.
Дисклаймер: не мое.
Предупреждение: насилие.
читать дальшеЭта женщина. Которая была твоей матерью и обрезала корочки на хлебе, когда тебе было восемь. Эта женщина, которая укладывала тебя спать и на ночь целовала в лобик. Которая гордилась твоими успехами и вставляла в рамочки твои фотографии, грамоты и «бантики». Тебе тринадцать, и она уходит. Она уходит, заблевав полванной и назвав тебя лживой маленькой дрянью. Все, о чем тебе остается думать, вытирая одноразовыми тонкими тряпками для стекол и туалетной бумагой ее рвоту с кафеля. Все, о чем тебе остается думать. Ее слова. Ты сидишь на корточках и оттираешь пятно, маленькое окошко в стене наверху открыто, распахнута дверь. В раковине течет вода. Ты думаешь, что, может быть, она в чем-то права. Ты думаешь: ее можно понять. В конце концов, нельзя сказать, чтобы ты был совсем ни в чем не виноват. Ты виноват. И ты виноват перед ней.
Потому что ты испорченная маленькая дрянь, которая разрушила ее брак и ее семью. Потому что ты совсем не похож на ее мальчика – такого, каким она тебя видела, такого, какого она заслуживала. Ты всегда хотел быть таким, каким нужно было быть. Ты угадывал ее желания. Ты знал, как обрадовать ее. Ты всегда находил для нее хорошее верное слово, и она чувствовала себя… так комфортно, так светло. Образцовая мать. Образцовый сын. Превосходная семья. Превосходное будущее.
Нельзя сказать, чтобы ты не был виноват. Нельзя сказать, чтобы она была неправа. И ты больше не увидишь ее – потому, что она не хочет тебя видеть. Ты по-прежнему угадываешь ее желания. Ты по-прежнему знаешь, о чем она думает. Она чувствует себя Роз Мари. Ей кажется, она выносила и воспитала антихриста. Ей страшно снова заводить детей. Она ищет ошибку: постоянно ищет ошибку. И ты. Результат ошибки. Ты сидишь на корточках в ванной, откуда она забыла забрать свою щетку, свои шампуни и духи. Ты сидишь и вытираешь рвоту с пола – она липкая, она начала подсыхать.
Очки у тебя на носу. Очки, которые она подарила тебе на день рождения – и уговорила носить. Она сползают, и ты поправляешь их, поддергиваешь их за дужку. Она не придет на твой выпускной. Она не узнает, как ты. Она перестала быть частью твоей жизни и твоей семьи, и тебе слегка одиноко, но нужно смириться с обстоятельствами. Там, на полу. Ты выглядишь печальным и немного растерянным. Ты понимаешь, что происходит – и что произошло. Собственно, ты всегда понимаешь, что происходит, и в этом твой главный талант. Ты сидишь на полу, но кажется, что тебя подвесили под потолок. Ты смотришь сверху на этот мир, и на этот город, и на этот дом, и на ее слезы, и на свое тело, и на кровать, где она раньше спала с твоим отцом. Ты не блюешь и не плачешь, и не хочешь топтаться на месте. Поток несет тебя. Ты плывешь в потоке. Глядя на себя сверху, ты думаешь: да, может быть, может быть. По-своему она права. Но тебе нужно жить дальше, и в этом, со своей стороны, вовсе нет ничего плохого. Не так ли?
Доктор Джонатан Крейн. Дипломированный специалист. Психиатр с мировым именем. Психопат с мировым именем. Он сидит на корточках у распахнутого белого шкафа, и на его лице – на его лбу, на щеках, у него на носу выступают мелкие капли пота. Он поднимает картонные лопасти – части крышки, чтобы сделать стенки повыше, чтобы как можно больше впихнуть в коробку. Морфин. Адерон. Гипротин. Араносфат.
Он загребает непослушными, одеревенелыми ладонями белые банки с круглыми крышками. Переворачивает. Читает. Он убеждает себя в том, что занят делом. Он ищет нужные компоненты. Он использует это в работе. Викадин. Трамосфан. Ариодол.
Он утирает пятерней холодное и влажное лицо. Его мутит. Он вот-вот свалится на пол. Голову раздувает, перед глазами сползаются и разлетаются клубы красного дыма. Слабость. Тяжесть. Еще хуже, чем боль.
Териамин. Алкорапсол. Он взлямывает железные ящики – такие же белые, но совсем не такие податливые. Что-нибудь. Ну хоть что-нибудь отдаленно похожее на холдол. Успокоительное. Снотворное. Они что, не знают, что это значит? Парлез энгле?
Аноспат? Прозак, наконец? Что-то же у них должно быть – сладкие конфетки для детишек, подыхающих от рака или прогерии. Что-нибудь, чем можно их утешить. Что-нибудь, чем утешают себя порядочные американцы.
У медсестры в столе. Бутылка дешевого виски. Неужели это все, на что они способны? Джонни. Доктор Джонатан Крейн, хватающий ртом воздух, запустивший дрожащие руки в жирные спутанные волосы. Он озирается – бегло, панически, жалко – он стоит посреди белой комнаты и картинка расслаивается, дергается у него перед глазами.
Не сейчас, Джонни. Потерпи немножко. Не сейчас. Ты же не один из этих задолбышей, которые валятся под ноги охране, наспех сожрав дозу, правда? Ты не наркоман. У тебя все в порядке. Просто временные сложные обстоятельства. Дефицит терпения. Слишком много боли. У тебя есть время, у тебя есть выдержка. Пакуй эту сраную коробку и убирайся отсюда.
Веди себя правильно. Будь внимателен. Викодин, викодин, викодин… морфин. Если взять достаточно много и правильно посчитать максимальную дозу, будет ничуть не хуже.
Что нам надо? Что мы ищем? Думай-думай-думай! Тебе уже не больно. В перспективе – ты доволен и счастлив. Что тебе еще нужно – надолго, для дела? Джонни, смотри сюда. Джонни, будь со мной. Что тебе нужно, зачем ты пришел? За чем ты пришел на самом деле?
Хватит метаться из стороны в сторону, как мячик для пинг-понга. Сосредоточься.
Оборудование. Дозатор. Поднимайся в лабораторию. Возьмешь пробирки. Спустись в кабинет биологии. Возьми микроскоп. Поставь галочку в списке. Хороший мальчик.
Доктор Джонатан Крейн. Когда он выходит на крыльцо школы, из окна – из двух окон – валит черный дым. Джокер сидит на ступеньке, подставив размалеванное лицо ласковому солнышку, и мурлыкает Эллиса Дилана. Мальчишка – Грейсон – его просто сдувает с места. Он выскакивает перед Джонатаном, как чертик из коробочки.
- Доктор Крейн… я помогу Вам? – Джокер лениво приоткрывает глаза.
- Она больше тебя, Джонни. – Очень верное замечание. Джонатан вручает коробку Грейсону.
- Уронишь – сдохнешь. – Короткое и действенное напутствие. Доктор спрашивает: - А чего мы, собственно, ждем? – Джей глядит на часы.
- Девять гиппопотамов. Восемь гиппопотамов.
- Имеет смысл отойти? – Осторожно уточняет Джонатан. В смысле: «Ты имеешь в виду, что сейчас здание взлетит на воздух?». Джокер небрежно отмахивается.
- Пять гиппопотамов. Четыре гиппопотама. – Он поднимается, тяжело и грузно. Отряхивает фиолетовое пальто. Его разбухшие карманы. Грязные руки. Там, где он сидел, остаются две пустых пластиковых упаковки. Шоколадный пудинг. И ими забиты его карманы. Джей навестил столовую.
Покорные и равнодушные, они идут за ним, по асфальту в мелких трещинах и прилипших обертках, по плиточной дорожке. Они подходят к автобусной остановке, и желтый школьный автобус останавливается ровно перед ними.
- Как тебя зовут? – Джонатан спрашивает потому, что мальчишка кажется ему испуганным и слишком истово цепляется за картонку.
- Дик. Дик Грейсон. – Джонатан. На самом деле, он спрашивает потому, что Джокер уже запрыгнул в автобус. Он спрашивает потому, что водитель вот-вот начнет орать. Он спрашивает, чтобы мальчишка повернулся к нему, смотрел на него. Он кивает, серьезно и с чувством.
- Дик. Сильное имя. – И Джей хихикает. Он нацепил водительскую кепку, радушно протягивает им руку.
- Прошу, господа. – Доктор пропускает парня перед собой. Пропускает коробку перед собой. Он влезает внутрь, цепляясь за верхнюю ступеньку, за ближайшее сиденье. Он заползает поближе к водительскому креслу и остается сидеть на полу. Устало махнув подростку рукой, он просит:
- Давай ее сюда. – Когда автобус трогается с места, Джонатан торопливо задирает себе рукав, с третьей попытки расстегивает манжет рубашки. Он перетягивает руку чуть ниже локтя своим галстуком, Джей прицокивает языком и посмеивается, глядя на него.
Этот мальчишка. Дик Грейсон. Он таращит глаза и ерзает на сиденье. Его губы шевелятся: десять, двадцать секунд, прежде чем он решается спросить.
Джонатан, со здоровенной картонной коробкой между колен. Доктор Крейн, роняющий шприц в коробку и запрокидывающий тяжелую голову. Грудь ходит ходуном, внутри его тела – там ничего не осталось. Доктор Джонатан Крейн. Кукла с обвисшими ниточками. Его мокрый приоткрытый рот и влажная бледная кожа. Он сдается, он пропадает – со стороны это почти похоже на экстаз.
Джек. В эту секунду Джонатан кажется ему изумительно красивым. Он взял бы доктора на руки, целовал бы его щеки и шею, но…
Нужно следить за дорогой.
Джокер завидует, он почти зол, он щурится и разглядывает ампулу. Морфин. Сколько он сам не старался, ему ни разу не удалось достичь такого эффекта, а здесь – пара капель, и Джонатан превращается в чернильную кляксу. Столько страсти. Столько отдачи. Умирающий ангел на алтаре. Торчок под кайфом. Дурман и смог. Беспомощность и свобода.
- Доктор Крейн? – Спрашивает Дик, и Джокер хочет впихнуть ему слова обратно в глотку, но это…
Не лучший способ воспитания подростков.
- Доктор Крейн? – Повторяет он, и Джонатан чуть приподымает веки. Если бы не этот мелкий паршивец. Джек остановил бы автобус и трахнул Джонни прямо здесь.
Джонатан поворачивает голову. Сладко и медленно. Еще один мелкий паршивец.
Дик спрашивает:
- Что у Вас с рукой? – «Куда делся твой мизинец, Джонни?».
Джонатан. Он глубоко и надрывно, мучительно дышит. Он расстегивает воротник. Жмурится. Успокаивается. Он травит и душит очарование момента.
- Это прозвучит занудно, - отвечает он и поднимается рывком, упершись о колено Джека, - но если ездишь с Джокером, - он делает шаг вперед. Другой. Он падает в кресло и договаривает: - пристегнись.
И Джокер смеется. Он подпихивает к себе коробку.
- Тоже верно. – Он резко поворачивает руль.
Голос в твоей голове. Он говорит: «Просто позволь ему сделать то, что он хочет». Это голос. Он утешает и объясняет. Он рационален и сдержан. Он спрашивает: «Что, в сущности, он может с тобой сделать?». Этот голос. Голос, у которого нет носителя, нет тела, нет плеч – он как будто пожимает плечами. «В крайнем случае, он убьет тебя. Но ведь ничего страшного, правда?». Этот голос. Мудрый и лишенный жестокости. Он проговаривается: «По правде говоря, если он хочет убить тебя – ты все равно не сможешь ему помешать». Голос. Верный и постоянный. Никуда от него не денешься. Он подытоживает: «Так что будь хорошим мальчиком – и сделай так, как он скажет». Просто будь хорошим мальчиком. И когда голос – твой собственный голос в твоей собственной голове – говорит тебе это, тебе хочется плакать.
Грань, за которой ты перестаешь чувствовать себя потаскухой. Грань, за которой ты снова чувствуешь себя потаскухой. Молчаливое разрешение. Недеяние. Согласие. Что, в сущности, они могут сделать с тобой? Даже если кто-нибудь из них убьет тебя – это ведь не страшно, правда? Они задирают твои ноги. Они вминают тебя в матрас. Вшибают в пол. Они ставят тебя на колени и цепляются за твои волосы. Очень скоро – ты привыкаешь к боли. Она по-прежнему пугает тебя, она по-прежнему мучает тебя, но больше не кажется предупреждающим сигналом. Ты абстрагируешься. Ты тщательно и остервенело выращиваешь в себе высокомерие, потому что, когда тебя унижают, ты не должен чувствовать себя униженным. Потому что иначе ты сдохнешь.
Их стоны. Их слюни. Их члены и руки. Все, что ты можешь пережить. Очень скоро выясняется, что пережить ты можешь многое. Гораздо больше, чем мог себе представить. Они больше не уничтожают тебя – не так быстро и интенсивно, как раньше. Есть другой повод для беспокойства.
То, что делает тебя несчастным.
То, что заставляет тебя страдать. Взяться за кухонный нож. Пустить кровь на зеркало. Покрепче натянуть на голову картофельный мешок. Твой голос. Голос в твоей голове. Дружеский совет. «Просто будь хорошим мальчиком, ладно?». Проблема. Трещинка внутри тебя. На самом деле, важно не то, что от тебя откусывают куски. На самом деле, вся беда в том, что у самой сердцевины поселился червяк. Он там давно. Может быть, он жил там всегда. Он делает тебя беспомощным и жалким. Он делает тебя покорным и униженным. Испуганным и послушным. Эта дрянь, внутри тебя. Она рушит самую крепкую опору. Она отнимает у тебя твой ремень безопасности, твой следующий шаг. Ты не можешь поступить так, как тебе хочется – ты не можешь отделаться злобой и ненавистью. Тебя обманули. Лишили последней привилегии. Ты не можешь найти виноватого, ты не можешь прикончить его и забыть, начать заново. Нет никакого Виноватого. Нет подонка во вне, который был бы причиной всех твоих бед. Только ты сам. Червяк внутри тебя. Потребность и привычка – просто быть хорошим мальчиком. Она ломает тебя, и ты ни хрена не можешь с нею поделать.
Колокольчик грустно и тихо звякнул, когда доктор Крейн толкнул дверь на тугой пружине и вошел в магазин. Если бы ему предложили выстроить ассоциативный ряд, связанный со словом «дом», Джонатан в первую очередь, разумеется, вспомнил бы про свои очки. На втором месте, пожалуй, оказались бы Джей и Харли, а на третьем – «Библиотека Маркстоуна и Лектора». Это место было легендой, когда Джонатан поступал в университет, и сопровождало его не протяжении всей его жизни. Оно успело побывать спасением, и радостью, и непозволительной роскошью, и проходным двором, и единственным убежищем. Оно было постоянной величиной - Джонатан Крейн ценил постоянные величины. Джею не следовало бы знать об этом, но доктор отчаянно нуждался в фундаменте. В завтрашнем дне, в блаженной скуке, в распланированной жизни. Джей. Джей, который тоже составлял списки – свои списки.
Джонатан спросил его:
- Назови навскидку самое лучшее, что приходит в голову.
Он трижды уточнил вопрос: непозволительно давать Джокеру лазейку, тот проскользнет в нее, а потом сделает так, что в лазейку следом за ним выйдет весь воздух. «Оставь демону щель в волос, и этот волос он воткнет тебе в глаз – так, что ты окривеешь».
И Джей ответил, жмурясь и запрокинув свою крупную лохматую голову:
- Взрывы. Мармеладки. Хаос. – Он прикусил и пососал нижнюю губу. Наконец, он приоткрыл глаза и нехотя произнес. – Харли.
- Ясно. – Кивнул Джонатан.
- Тебе обидно, сокровище? – Забеспокоился Джей. – Ты расстроен, что я не назвал тебя?
- Разумеется. – Они оба оценили, насколько язвительно и равнодушно звучал его ответ. Джонатан даже не сомневался в том, что Джокер запомнит. Отложит на самое дно коробки, и достанет тогда, когда в коробке снова начнется кавардак – и тогда Джонни не поздоровится, но Джонни знает, что не поздоровится ему в любом случае.
- Что мы здесь делаем? – Осторожно и полушепотом, точно в музее, спросил Дик, вошедший следом за доктором.
- Покупаем книги. – Ответил Джонатан, разглядывая полки. Это был магазин для своих: здесь косо смотрели на случайных покупателей, сюда не заходили мечтательные девушки, здесь не продавали поп-психологию вроде Рихмана или Джейнерса. Мальчику это место вполне могло напоминать гестапо – но только потому, что мальчик никогда не бывал в Аркхеме или на торжественных обедах заслуженных профессоров Университета. – Книги – основа человеческой жизни. – Прибавил Джонатан наставительно.
- Мистер Джей думает, что хаос – основа жизни. – Возразил мальчишка серьезно, но робко.
- Основа жизни мистера Джея – динамит, порох и бензин. – Отрезал Джонатан. – И он очень декларативен, так что не всем его лозунгам стоит безоглядно верить. Учись думать своей головой. – Доктор подошел к прилавку и заглянул вниз. Разглядев седую макушку, он деликатно кашлянул и позвал:
- Миссис Германн! – Он был безукоризненно вежлив и острожен, руки заложены за спину, взгляд прямой, но не нахальный: как будто он был школьником и разговаривал с директриссой.
- Джонни, милый мой мальчик! – Каролина Герман выбралась на свет: еще не слишком старая женщина, с седыми крупными кудрями и бронзовым орлом на лацкане твидового пиджака. Она немного походила на Альберта Энштейна, немного – на Еву Браун, ее выдворили из университета за резкость суждений, она отлично знала, что вслед за ней полетел со всех постов и доктор Крейн, но тем не менее год за годом приветствовала его одинаково: «Джонни, мой мальчик!». Он приходил сюда с первого курса, и за все это время не заметил в ней даже намека на перемены.
- Мне нужна по крайней мере половина. – Скромно сообщил он, положив на прилавок список. Рядом стоял начищенный гостиничный звонок, а возле звонка скотчем крепилась записка: «Брякнешь – выйдешь ВОН».
- Минухин, Сатир, Витакер… Ялом… - Проговаривала Каролина, изучая список и придерживая большими пальцами завивающиеся концы. – «Семья и как в ней выжить»… Ты собрался жениться, Джонни? – Строго спросила она.
- Нет. – Ответил он так же серьезно и чинно. Попробуйте стать уважаемым ученым, и вы научитесь смеяться одними только глазами.
- О. И «Невидимки». Для анализа? – Миссис Герман сощурилась.
- Разумеется. – Отозвался Джонатан со сдержанной холодностью. – Я не читаю беллетристику. – Она с уважением опустила тяжелые веки в мелких морщинках.
- А что это за чадо? – Кивнула Каролина на заскучавшего Дика, листавшего иллюстрации к соннику Юнга.
- Человечий детеныш? Мой воспитанник.
- Неужели? – Разумеется, она знала, что Джонатан последний человек, которому разрешат усыновление. Она читала о его экспериментах, о его теории, о его так называемых преступлениях. И хранила вырезки. Джонатан был крайне признателен ей за это.
- Длинная история с длинным продолжением. – Они оба поняли, что он уходит от ответа, и она не стала расспрашивать дальше.
Запах книжной пыли, запах печатной бумаги и старого дерева. Джонни остался бы жить в этом месте. Может быть, ей нужен был второй продавец…
- Вот как… эй, человечий детеныш! – Окликнула Мисс Герман Дика. - Подойди сюда. Принимай в руки заказ.
- Потому что кровь – просто кровь, мясо – просто мясо, и крики – просто крики, если их слишком много.
- Ты хочешь сказать, Джонни, что больше мы не нужны? Ты думаешь, мы вымирающий вид? – Его голос. Сокрушенный и плачущий. Они идут по Четвертой Авеню и сворачивают в проулок. Руки, одинаково втиснутые в карманы. Сутулая спина Джокера, идеальная осанка Доктора Крейна. Они идут по Готэму, днем, без злодейских умыслов, почти без оружия. Если вам вдруг интересно: они идут за пончиками.
День выдался холодным. Джонатан поднимает воротник пальто. Джокер вжимает голову в плечи.
- Нет, Джей. Я хочу сказать, что мы теряем оригинальность. – Поясняет доктор. – Мы приедаемся. И в любом случае, мы не в силах обогнать человеческую фантазию. – Он закуривает, Джокер обгоняет его и поворачивается, идет спиной вперед.
- Даже не начинай! – Его лицо. Серьезное и мрачное. Джонатан улыбается.
- Нечего бояться, кроме самого страха. Это все, что я хочу сказать. – Джек останавливается и преграждает ему путь. Зловещий и тяжелый. Он пристально смотрит доктору в глаза. – Они привыкли к нам. – Мягко произносит Джонатан, его ладонь, нежная и теплая, ложится на жирную от грима щеку. – Мы больше не их ночной кошмар.
- Нельзя привыкнуть к хаосу. – Заявляет Джокер, декларативно и убежденно.
- Можно. – Вызывающе нахально обрубает Крейн.
- Нет. – Повторяет Джокер, скрестив на груди руки и вытянувшись в струнку. – Не-а. – Он решительно вертит головой.
- Я привык. – Легкая, провокационная улыбка гладит губы доктора.
- Детка! – Восклицает Джек, отпрянув в сторону и раскрыв объятия. – Я больше не волную твое сердце?
- Ты оставил по себе любовь и нежность. – Успокаивает его Джонатан и проходит мимо.
- Думаешь, мне не превзойти их жалких мелких обывательских страшилок? – Джей, кажется, разошелся не на шутку.
- Думаю, полет фантазии действием обогнать невозможно. – Подтверждает доктор Крейн. Джокер замирает и предельно внимательно, сосредоточенно оглядывается по сторонам. Они стоят в паре метров от проспекта Вашингтона, мимо проулка то и дело проходят люди.
Блондиночка. Сладкая девочка, с розовой помадой на губах, в сапожках на шпильках. Она виляет аккуратным джинсовым задом и болтает с кем-то, прижав трубку к ушку.
Джей просто вытащил нож и сделал улыбку на ее мордашке чуточку шире.
- Обогнал? – Полюбопытствовал он, самодовольно и гордо улыбаясь своему партнеру.
Эта девушка. Вот оно. Черта между прошлым и настоящим: то, что делается, и то, что уже сделано.
Эта девушка. Она лежала на асфальте и сучила ножками, как черепаха, перевернутая на спину. Она кричала. Надрывалась. Она плакала и хваталась скрюченными пальцами за свое изуродованное лицо.
Было много крови. И мгновенно – стало совсем мало народу.
- Нет. – Отчеканил Джонатан.
- Хочешь сказать, ты этого ожидал? – Недоверчиво проговорил Джокер.
- Хочу сказать, что от тебя все этого ждут. И ты никого не поразил, ты просто сломал ей жизнь. – Джонатан ткнул девицу носком ботинка. – Не ори. Ты открываешь рот, и порез расходится дальше.
- Ты испортил все веселье. – Расстроился Джокер.
Эта девочка. Посреди серых клякс от жвачки, между двух глухих стен, исписанных граффити. Она навсегда останется здесь: куда бы не сбежала, куда бы не поехала. Она может забиться далеко в темный угол. Может убраться на Аляску или на Карибы. Может сделать пластическую операцию, заказать себе новое личико. И все равно, каждую минуту своей жизни, в действительности – она будет лежать здесь, дергать ногами и выть в голос, и пачкать кровью холодный асфальт. Джокер мог предсказать ее будущее, как никто другой, и ему эта мысль нравилась.
- Эксперимент эффектный, но он ничего не доказывает. – Заключил Джонатан. Он начинал раздражать Джека, но пока Джек терпел и честно спорил, Джек чувствовал, что в словах доктора есть польза. Уже слишком долго хорошие идеи проходили мимо него. Мучительное бездействие.
- Это была настоящая прелесть! – Не соглашается Джокер. Он пинает девицу под ребра и она вопит. Истошно. – Она была бы королевой выпускного бала, ни один подонок не обидел бы такого ангелочка – а теперь она живая копия меня, долбанного фрика с развороченной физиономией, и ты говоришь, что это не впечатляет?
- Крайне впечатляет. – Примирительно отвечает Джонни. – Но ничего не доказывает.
- Она не могла представить, что с ней это случится. – Джокер непоколебим. Он сам. Он сам не мог представить, что это случится с ним.
- Но ведь твоя цель не она, правда? – Уточняет доктор. Хитрый маленький засранец. Он улыбается. Джек улыбается в ответ. Облизывает красные скользкие губы.
- Нет. Не она.
- А их еще одной улыбкой ты не удивишь. – И Джонатан переступает через нее. Ее ноги. Они кажутся голыми. Любой парень в городе почел бы за честь ее отыметь. Теперь, вероятнее всего, она умрет девственницей. Она умрет несчастной и одинокой. Озлобленной и пустой.
- И что ты мне предлагаешь со всем этим делать? – Кричит Джек ему в спину. Крейн оборачивается. Его плечи поднимаются и опадают. Он отвечает:
- Джей.
Доброй доктор, здравомыслящий и печальный. Он говорит:
- Если бы я знал, я бы непременно сказал тебе.
Славный сладкий Джонатан. На самом деле, он думает о том, что ему нужен свободный вечер, нужно устроить свои дела. Ему следует найти человека, который разрушил его жизнь, и заставить этого человека собрать куски и склеить – и сделать это лучше так, чтобы клея не было видно, чтобы не было видно направляющей руки доктора Крейна.
Проще говоря, ему нужно занять чем-то Джокера. Нужно отделаться от мальчишки. Ему нужно найти Брюса Уэйна, или Бэтмена, или какую-нибудь другую часть этого ублюдка, и устранить свободный конец – потому что свободные концы никогда и никого еще ни к чему хорошему не приводили.
Исключение составляет Джей, и для него нужно найти достаточно пестрые кубики. Может быть, даже Кубик Рубика, фигурально выражаясь. Нужно пристроить этого непоседливого ребенка и сделать то, что пора сделать давно.
Есть разница между поцелуем и тем, что происходит с вами через пять-шесть минут после начала представления. Это даже не обмен слюной. Не ласка, не попытка оставить свою печать, свою роспись. Взять, закрепить, подчинить, привязать. Нет, это уже не поцелуй. Это даже не обмен воздухом. Просто достаточно плотное прикосновение. Средство борьбы с одиночеством. Самая отчаянная попытка, самый мощный рывок – предел накаливания, конечная фаза страха. Полная неспособность к автономному функционированию.
Быть частью. Быть целым.
Не отделяться. Не размыкаться.
Есть разница между тем, чтобы трахать задницу или трахать в задницу. Есть разница между сексом и мастурбацией. Важно не наличие партнера, а потребность в партнере.
Жадность. Истерия.
Истовость. Беспомощность.
Быть везде. Иметь все. Верх максимализма на шестой минуте полового акта.
Изнеможение. Катарсис.
Остервенение. Безумие.
Свободный полет. Сжавшиеся сердца. Бесплодные надежды.
Отчаянье.
Растворение.
Ты веришь, что выпьешь реку. Ты веришь, что врастешь в дерево. Чистое и абсолютное стремление. Живая энергия. Ты исчезнешь, если достигнешь конечной цели – но ты никогда ее не достигнешь.
Когда это кончится, ты будешь удивлен. Поражен. Исчерпан.
Когда рассосется что-то большое, выйдет твоя живая энергия, суть процесса, ты останешься – в недоумении и пустоте, в поте и сперме. Полная отдача и безотчетное поглощение. Этот наплыв, ветер под парусом, он исчезнет, и тебе покажется, что вторая сторона – единственно истинная. Ничего не было – ничего необычного. Мясо, трущееся о мясо. Обмен жидкостями. Воздействие на эрогенные зоны. Процесс совокупления.
И ты почувствуешь себя обманутым. Почувствуешь себя ребенком, который смотрит сладкие сны о полетах. Каждый новый сон – как новое доказательство. Теперь я им всем покажу, теперь уж точно ясно, что я могу летать. Каждое пробуждение – оно полно смущения, стыда и немого прощания, и недовольства собой.
Когда все заканчивается. Когда ты понимаешь, что не летал на облаке, а лежал на матрасе. Ты думаешь, что дошел до конца. Вероятнее всего, ты пойдешь в душ. Натянешь на себя другую одежду. Накроешься одеялом. Самые очевидные вещи покажутся тебе откровением – самым болезненным и тоскливым откровением в твоей жизни. Человек рядом с тобой – это был просто человек. Его тело. Твое тело. Ничего особенного, ничего выдающегося. Все, что ты видел в общем душе или на картинке по анатомии, все, что ты видел пару тысяч раз. Ты не можешь объяснить, почему оно так подействовало на тебя.
Что ты нашел в нем.
Где лежит золотой ключик.
Ты не можешь позволить себе быть частью его. Ты вообще не можешь быть частью его. Ты снова заперт внутри кокона из мяса. Внутри своего собственного мяса.
Так проходят твои годы, твоя жизнь. От иллюзий к разочарованию. От иллюзии полета к иллюзии падения. От упоения до понимания. От подлинного чувства до рефлексии.
И когда в очередной раз тебя опрокидывают на пол, ты надеешься – с замираньем сердца – что тебе удастся снова полетать.
Неразборчиво и скомкано. Брюс что-то пробубнил ему в затылок и упал рядом, мокрая кожа заскользила по мокрой коже. В его непривычно широкой кровати трудно было трахаться. Тем более, трудно было спать. Кажется, даже цирковая фура или пустой ангар этой ночью подошли бы доктору больше.
- Я так понимаю, конфликт разрешен? – «Ты получил, что хотел. Что тебе еще нужно?».
- Джонатан… все не может быть так просто. – Разумеется, милый. – Это не ссора между тобой и мной – поверь, если бы все зависело только от меня…
- Все зависит от тебя, Брюс. – Сладко и томно разлипляя яркие сочные губы, возразил Крейн. – Бэт-мэн. – Джонатану нравилось это слово. Это слово, это имя. Если бы не тоска, он чувствовал бы себя спокойнее после секса, чувствовал себя счастливее и лучше. Доктор заворочался, извернулся и поцеловал Уэйна в подбородок. Крейн приподнялся на локтях и подпер лицо ладонями. – Все всегда зависит от тебя.
При возникновении Альтер-эго, как правило, объект удовлетворяет одна сторона его личности – подавленная или осознанная, безразлично. Джонатан рассматривал идею Бэтмена Альтер-это, но быстро ее отвергнул. Брюсу Уэйну нравились обе его стороны – и он ненавидел их обе. Он дорожил возможностью выколачивать дерьмо из уличных бандитов и мошенников, наемников и психопатов. Он хотел гордиться собой, хотел верить, что делает мир лучше. Он ценил свою правоту – дрожал над своей правотой. Сломать человеку хребет по праву – это совсем не то, что выйти из себя и дать кулакам волю. Даже если на самом деле тебя действительно вывели из себя. Даже если на самом деле ты совсем не прав. Совсем даже не прав.
Брюс ловил преступников. Висел над Готэмом, грозил ему пальчиком. И ходил в солярий. Прикасаясь к нему, Джонатан чувствовал не только тугие мощные мышцы, он мог бы назвать пять-шесть средств по уходу за кожей. Целуя Брюса, он подмечал: гидроочистка зубов, освежитель дыхания, мятные пластинки, очистка полости рта, уроки по артикуляции, занятия с логопедом. Иногда: гигиеническая помада. Иногда: французская карамель. Джонатан смотрел на него слегка свысока, но Джонатан боялся его, завидовал ему – и смеялся над ним. Хотел его. И терпеть его не мог.
- Это очень лестно. – Брюс усмехнулся и притянул доктора к себе. Слишком много мяса, слишком много траха, слишком много Бэтмена.
Потерпи, Джонни.
- Но ты ошибся. – Возразил Джонатан охрипшим и севшим голосом. – Ты ошибся.
- Где ты сейчас отлеживаешься? – Допрос вести проще, чем извиняться, это совершенно естественно. Брюс взгромоздился на него сверху. Подмял под себя.
- Это не имеет отношения к сути проблемы.
- Чем ты занят? – Уэйн сжал его плечи и вмял в матрас. Придавил его бедра своими.
- Брюс. Ты ошибся. Мне нужно восстановить статус. – Он должен был это сказать: даже если это было абсолютно бесполезно, даже если он мог предсказать дальнейшее развитие событий с точностью до «Ах».
Люди. Те, которые говорят, что хотят уберечь тебя. На самом деле, они сожрут тебя живьем, как только догадаются, что их надули. Эти люди. Никто из них не любит тебя. Никто из них не попытается тебя сохранить. Когда окажется, что ты не похож на волшебную сказку, на нежного ангелочка – они уничтожат тебя. Эту нехитрую истину Джонатан вывел еще в детстве, и до сих пор она его не подводила. Брюс был одним из тех людей. Неисправимый мечтатель. Иногда Джонатан жалел, что не сможет походить на него, не сможет быть таким же спонтанным, недальновидным и страстным. Доктор Крейн просчитывал события на десять ходов вперед, и разумеется – он знал, к чему придут их отношения, еще в подвале Аркхема.
Брюс не знал. Даже не догадывался. Брюс до сих пор, кажется, не пришел в себя и не привык к ситуации.
Иногда Джонатан думал: что чувствует Альфред, заботливый и терпеливый, когда меняет простыни на кровати Брюса? Как он оправдывает своего воспитанника? Как себе все это объясняет? Наверное, как-нибудь объясняет.
- Ты должен помочь мне. – Повторил Джонатан. Просьба не удалась, в таких случаях годится либо провокация, либо отступление. Провокация доктору нравилась больше. – То, что ты испортил, необходимо исправить – твой папочка не научил тебя этому?
- Не смей говорить о моем отце.
- Я затронул неприкосновенную тему? Это слишком личное? Ты вломился в мою жизнь и за двадцать минут отправил в яму все, чего я смог добиться.
- Если тебе удалось надуть своего психиатра – это не повод для гордости.
- Я не выхожу по ночам в трико и не избиваю людей. И тем не менее, я не касаюсь предмета твоей гордости.
- Я приношу людям пользу.
- Ты отправил в нокаут мальчишку, который попросил тебя быть посдержаннее. Помимо прочего.
- Это был несчастный случай.
- Ты поднял мое дело? Отвечай: да или нет?
- Не важно.
- Знаешь, по-моему, ты ищешь легкую задачу. Это логично: трудную решить тебе не под силу.
- Замолчи.
- Что ты сделал, Бэтси? Что ты сделал в последний год? Схватил за руку пару карманников и прочитал пару пафосных речей?
- Заткнись.
- Мы лежим в кровати твоих родителей? Приятно - не правда ли – что Чил оказался лучше тебя и не трогал твою мать?
Пятнадцать минут чистой белизны и резкой боли. Шесть лет к Джонатану на прием приходили мужчины – приводили мужчин, - они садились напротив и клали руки на стол, позвякивая наручниками. Они скупо и самодовольно рассказывали свою историю, делились своим маленьким подвигом, своим дорогостоящим удовольствием. Джонатан их выслушивал – очень внимательно, – а потом осторожно спрашивал:
- Вас не смущает то, что это было насилием? – Они хмыкали и показывали желтые зубы, скалились ему и изредка облизывались. Они отвечали:
- Этой сучке понравилось, уж поверьте мне. – Ей понравилось. Она тащилась. Кем бы она ни была: тринадцатилетней школьницей, дряхлой немощной старушкой, чужой аппетитной женой или любящей матерью, или соседской кошкой. Никто не объяснил им, что изнасилование с оргазмом, в сущности, ни чем не отличается от обычного изнасилования. Даже если им пригрезился оргазм партнерши. Даже если им показалось, что в ее глазах появился затаенный блеск, или томное выражение на месте глухого ужаса, или сексуальное желание – на месте ожидания конца.
Последние четыре года, Брюс сажал клиентов доктора Крейна за решетку, но в его воспитании явно были те же пробелы. По этой статье, Брюс ничем не отличался от клиентов доктора. Иногда Джонатан думал: Брюс в принципе не отличался от них.
Крейн захлопывал глаза. Ложился под него и думал только о том, чтобы…
Мечтал о том, чтобы…
Оказаться в другом месте. Оказаться в самом дальнем и тесном углу самой забытой и ненужной картонной коробки – и быть уверенным, эту коробку никогда не откроют. «Верните мне белую комнату. Мое маленькое уютное бессознательное».
Становясь частью чужого тела, холеного, мужественного и красивого, сильного и востребованного, становясь частью тела класса люкс, он готов был завыть, завизжать от тоски.
Не хочу. Я не хочу.
Когда Брюс закончил – когда кончил в него и слез с него - Джонатан чувствовал себя раздавленным. Да? Это самое точное слово для описания вашего самоощущения, доктор Крейн? Разумеется, нет. Не существует точного и меткого, единственного слова, позволяющего объяснить, что чувствует человек, разрешивший себя изнасиловать. Что он чувствует после каждого нового раунда. Что он чувствует после каждой смены партнеров. И кстати, помимо прочего: он чувствует себя ничтожеством. Он чувствует себя дерьмом. Он чувствует себя свиньей.
Его губы. Он прикусывает передними зубами нижнюю губу, она немеет, и боль притупляется. Он сжимает кулаки, и ладони сводит. Он заставляет себя расслабиться, но на этот раз тоска не отступает.
Потом Брюс бьет его. Схватив его за волосы, Уэйн ударяет доктора об изголовье кровати – об антикварную деталь, из пяти пород дерева с перламутровой инкрустацией.
Джонатан. Вот теперь он чувствует себя хорошо.
Не потому, что его качественно треснули о необычайно дорогую и качественную вещь. Просто потому, что его качественно треснули. Просто потому, что теперь он не виноват.
- Джонатан. – Зовет Брюс тем пришибленным и приглушенным голосом, каким говорят люди, если в доме, за соседней дверью, лежит покойник. – Джонатан. – Повторяет Уэйн тем пришибленным и приглушенным голосом, каким говорят ребята, привыкшие быть хорошими и до дрожи боящиеся больших проблем. Ребята, которые не хотят лишних звонков в полицию и юридических разбирательств, газетных скандалов и заплаканных глаз. Брюс обтирает лицо Джонатана мокрым, холодным и хлюпающим ватным тампоном. Брюс боязливо касается ссадины на его скуле. Кончиками пальцев трогает холодные, твердые костяшки – как будто чугунные. Брюс обтирает ватным тампоном доктору веки и сухие запекшиеся губы. Его подбородок и лоб.
- Джонатан. – Он щелкает пальцами: кажется, он думает, что он знаменитый гипнотизер. – Приди в себя и посмотри на меня. – Уверенный и строгий золотой мальчик, командный тон. Все это так мимолетно, все это сходит так скоро. – Пожалуйста, взгляни на меня. – Шепчет Брюс. Джонатан размыкает губы и приоткрывает глаза, он смотрится изможденным и оскорбленным. Он выглядит достаточно хорошо, чтобы добиться своей цели.
Если ты не можешь выстроить свою жизнь, тебе всегда удастся ее сломать.
Если люди тебе не нравятся, ты всегда сможешь ими манипулировать.
Вопрос в том, принесет ли это тебе удовольствие. Вопрос в том, насколько ты можешь быть счастлив и доволен собой. Можешь ли ты вообще быть счастлив и доволен собой.
Тело ноет, в левой лодыжке гнездится мерзкое ощущение: ее вот-вот сведет судорогой, и станет по-настоящему больно. Крейн медленно и аккуратно сдвигает колени, и чувствует себя графом Дракулой: он действительно чувствует, как ему в задницу загоняют осиновый кол.
Джонатан стонет, горло пересохло, и выходящий из него звук похож на скрип старых половиц.
Брюс приподнимает его голову и признается:
- Мне очень жаль. – Какой вежливый миллиардер. – Пожалуйста, прости меня. – Какой наивный супер-герой.
- Ты мог бы просто убить меня. Быстро. И всего один раз. – Отлично звучит, не так ли? Что-то среднее между болезненным бредом и кристально чистой истиной. Невинная детская правда, от которой вдумчивым и умным людям обычно хочется плакать.
- Ты знаешь, что я не хочу причинять тебе вред. – Убежденно заявляет Бэтмен. – Ты сам меня вынудил.
- Теперь я не могу даже подняться самостоятельно. – Брюс выглядит виноватым. Подавленным и сосредоточенным.
- Я помогу тебе. Ты выздоровеешь, и мы вместе подумаем, как поправить положение. – Нет-нет-нет, нет-нет. Это плохая идея. Это очень плохая, неудобная и вредная идея.
- Я не хочу. – Он мотает головой, ощущение такое, как будто там перекатывается чугунное ядро или шар для боулинга.
- Ты не в себе.
- Я умираю.
- Ты не умрешь. Я о тебе позабочусь.
- Ты не можешь посадить меня в коробку и кормить Вискасом. Это не лучшая идея.
- Тебе нужна помощь. И не позволю тебе принести вред себе самому – или кому-либо другому. – Они об этом уже говорили. Собственно, они говорили об этом не раз. Было время, когда Брюс убеждал его вернуться в Аркхем, было время, когда Брюс разочаровался в Аркхеме, было время, когда он, наконец, убедил себя, что Джонатан спятил и что только он может и должен позаботиться о Джонатане. По правде сказать, доктор Крейн надеялся, что со временем это пройдет.
- Вперед.
- Лежи тихо.
- Будь хорошим мальчиком? – Брюс коротко и отвратительно напыщенно покачал головой. В такие моменты, Джонатану хотелось просто убить его. Закончить с этим, раз и навсегда. И заставить Бэтси почувствовать себя снова восьмилетним мальчишкой на пустом перекрестке, потому что Бэтси неумеренно много сил тратил на самоутверждение. - Что я сделал, Брюс? Почему это снова случилось со мной? Пожалуйста. Ответь мне.
- Ничего. Но я не могу спокойно дожидаться кризиса.
- Я не болен.
- Ты болен.
- Это не слишком этично: трахать душевнобольного.
- Мы оба знаем, что тебе это нужно.
- Брюс. Попрощайся со мной.
Мое отражение в стеклах твоих очков. Единственное мое отражение, на которое я могу смотреть. Твои фиалковые глазки: в них всегда больше меня, чем тебя. Когда ты на меня смотришь, мне кажется, ты хочешь мне что-то сказать – что-то не хорошее, и поэтому я не спрашиваю. Скери. Джонни. И-ди ко-мне мой-сладкий.
Это странное чувство: как будто заснул в ботинках, а проснулся без пяток. Как будто меня обкорнали. Джей-Джей-Джей! Ты смотришь на славного мальчика, которому хотел всучить свои грезы, и понимаешь, что руки у него не достаточно чистые. Совсем не чистые, нет. Такими ручками нельзя трогать даже твою кривую рожу, даже твой большой член, а уж твою большую любовь и подавно. Дело не в том, чем Джонни занят и кем он был занят, это даже интересно, вполне интересно. Нет. Все дело в том, что он маленький жалкий крысеныш, хитрый маленький сукин сын.
Стоит тебе зажмурится и посмотреть снова, и ты думаешь: он – прелесть. Закрыть глаза. Открыть глаза. Он продаст тебя с потрохами. Закрыть глаза. Открыть глаза. Он похож на ангелочка. Закрыть глаза. Открыть глаза. Он твой лучший партнер.
Он трусливый мелкий паршивец.
Он соврал тебе.
Он пришел за тобой.
Он не любит тебя.
Он помог тебе.
Это страх.
Нет. Это не страх, нет. Не хочу, чтобы был только страх.
Пока ты хлопаешь глазками, ему – того и гляди – ломают шейку. И ты получаешь пинка, но ведь хороший пинок под зад все равно не дает достаточно веры – надолго. «Он похож на ангелочка» - и «Господи Боже, Джей! Он похож на долбанного ангелочка».
Когда Джонатан возвращается в сгоревший магазин – возвращается домой, – он возвращается вовремя. Харли спит, свернувшись в клубок, на одеяле, под одеялом, среди одеял. Джей хрустит кукурузными хлопьями и смотрит Бастера Киттона. Он сидит перед телевизором, как сидел бы всякий американский мальчишка: совсем близко, скрестив ноги и выставив в стороны острые колени. Почти не моргая. Он сидит и лопает хлопья, белое молоко то и дело сбегает с его белого подбородка. Полосатая миска – зеленая с фиолетовым – держится у него между колен. Левой рукой, он перебирает светлые нежные волосы Харли.
Джонатан подсаживается к нему. Делает вид, что был здесь всегда.
Он спрашивает:
- Почему за Киттоном носится полиция? – Джей облизывается и запястьем утирает с подбородка молоко. Джей улыбается.
- Он взорвал трибуны. На параде, четвертого июля. – Джонатан уважительно, со знанием дела кивает. Они сидят рядом, на холодном полу. Черно-белое изображение у них перед глазами. Оно перекидывается на их лица.
- Где питомец? – Спрашивает доктор Крейн.
- Варит сладенькое. – В смысле, мальчик делает пластид: этот день пошел ему на пользу, он узнал столько нового. Джей глотает, усердно и сосредоточенно. Поднимает указательный палец вверх. – И не называй его Дик. Робин будет звучать гораздо лучше – правда, сокровище?
- Разумеется. – Соглашается Джонатан. Да, Робин звучит куда приятнее и лучше.
Пахнет порохом и едким дымом. Пахнет замазкой из мастерской. Джокер пополняет запасы, а это значит, что ему совершенно нечего делать.
Бастер Киттон на экране забрался по стремянке на забор. Полицейские с одной стороны, и с другой стороны – тоже полицейские, а Бастер стоит на заборе, и два конца лестницы торчат с двух сторон, и он балансирует на ней, дает полисменам деревяшками по морде.
Джонатан смотрит на него и по губам пробегает улыбка. Он знает, что Киттон – любимый комик Джея. Киттон и Кэрри, два полюса мироздания, две половинки одной задницы. Джонатан смотрит на лестницу, Джокер смотрит на лестницу, и они заговаривают одновременно:
- А ты знаешь, почему его… - «Назвали Бастер Киттон». Они смеются, они оба, но доктор договаривает фразу до конца. Судя по всему, они оба знают ответ на вопрос. Бастер означает крепкоспинный, Бастером Киттона стали звать после того, как он ребенком свалился с лесов в театре. Его родители были актерами, ставили балаганчики, переезжали из города в город, развлекали публику и развлекались сами, и не всегда присматривали за своим чадом. Они, конечно, ужасно удивились и ужасно обрадовались, когда их сын чудом не сломал себе хребет.
Джей придвигается к доктору чуть ближе. Касается своим коленом его. Ему пока нечего сказать, он еще не понял, что его раздражает, но его тело напрягается и четче проступают костяшки его пальцев, раздуваются его ноздри.
Джонатан спрашивает:
- Можно? – И берет у него из рук миску. Руки у Джокера теплые и гладкие, никаких следов физической работы, никаких повреждений или дефектов, выступающих вен или стертых суставов. Самые прекрасные руки на свете.
Джей кивает, и Крейн зачерпывает ложкой хлопья. Когда ложка исчезает у него во рту, это ощущение – что-то не так – становится острее, и Джей решает, что его нельзя игнорировать.
- Эй! Полмиски отожрал – надо совесть иметь! – Джей отбирает у него миску. Джонатан хрустит хлопьями и улыбается сжатыми губами. И Джокер понимает, что ему так не понравилось, что его насторожило.
Губы доктора – они распухли, они гораздо ярче, чем бывают обычно, и отпечаток зубов на его губе… эти зубы крупнее, чем зубки Джонни.
Джокер роняет его на пол, придавив своим весом и сжав его лицо в своих безупречных ладонях. Джей ерхает и устраивается поудобнее – а Харли ворочается во сне, и ее аккуратная маленькая белая ступня шевелится в паре дюймах от уха Джонатана.
- Ну, сокровище. – Джей. Воодушевленный, сверх деятельный. – Кто это был? – И он целует доктора. Долгим, мокрым и скользким поцелуем. Он превосходно целуется. Джонатан обнимает его за шею, обнимает его за спину, трется коленом о его бедро.
- По-моему, ты знаешь. – Отвечает он, тяжело дыша и стараясь сфокусировать зрение. Разумеется, Джокер знает: он ведь не похож на идиота, правда? Он увеличивает звук и напевает рождественскую считалочку, расстегивая на докторе рубашку. Крейн притягивает его к себе.
- Дело в том, что это было он? – Бэтси. Бэт-мен. Бессменная навязчивая идея, заоблачная мечта.
- Нет. – Отвечает Джей и впивается в его губы. – Может быть. – Сознается он, когда Джонатан расстегивает ему ширинку и восковые длинные пальцы ложатся на его член.
Название: Когда Ницше плакал.
Рейтинг: R.
Пейринг: Бэтмен/Крейн, Джокер/Крейн, Джокер/Харли.
Дисклаймер: не мое.
Предупреждение: насилие.
читать дальшеЭта женщина. Которая была твоей матерью и обрезала корочки на хлебе, когда тебе было восемь. Эта женщина, которая укладывала тебя спать и на ночь целовала в лобик. Которая гордилась твоими успехами и вставляла в рамочки твои фотографии, грамоты и «бантики». Тебе тринадцать, и она уходит. Она уходит, заблевав полванной и назвав тебя лживой маленькой дрянью. Все, о чем тебе остается думать, вытирая одноразовыми тонкими тряпками для стекол и туалетной бумагой ее рвоту с кафеля. Все, о чем тебе остается думать. Ее слова. Ты сидишь на корточках и оттираешь пятно, маленькое окошко в стене наверху открыто, распахнута дверь. В раковине течет вода. Ты думаешь, что, может быть, она в чем-то права. Ты думаешь: ее можно понять. В конце концов, нельзя сказать, чтобы ты был совсем ни в чем не виноват. Ты виноват. И ты виноват перед ней.
Потому что ты испорченная маленькая дрянь, которая разрушила ее брак и ее семью. Потому что ты совсем не похож на ее мальчика – такого, каким она тебя видела, такого, какого она заслуживала. Ты всегда хотел быть таким, каким нужно было быть. Ты угадывал ее желания. Ты знал, как обрадовать ее. Ты всегда находил для нее хорошее верное слово, и она чувствовала себя… так комфортно, так светло. Образцовая мать. Образцовый сын. Превосходная семья. Превосходное будущее.
Нельзя сказать, чтобы ты не был виноват. Нельзя сказать, чтобы она была неправа. И ты больше не увидишь ее – потому, что она не хочет тебя видеть. Ты по-прежнему угадываешь ее желания. Ты по-прежнему знаешь, о чем она думает. Она чувствует себя Роз Мари. Ей кажется, она выносила и воспитала антихриста. Ей страшно снова заводить детей. Она ищет ошибку: постоянно ищет ошибку. И ты. Результат ошибки. Ты сидишь на корточках в ванной, откуда она забыла забрать свою щетку, свои шампуни и духи. Ты сидишь и вытираешь рвоту с пола – она липкая, она начала подсыхать.
Очки у тебя на носу. Очки, которые она подарила тебе на день рождения – и уговорила носить. Она сползают, и ты поправляешь их, поддергиваешь их за дужку. Она не придет на твой выпускной. Она не узнает, как ты. Она перестала быть частью твоей жизни и твоей семьи, и тебе слегка одиноко, но нужно смириться с обстоятельствами. Там, на полу. Ты выглядишь печальным и немного растерянным. Ты понимаешь, что происходит – и что произошло. Собственно, ты всегда понимаешь, что происходит, и в этом твой главный талант. Ты сидишь на полу, но кажется, что тебя подвесили под потолок. Ты смотришь сверху на этот мир, и на этот город, и на этот дом, и на ее слезы, и на свое тело, и на кровать, где она раньше спала с твоим отцом. Ты не блюешь и не плачешь, и не хочешь топтаться на месте. Поток несет тебя. Ты плывешь в потоке. Глядя на себя сверху, ты думаешь: да, может быть, может быть. По-своему она права. Но тебе нужно жить дальше, и в этом, со своей стороны, вовсе нет ничего плохого. Не так ли?
Доктор Джонатан Крейн. Дипломированный специалист. Психиатр с мировым именем. Психопат с мировым именем. Он сидит на корточках у распахнутого белого шкафа, и на его лице – на его лбу, на щеках, у него на носу выступают мелкие капли пота. Он поднимает картонные лопасти – части крышки, чтобы сделать стенки повыше, чтобы как можно больше впихнуть в коробку. Морфин. Адерон. Гипротин. Араносфат.
Он загребает непослушными, одеревенелыми ладонями белые банки с круглыми крышками. Переворачивает. Читает. Он убеждает себя в том, что занят делом. Он ищет нужные компоненты. Он использует это в работе. Викадин. Трамосфан. Ариодол.
Он утирает пятерней холодное и влажное лицо. Его мутит. Он вот-вот свалится на пол. Голову раздувает, перед глазами сползаются и разлетаются клубы красного дыма. Слабость. Тяжесть. Еще хуже, чем боль.
Териамин. Алкорапсол. Он взлямывает железные ящики – такие же белые, но совсем не такие податливые. Что-нибудь. Ну хоть что-нибудь отдаленно похожее на холдол. Успокоительное. Снотворное. Они что, не знают, что это значит? Парлез энгле?
Аноспат? Прозак, наконец? Что-то же у них должно быть – сладкие конфетки для детишек, подыхающих от рака или прогерии. Что-нибудь, чем можно их утешить. Что-нибудь, чем утешают себя порядочные американцы.
У медсестры в столе. Бутылка дешевого виски. Неужели это все, на что они способны? Джонни. Доктор Джонатан Крейн, хватающий ртом воздух, запустивший дрожащие руки в жирные спутанные волосы. Он озирается – бегло, панически, жалко – он стоит посреди белой комнаты и картинка расслаивается, дергается у него перед глазами.
Не сейчас, Джонни. Потерпи немножко. Не сейчас. Ты же не один из этих задолбышей, которые валятся под ноги охране, наспех сожрав дозу, правда? Ты не наркоман. У тебя все в порядке. Просто временные сложные обстоятельства. Дефицит терпения. Слишком много боли. У тебя есть время, у тебя есть выдержка. Пакуй эту сраную коробку и убирайся отсюда.
Веди себя правильно. Будь внимателен. Викодин, викодин, викодин… морфин. Если взять достаточно много и правильно посчитать максимальную дозу, будет ничуть не хуже.
Что нам надо? Что мы ищем? Думай-думай-думай! Тебе уже не больно. В перспективе – ты доволен и счастлив. Что тебе еще нужно – надолго, для дела? Джонни, смотри сюда. Джонни, будь со мной. Что тебе нужно, зачем ты пришел? За чем ты пришел на самом деле?
Хватит метаться из стороны в сторону, как мячик для пинг-понга. Сосредоточься.
Оборудование. Дозатор. Поднимайся в лабораторию. Возьмешь пробирки. Спустись в кабинет биологии. Возьми микроскоп. Поставь галочку в списке. Хороший мальчик.
Доктор Джонатан Крейн. Когда он выходит на крыльцо школы, из окна – из двух окон – валит черный дым. Джокер сидит на ступеньке, подставив размалеванное лицо ласковому солнышку, и мурлыкает Эллиса Дилана. Мальчишка – Грейсон – его просто сдувает с места. Он выскакивает перед Джонатаном, как чертик из коробочки.
- Доктор Крейн… я помогу Вам? – Джокер лениво приоткрывает глаза.
- Она больше тебя, Джонни. – Очень верное замечание. Джонатан вручает коробку Грейсону.
- Уронишь – сдохнешь. – Короткое и действенное напутствие. Доктор спрашивает: - А чего мы, собственно, ждем? – Джей глядит на часы.
- Девять гиппопотамов. Восемь гиппопотамов.
- Имеет смысл отойти? – Осторожно уточняет Джонатан. В смысле: «Ты имеешь в виду, что сейчас здание взлетит на воздух?». Джокер небрежно отмахивается.
- Пять гиппопотамов. Четыре гиппопотама. – Он поднимается, тяжело и грузно. Отряхивает фиолетовое пальто. Его разбухшие карманы. Грязные руки. Там, где он сидел, остаются две пустых пластиковых упаковки. Шоколадный пудинг. И ими забиты его карманы. Джей навестил столовую.
Покорные и равнодушные, они идут за ним, по асфальту в мелких трещинах и прилипших обертках, по плиточной дорожке. Они подходят к автобусной остановке, и желтый школьный автобус останавливается ровно перед ними.
- Как тебя зовут? – Джонатан спрашивает потому, что мальчишка кажется ему испуганным и слишком истово цепляется за картонку.
- Дик. Дик Грейсон. – Джонатан. На самом деле, он спрашивает потому, что Джокер уже запрыгнул в автобус. Он спрашивает потому, что водитель вот-вот начнет орать. Он спрашивает, чтобы мальчишка повернулся к нему, смотрел на него. Он кивает, серьезно и с чувством.
- Дик. Сильное имя. – И Джей хихикает. Он нацепил водительскую кепку, радушно протягивает им руку.
- Прошу, господа. – Доктор пропускает парня перед собой. Пропускает коробку перед собой. Он влезает внутрь, цепляясь за верхнюю ступеньку, за ближайшее сиденье. Он заползает поближе к водительскому креслу и остается сидеть на полу. Устало махнув подростку рукой, он просит:
- Давай ее сюда. – Когда автобус трогается с места, Джонатан торопливо задирает себе рукав, с третьей попытки расстегивает манжет рубашки. Он перетягивает руку чуть ниже локтя своим галстуком, Джей прицокивает языком и посмеивается, глядя на него.
Этот мальчишка. Дик Грейсон. Он таращит глаза и ерзает на сиденье. Его губы шевелятся: десять, двадцать секунд, прежде чем он решается спросить.
Джонатан, со здоровенной картонной коробкой между колен. Доктор Крейн, роняющий шприц в коробку и запрокидывающий тяжелую голову. Грудь ходит ходуном, внутри его тела – там ничего не осталось. Доктор Джонатан Крейн. Кукла с обвисшими ниточками. Его мокрый приоткрытый рот и влажная бледная кожа. Он сдается, он пропадает – со стороны это почти похоже на экстаз.
Джек. В эту секунду Джонатан кажется ему изумительно красивым. Он взял бы доктора на руки, целовал бы его щеки и шею, но…
Нужно следить за дорогой.
Джокер завидует, он почти зол, он щурится и разглядывает ампулу. Морфин. Сколько он сам не старался, ему ни разу не удалось достичь такого эффекта, а здесь – пара капель, и Джонатан превращается в чернильную кляксу. Столько страсти. Столько отдачи. Умирающий ангел на алтаре. Торчок под кайфом. Дурман и смог. Беспомощность и свобода.
- Доктор Крейн? – Спрашивает Дик, и Джокер хочет впихнуть ему слова обратно в глотку, но это…
Не лучший способ воспитания подростков.
- Доктор Крейн? – Повторяет он, и Джонатан чуть приподымает веки. Если бы не этот мелкий паршивец. Джек остановил бы автобус и трахнул Джонни прямо здесь.
Джонатан поворачивает голову. Сладко и медленно. Еще один мелкий паршивец.
Дик спрашивает:
- Что у Вас с рукой? – «Куда делся твой мизинец, Джонни?».
Джонатан. Он глубоко и надрывно, мучительно дышит. Он расстегивает воротник. Жмурится. Успокаивается. Он травит и душит очарование момента.
- Это прозвучит занудно, - отвечает он и поднимается рывком, упершись о колено Джека, - но если ездишь с Джокером, - он делает шаг вперед. Другой. Он падает в кресло и договаривает: - пристегнись.
И Джокер смеется. Он подпихивает к себе коробку.
- Тоже верно. – Он резко поворачивает руль.
Голос в твоей голове. Он говорит: «Просто позволь ему сделать то, что он хочет». Это голос. Он утешает и объясняет. Он рационален и сдержан. Он спрашивает: «Что, в сущности, он может с тобой сделать?». Этот голос. Голос, у которого нет носителя, нет тела, нет плеч – он как будто пожимает плечами. «В крайнем случае, он убьет тебя. Но ведь ничего страшного, правда?». Этот голос. Мудрый и лишенный жестокости. Он проговаривается: «По правде говоря, если он хочет убить тебя – ты все равно не сможешь ему помешать». Голос. Верный и постоянный. Никуда от него не денешься. Он подытоживает: «Так что будь хорошим мальчиком – и сделай так, как он скажет». Просто будь хорошим мальчиком. И когда голос – твой собственный голос в твоей собственной голове – говорит тебе это, тебе хочется плакать.
Грань, за которой ты перестаешь чувствовать себя потаскухой. Грань, за которой ты снова чувствуешь себя потаскухой. Молчаливое разрешение. Недеяние. Согласие. Что, в сущности, они могут сделать с тобой? Даже если кто-нибудь из них убьет тебя – это ведь не страшно, правда? Они задирают твои ноги. Они вминают тебя в матрас. Вшибают в пол. Они ставят тебя на колени и цепляются за твои волосы. Очень скоро – ты привыкаешь к боли. Она по-прежнему пугает тебя, она по-прежнему мучает тебя, но больше не кажется предупреждающим сигналом. Ты абстрагируешься. Ты тщательно и остервенело выращиваешь в себе высокомерие, потому что, когда тебя унижают, ты не должен чувствовать себя униженным. Потому что иначе ты сдохнешь.
Их стоны. Их слюни. Их члены и руки. Все, что ты можешь пережить. Очень скоро выясняется, что пережить ты можешь многое. Гораздо больше, чем мог себе представить. Они больше не уничтожают тебя – не так быстро и интенсивно, как раньше. Есть другой повод для беспокойства.
То, что делает тебя несчастным.
То, что заставляет тебя страдать. Взяться за кухонный нож. Пустить кровь на зеркало. Покрепче натянуть на голову картофельный мешок. Твой голос. Голос в твоей голове. Дружеский совет. «Просто будь хорошим мальчиком, ладно?». Проблема. Трещинка внутри тебя. На самом деле, важно не то, что от тебя откусывают куски. На самом деле, вся беда в том, что у самой сердцевины поселился червяк. Он там давно. Может быть, он жил там всегда. Он делает тебя беспомощным и жалким. Он делает тебя покорным и униженным. Испуганным и послушным. Эта дрянь, внутри тебя. Она рушит самую крепкую опору. Она отнимает у тебя твой ремень безопасности, твой следующий шаг. Ты не можешь поступить так, как тебе хочется – ты не можешь отделаться злобой и ненавистью. Тебя обманули. Лишили последней привилегии. Ты не можешь найти виноватого, ты не можешь прикончить его и забыть, начать заново. Нет никакого Виноватого. Нет подонка во вне, который был бы причиной всех твоих бед. Только ты сам. Червяк внутри тебя. Потребность и привычка – просто быть хорошим мальчиком. Она ломает тебя, и ты ни хрена не можешь с нею поделать.
Колокольчик грустно и тихо звякнул, когда доктор Крейн толкнул дверь на тугой пружине и вошел в магазин. Если бы ему предложили выстроить ассоциативный ряд, связанный со словом «дом», Джонатан в первую очередь, разумеется, вспомнил бы про свои очки. На втором месте, пожалуй, оказались бы Джей и Харли, а на третьем – «Библиотека Маркстоуна и Лектора». Это место было легендой, когда Джонатан поступал в университет, и сопровождало его не протяжении всей его жизни. Оно успело побывать спасением, и радостью, и непозволительной роскошью, и проходным двором, и единственным убежищем. Оно было постоянной величиной - Джонатан Крейн ценил постоянные величины. Джею не следовало бы знать об этом, но доктор отчаянно нуждался в фундаменте. В завтрашнем дне, в блаженной скуке, в распланированной жизни. Джей. Джей, который тоже составлял списки – свои списки.
Джонатан спросил его:
- Назови навскидку самое лучшее, что приходит в голову.
Он трижды уточнил вопрос: непозволительно давать Джокеру лазейку, тот проскользнет в нее, а потом сделает так, что в лазейку следом за ним выйдет весь воздух. «Оставь демону щель в волос, и этот волос он воткнет тебе в глаз – так, что ты окривеешь».
И Джей ответил, жмурясь и запрокинув свою крупную лохматую голову:
- Взрывы. Мармеладки. Хаос. – Он прикусил и пососал нижнюю губу. Наконец, он приоткрыл глаза и нехотя произнес. – Харли.
- Ясно. – Кивнул Джонатан.
- Тебе обидно, сокровище? – Забеспокоился Джей. – Ты расстроен, что я не назвал тебя?
- Разумеется. – Они оба оценили, насколько язвительно и равнодушно звучал его ответ. Джонатан даже не сомневался в том, что Джокер запомнит. Отложит на самое дно коробки, и достанет тогда, когда в коробке снова начнется кавардак – и тогда Джонни не поздоровится, но Джонни знает, что не поздоровится ему в любом случае.
- Что мы здесь делаем? – Осторожно и полушепотом, точно в музее, спросил Дик, вошедший следом за доктором.
- Покупаем книги. – Ответил Джонатан, разглядывая полки. Это был магазин для своих: здесь косо смотрели на случайных покупателей, сюда не заходили мечтательные девушки, здесь не продавали поп-психологию вроде Рихмана или Джейнерса. Мальчику это место вполне могло напоминать гестапо – но только потому, что мальчик никогда не бывал в Аркхеме или на торжественных обедах заслуженных профессоров Университета. – Книги – основа человеческой жизни. – Прибавил Джонатан наставительно.
- Мистер Джей думает, что хаос – основа жизни. – Возразил мальчишка серьезно, но робко.
- Основа жизни мистера Джея – динамит, порох и бензин. – Отрезал Джонатан. – И он очень декларативен, так что не всем его лозунгам стоит безоглядно верить. Учись думать своей головой. – Доктор подошел к прилавку и заглянул вниз. Разглядев седую макушку, он деликатно кашлянул и позвал:
- Миссис Германн! – Он был безукоризненно вежлив и острожен, руки заложены за спину, взгляд прямой, но не нахальный: как будто он был школьником и разговаривал с директриссой.
- Джонни, милый мой мальчик! – Каролина Герман выбралась на свет: еще не слишком старая женщина, с седыми крупными кудрями и бронзовым орлом на лацкане твидового пиджака. Она немного походила на Альберта Энштейна, немного – на Еву Браун, ее выдворили из университета за резкость суждений, она отлично знала, что вслед за ней полетел со всех постов и доктор Крейн, но тем не менее год за годом приветствовала его одинаково: «Джонни, мой мальчик!». Он приходил сюда с первого курса, и за все это время не заметил в ней даже намека на перемены.
- Мне нужна по крайней мере половина. – Скромно сообщил он, положив на прилавок список. Рядом стоял начищенный гостиничный звонок, а возле звонка скотчем крепилась записка: «Брякнешь – выйдешь ВОН».
- Минухин, Сатир, Витакер… Ялом… - Проговаривала Каролина, изучая список и придерживая большими пальцами завивающиеся концы. – «Семья и как в ней выжить»… Ты собрался жениться, Джонни? – Строго спросила она.
- Нет. – Ответил он так же серьезно и чинно. Попробуйте стать уважаемым ученым, и вы научитесь смеяться одними только глазами.
- О. И «Невидимки». Для анализа? – Миссис Герман сощурилась.
- Разумеется. – Отозвался Джонатан со сдержанной холодностью. – Я не читаю беллетристику. – Она с уважением опустила тяжелые веки в мелких морщинках.
- А что это за чадо? – Кивнула Каролина на заскучавшего Дика, листавшего иллюстрации к соннику Юнга.
- Человечий детеныш? Мой воспитанник.
- Неужели? – Разумеется, она знала, что Джонатан последний человек, которому разрешат усыновление. Она читала о его экспериментах, о его теории, о его так называемых преступлениях. И хранила вырезки. Джонатан был крайне признателен ей за это.
- Длинная история с длинным продолжением. – Они оба поняли, что он уходит от ответа, и она не стала расспрашивать дальше.
Запах книжной пыли, запах печатной бумаги и старого дерева. Джонни остался бы жить в этом месте. Может быть, ей нужен был второй продавец…
- Вот как… эй, человечий детеныш! – Окликнула Мисс Герман Дика. - Подойди сюда. Принимай в руки заказ.
- Потому что кровь – просто кровь, мясо – просто мясо, и крики – просто крики, если их слишком много.
- Ты хочешь сказать, Джонни, что больше мы не нужны? Ты думаешь, мы вымирающий вид? – Его голос. Сокрушенный и плачущий. Они идут по Четвертой Авеню и сворачивают в проулок. Руки, одинаково втиснутые в карманы. Сутулая спина Джокера, идеальная осанка Доктора Крейна. Они идут по Готэму, днем, без злодейских умыслов, почти без оружия. Если вам вдруг интересно: они идут за пончиками.
День выдался холодным. Джонатан поднимает воротник пальто. Джокер вжимает голову в плечи.
- Нет, Джей. Я хочу сказать, что мы теряем оригинальность. – Поясняет доктор. – Мы приедаемся. И в любом случае, мы не в силах обогнать человеческую фантазию. – Он закуривает, Джокер обгоняет его и поворачивается, идет спиной вперед.
- Даже не начинай! – Его лицо. Серьезное и мрачное. Джонатан улыбается.
- Нечего бояться, кроме самого страха. Это все, что я хочу сказать. – Джек останавливается и преграждает ему путь. Зловещий и тяжелый. Он пристально смотрит доктору в глаза. – Они привыкли к нам. – Мягко произносит Джонатан, его ладонь, нежная и теплая, ложится на жирную от грима щеку. – Мы больше не их ночной кошмар.
- Нельзя привыкнуть к хаосу. – Заявляет Джокер, декларативно и убежденно.
- Можно. – Вызывающе нахально обрубает Крейн.
- Нет. – Повторяет Джокер, скрестив на груди руки и вытянувшись в струнку. – Не-а. – Он решительно вертит головой.
- Я привык. – Легкая, провокационная улыбка гладит губы доктора.
- Детка! – Восклицает Джек, отпрянув в сторону и раскрыв объятия. – Я больше не волную твое сердце?
- Ты оставил по себе любовь и нежность. – Успокаивает его Джонатан и проходит мимо.
- Думаешь, мне не превзойти их жалких мелких обывательских страшилок? – Джей, кажется, разошелся не на шутку.
- Думаю, полет фантазии действием обогнать невозможно. – Подтверждает доктор Крейн. Джокер замирает и предельно внимательно, сосредоточенно оглядывается по сторонам. Они стоят в паре метров от проспекта Вашингтона, мимо проулка то и дело проходят люди.
Блондиночка. Сладкая девочка, с розовой помадой на губах, в сапожках на шпильках. Она виляет аккуратным джинсовым задом и болтает с кем-то, прижав трубку к ушку.
Джей просто вытащил нож и сделал улыбку на ее мордашке чуточку шире.
- Обогнал? – Полюбопытствовал он, самодовольно и гордо улыбаясь своему партнеру.
Эта девушка. Вот оно. Черта между прошлым и настоящим: то, что делается, и то, что уже сделано.
Эта девушка. Она лежала на асфальте и сучила ножками, как черепаха, перевернутая на спину. Она кричала. Надрывалась. Она плакала и хваталась скрюченными пальцами за свое изуродованное лицо.
Было много крови. И мгновенно – стало совсем мало народу.
- Нет. – Отчеканил Джонатан.
- Хочешь сказать, ты этого ожидал? – Недоверчиво проговорил Джокер.
- Хочу сказать, что от тебя все этого ждут. И ты никого не поразил, ты просто сломал ей жизнь. – Джонатан ткнул девицу носком ботинка. – Не ори. Ты открываешь рот, и порез расходится дальше.
- Ты испортил все веселье. – Расстроился Джокер.
Эта девочка. Посреди серых клякс от жвачки, между двух глухих стен, исписанных граффити. Она навсегда останется здесь: куда бы не сбежала, куда бы не поехала. Она может забиться далеко в темный угол. Может убраться на Аляску или на Карибы. Может сделать пластическую операцию, заказать себе новое личико. И все равно, каждую минуту своей жизни, в действительности – она будет лежать здесь, дергать ногами и выть в голос, и пачкать кровью холодный асфальт. Джокер мог предсказать ее будущее, как никто другой, и ему эта мысль нравилась.
- Эксперимент эффектный, но он ничего не доказывает. – Заключил Джонатан. Он начинал раздражать Джека, но пока Джек терпел и честно спорил, Джек чувствовал, что в словах доктора есть польза. Уже слишком долго хорошие идеи проходили мимо него. Мучительное бездействие.
- Это была настоящая прелесть! – Не соглашается Джокер. Он пинает девицу под ребра и она вопит. Истошно. – Она была бы королевой выпускного бала, ни один подонок не обидел бы такого ангелочка – а теперь она живая копия меня, долбанного фрика с развороченной физиономией, и ты говоришь, что это не впечатляет?
- Крайне впечатляет. – Примирительно отвечает Джонни. – Но ничего не доказывает.
- Она не могла представить, что с ней это случится. – Джокер непоколебим. Он сам. Он сам не мог представить, что это случится с ним.
- Но ведь твоя цель не она, правда? – Уточняет доктор. Хитрый маленький засранец. Он улыбается. Джек улыбается в ответ. Облизывает красные скользкие губы.
- Нет. Не она.
- А их еще одной улыбкой ты не удивишь. – И Джонатан переступает через нее. Ее ноги. Они кажутся голыми. Любой парень в городе почел бы за честь ее отыметь. Теперь, вероятнее всего, она умрет девственницей. Она умрет несчастной и одинокой. Озлобленной и пустой.
- И что ты мне предлагаешь со всем этим делать? – Кричит Джек ему в спину. Крейн оборачивается. Его плечи поднимаются и опадают. Он отвечает:
- Джей.
Доброй доктор, здравомыслящий и печальный. Он говорит:
- Если бы я знал, я бы непременно сказал тебе.
Славный сладкий Джонатан. На самом деле, он думает о том, что ему нужен свободный вечер, нужно устроить свои дела. Ему следует найти человека, который разрушил его жизнь, и заставить этого человека собрать куски и склеить – и сделать это лучше так, чтобы клея не было видно, чтобы не было видно направляющей руки доктора Крейна.
Проще говоря, ему нужно занять чем-то Джокера. Нужно отделаться от мальчишки. Ему нужно найти Брюса Уэйна, или Бэтмена, или какую-нибудь другую часть этого ублюдка, и устранить свободный конец – потому что свободные концы никогда и никого еще ни к чему хорошему не приводили.
Исключение составляет Джей, и для него нужно найти достаточно пестрые кубики. Может быть, даже Кубик Рубика, фигурально выражаясь. Нужно пристроить этого непоседливого ребенка и сделать то, что пора сделать давно.
Есть разница между поцелуем и тем, что происходит с вами через пять-шесть минут после начала представления. Это даже не обмен слюной. Не ласка, не попытка оставить свою печать, свою роспись. Взять, закрепить, подчинить, привязать. Нет, это уже не поцелуй. Это даже не обмен воздухом. Просто достаточно плотное прикосновение. Средство борьбы с одиночеством. Самая отчаянная попытка, самый мощный рывок – предел накаливания, конечная фаза страха. Полная неспособность к автономному функционированию.
Быть частью. Быть целым.
Не отделяться. Не размыкаться.
Есть разница между тем, чтобы трахать задницу или трахать в задницу. Есть разница между сексом и мастурбацией. Важно не наличие партнера, а потребность в партнере.
Жадность. Истерия.
Истовость. Беспомощность.
Быть везде. Иметь все. Верх максимализма на шестой минуте полового акта.
Изнеможение. Катарсис.
Остервенение. Безумие.
Свободный полет. Сжавшиеся сердца. Бесплодные надежды.
Отчаянье.
Растворение.
Ты веришь, что выпьешь реку. Ты веришь, что врастешь в дерево. Чистое и абсолютное стремление. Живая энергия. Ты исчезнешь, если достигнешь конечной цели – но ты никогда ее не достигнешь.
Когда это кончится, ты будешь удивлен. Поражен. Исчерпан.
Когда рассосется что-то большое, выйдет твоя живая энергия, суть процесса, ты останешься – в недоумении и пустоте, в поте и сперме. Полная отдача и безотчетное поглощение. Этот наплыв, ветер под парусом, он исчезнет, и тебе покажется, что вторая сторона – единственно истинная. Ничего не было – ничего необычного. Мясо, трущееся о мясо. Обмен жидкостями. Воздействие на эрогенные зоны. Процесс совокупления.
И ты почувствуешь себя обманутым. Почувствуешь себя ребенком, который смотрит сладкие сны о полетах. Каждый новый сон – как новое доказательство. Теперь я им всем покажу, теперь уж точно ясно, что я могу летать. Каждое пробуждение – оно полно смущения, стыда и немого прощания, и недовольства собой.
Когда все заканчивается. Когда ты понимаешь, что не летал на облаке, а лежал на матрасе. Ты думаешь, что дошел до конца. Вероятнее всего, ты пойдешь в душ. Натянешь на себя другую одежду. Накроешься одеялом. Самые очевидные вещи покажутся тебе откровением – самым болезненным и тоскливым откровением в твоей жизни. Человек рядом с тобой – это был просто человек. Его тело. Твое тело. Ничего особенного, ничего выдающегося. Все, что ты видел в общем душе или на картинке по анатомии, все, что ты видел пару тысяч раз. Ты не можешь объяснить, почему оно так подействовало на тебя.
Что ты нашел в нем.
Где лежит золотой ключик.
Ты не можешь позволить себе быть частью его. Ты вообще не можешь быть частью его. Ты снова заперт внутри кокона из мяса. Внутри своего собственного мяса.
Так проходят твои годы, твоя жизнь. От иллюзий к разочарованию. От иллюзии полета к иллюзии падения. От упоения до понимания. От подлинного чувства до рефлексии.
И когда в очередной раз тебя опрокидывают на пол, ты надеешься – с замираньем сердца – что тебе удастся снова полетать.
Неразборчиво и скомкано. Брюс что-то пробубнил ему в затылок и упал рядом, мокрая кожа заскользила по мокрой коже. В его непривычно широкой кровати трудно было трахаться. Тем более, трудно было спать. Кажется, даже цирковая фура или пустой ангар этой ночью подошли бы доктору больше.
- Я так понимаю, конфликт разрешен? – «Ты получил, что хотел. Что тебе еще нужно?».
- Джонатан… все не может быть так просто. – Разумеется, милый. – Это не ссора между тобой и мной – поверь, если бы все зависело только от меня…
- Все зависит от тебя, Брюс. – Сладко и томно разлипляя яркие сочные губы, возразил Крейн. – Бэт-мэн. – Джонатану нравилось это слово. Это слово, это имя. Если бы не тоска, он чувствовал бы себя спокойнее после секса, чувствовал себя счастливее и лучше. Доктор заворочался, извернулся и поцеловал Уэйна в подбородок. Крейн приподнялся на локтях и подпер лицо ладонями. – Все всегда зависит от тебя.
При возникновении Альтер-эго, как правило, объект удовлетворяет одна сторона его личности – подавленная или осознанная, безразлично. Джонатан рассматривал идею Бэтмена Альтер-это, но быстро ее отвергнул. Брюсу Уэйну нравились обе его стороны – и он ненавидел их обе. Он дорожил возможностью выколачивать дерьмо из уличных бандитов и мошенников, наемников и психопатов. Он хотел гордиться собой, хотел верить, что делает мир лучше. Он ценил свою правоту – дрожал над своей правотой. Сломать человеку хребет по праву – это совсем не то, что выйти из себя и дать кулакам волю. Даже если на самом деле тебя действительно вывели из себя. Даже если на самом деле ты совсем не прав. Совсем даже не прав.
Брюс ловил преступников. Висел над Готэмом, грозил ему пальчиком. И ходил в солярий. Прикасаясь к нему, Джонатан чувствовал не только тугие мощные мышцы, он мог бы назвать пять-шесть средств по уходу за кожей. Целуя Брюса, он подмечал: гидроочистка зубов, освежитель дыхания, мятные пластинки, очистка полости рта, уроки по артикуляции, занятия с логопедом. Иногда: гигиеническая помада. Иногда: французская карамель. Джонатан смотрел на него слегка свысока, но Джонатан боялся его, завидовал ему – и смеялся над ним. Хотел его. И терпеть его не мог.
- Это очень лестно. – Брюс усмехнулся и притянул доктора к себе. Слишком много мяса, слишком много траха, слишком много Бэтмена.
Потерпи, Джонни.
- Но ты ошибся. – Возразил Джонатан охрипшим и севшим голосом. – Ты ошибся.
- Где ты сейчас отлеживаешься? – Допрос вести проще, чем извиняться, это совершенно естественно. Брюс взгромоздился на него сверху. Подмял под себя.
- Это не имеет отношения к сути проблемы.
- Чем ты занят? – Уэйн сжал его плечи и вмял в матрас. Придавил его бедра своими.
- Брюс. Ты ошибся. Мне нужно восстановить статус. – Он должен был это сказать: даже если это было абсолютно бесполезно, даже если он мог предсказать дальнейшее развитие событий с точностью до «Ах».
Люди. Те, которые говорят, что хотят уберечь тебя. На самом деле, они сожрут тебя живьем, как только догадаются, что их надули. Эти люди. Никто из них не любит тебя. Никто из них не попытается тебя сохранить. Когда окажется, что ты не похож на волшебную сказку, на нежного ангелочка – они уничтожат тебя. Эту нехитрую истину Джонатан вывел еще в детстве, и до сих пор она его не подводила. Брюс был одним из тех людей. Неисправимый мечтатель. Иногда Джонатан жалел, что не сможет походить на него, не сможет быть таким же спонтанным, недальновидным и страстным. Доктор Крейн просчитывал события на десять ходов вперед, и разумеется – он знал, к чему придут их отношения, еще в подвале Аркхема.
Брюс не знал. Даже не догадывался. Брюс до сих пор, кажется, не пришел в себя и не привык к ситуации.
Иногда Джонатан думал: что чувствует Альфред, заботливый и терпеливый, когда меняет простыни на кровати Брюса? Как он оправдывает своего воспитанника? Как себе все это объясняет? Наверное, как-нибудь объясняет.
- Ты должен помочь мне. – Повторил Джонатан. Просьба не удалась, в таких случаях годится либо провокация, либо отступление. Провокация доктору нравилась больше. – То, что ты испортил, необходимо исправить – твой папочка не научил тебя этому?
- Не смей говорить о моем отце.
- Я затронул неприкосновенную тему? Это слишком личное? Ты вломился в мою жизнь и за двадцать минут отправил в яму все, чего я смог добиться.
- Если тебе удалось надуть своего психиатра – это не повод для гордости.
- Я не выхожу по ночам в трико и не избиваю людей. И тем не менее, я не касаюсь предмета твоей гордости.
- Я приношу людям пользу.
- Ты отправил в нокаут мальчишку, который попросил тебя быть посдержаннее. Помимо прочего.
- Это был несчастный случай.
- Ты поднял мое дело? Отвечай: да или нет?
- Не важно.
- Знаешь, по-моему, ты ищешь легкую задачу. Это логично: трудную решить тебе не под силу.
- Замолчи.
- Что ты сделал, Бэтси? Что ты сделал в последний год? Схватил за руку пару карманников и прочитал пару пафосных речей?
- Заткнись.
- Мы лежим в кровати твоих родителей? Приятно - не правда ли – что Чил оказался лучше тебя и не трогал твою мать?
Пятнадцать минут чистой белизны и резкой боли. Шесть лет к Джонатану на прием приходили мужчины – приводили мужчин, - они садились напротив и клали руки на стол, позвякивая наручниками. Они скупо и самодовольно рассказывали свою историю, делились своим маленьким подвигом, своим дорогостоящим удовольствием. Джонатан их выслушивал – очень внимательно, – а потом осторожно спрашивал:
- Вас не смущает то, что это было насилием? – Они хмыкали и показывали желтые зубы, скалились ему и изредка облизывались. Они отвечали:
- Этой сучке понравилось, уж поверьте мне. – Ей понравилось. Она тащилась. Кем бы она ни была: тринадцатилетней школьницей, дряхлой немощной старушкой, чужой аппетитной женой или любящей матерью, или соседской кошкой. Никто не объяснил им, что изнасилование с оргазмом, в сущности, ни чем не отличается от обычного изнасилования. Даже если им пригрезился оргазм партнерши. Даже если им показалось, что в ее глазах появился затаенный блеск, или томное выражение на месте глухого ужаса, или сексуальное желание – на месте ожидания конца.
Последние четыре года, Брюс сажал клиентов доктора Крейна за решетку, но в его воспитании явно были те же пробелы. По этой статье, Брюс ничем не отличался от клиентов доктора. Иногда Джонатан думал: Брюс в принципе не отличался от них.
Крейн захлопывал глаза. Ложился под него и думал только о том, чтобы…
Мечтал о том, чтобы…
Оказаться в другом месте. Оказаться в самом дальнем и тесном углу самой забытой и ненужной картонной коробки – и быть уверенным, эту коробку никогда не откроют. «Верните мне белую комнату. Мое маленькое уютное бессознательное».
Становясь частью чужого тела, холеного, мужественного и красивого, сильного и востребованного, становясь частью тела класса люкс, он готов был завыть, завизжать от тоски.
Не хочу. Я не хочу.
Когда Брюс закончил – когда кончил в него и слез с него - Джонатан чувствовал себя раздавленным. Да? Это самое точное слово для описания вашего самоощущения, доктор Крейн? Разумеется, нет. Не существует точного и меткого, единственного слова, позволяющего объяснить, что чувствует человек, разрешивший себя изнасиловать. Что он чувствует после каждого нового раунда. Что он чувствует после каждой смены партнеров. И кстати, помимо прочего: он чувствует себя ничтожеством. Он чувствует себя дерьмом. Он чувствует себя свиньей.
Его губы. Он прикусывает передними зубами нижнюю губу, она немеет, и боль притупляется. Он сжимает кулаки, и ладони сводит. Он заставляет себя расслабиться, но на этот раз тоска не отступает.
Потом Брюс бьет его. Схватив его за волосы, Уэйн ударяет доктора об изголовье кровати – об антикварную деталь, из пяти пород дерева с перламутровой инкрустацией.
Джонатан. Вот теперь он чувствует себя хорошо.
Не потому, что его качественно треснули о необычайно дорогую и качественную вещь. Просто потому, что его качественно треснули. Просто потому, что теперь он не виноват.
- Джонатан. – Зовет Брюс тем пришибленным и приглушенным голосом, каким говорят люди, если в доме, за соседней дверью, лежит покойник. – Джонатан. – Повторяет Уэйн тем пришибленным и приглушенным голосом, каким говорят ребята, привыкшие быть хорошими и до дрожи боящиеся больших проблем. Ребята, которые не хотят лишних звонков в полицию и юридических разбирательств, газетных скандалов и заплаканных глаз. Брюс обтирает лицо Джонатана мокрым, холодным и хлюпающим ватным тампоном. Брюс боязливо касается ссадины на его скуле. Кончиками пальцев трогает холодные, твердые костяшки – как будто чугунные. Брюс обтирает ватным тампоном доктору веки и сухие запекшиеся губы. Его подбородок и лоб.
- Джонатан. – Он щелкает пальцами: кажется, он думает, что он знаменитый гипнотизер. – Приди в себя и посмотри на меня. – Уверенный и строгий золотой мальчик, командный тон. Все это так мимолетно, все это сходит так скоро. – Пожалуйста, взгляни на меня. – Шепчет Брюс. Джонатан размыкает губы и приоткрывает глаза, он смотрится изможденным и оскорбленным. Он выглядит достаточно хорошо, чтобы добиться своей цели.
Если ты не можешь выстроить свою жизнь, тебе всегда удастся ее сломать.
Если люди тебе не нравятся, ты всегда сможешь ими манипулировать.
Вопрос в том, принесет ли это тебе удовольствие. Вопрос в том, насколько ты можешь быть счастлив и доволен собой. Можешь ли ты вообще быть счастлив и доволен собой.
Тело ноет, в левой лодыжке гнездится мерзкое ощущение: ее вот-вот сведет судорогой, и станет по-настоящему больно. Крейн медленно и аккуратно сдвигает колени, и чувствует себя графом Дракулой: он действительно чувствует, как ему в задницу загоняют осиновый кол.
Джонатан стонет, горло пересохло, и выходящий из него звук похож на скрип старых половиц.
Брюс приподнимает его голову и признается:
- Мне очень жаль. – Какой вежливый миллиардер. – Пожалуйста, прости меня. – Какой наивный супер-герой.
- Ты мог бы просто убить меня. Быстро. И всего один раз. – Отлично звучит, не так ли? Что-то среднее между болезненным бредом и кристально чистой истиной. Невинная детская правда, от которой вдумчивым и умным людям обычно хочется плакать.
- Ты знаешь, что я не хочу причинять тебе вред. – Убежденно заявляет Бэтмен. – Ты сам меня вынудил.
- Теперь я не могу даже подняться самостоятельно. – Брюс выглядит виноватым. Подавленным и сосредоточенным.
- Я помогу тебе. Ты выздоровеешь, и мы вместе подумаем, как поправить положение. – Нет-нет-нет, нет-нет. Это плохая идея. Это очень плохая, неудобная и вредная идея.
- Я не хочу. – Он мотает головой, ощущение такое, как будто там перекатывается чугунное ядро или шар для боулинга.
- Ты не в себе.
- Я умираю.
- Ты не умрешь. Я о тебе позабочусь.
- Ты не можешь посадить меня в коробку и кормить Вискасом. Это не лучшая идея.
- Тебе нужна помощь. И не позволю тебе принести вред себе самому – или кому-либо другому. – Они об этом уже говорили. Собственно, они говорили об этом не раз. Было время, когда Брюс убеждал его вернуться в Аркхем, было время, когда Брюс разочаровался в Аркхеме, было время, когда он, наконец, убедил себя, что Джонатан спятил и что только он может и должен позаботиться о Джонатане. По правде сказать, доктор Крейн надеялся, что со временем это пройдет.
- Вперед.
- Лежи тихо.
- Будь хорошим мальчиком? – Брюс коротко и отвратительно напыщенно покачал головой. В такие моменты, Джонатану хотелось просто убить его. Закончить с этим, раз и навсегда. И заставить Бэтси почувствовать себя снова восьмилетним мальчишкой на пустом перекрестке, потому что Бэтси неумеренно много сил тратил на самоутверждение. - Что я сделал, Брюс? Почему это снова случилось со мной? Пожалуйста. Ответь мне.
- Ничего. Но я не могу спокойно дожидаться кризиса.
- Я не болен.
- Ты болен.
- Это не слишком этично: трахать душевнобольного.
- Мы оба знаем, что тебе это нужно.
- Брюс. Попрощайся со мной.
Мое отражение в стеклах твоих очков. Единственное мое отражение, на которое я могу смотреть. Твои фиалковые глазки: в них всегда больше меня, чем тебя. Когда ты на меня смотришь, мне кажется, ты хочешь мне что-то сказать – что-то не хорошее, и поэтому я не спрашиваю. Скери. Джонни. И-ди ко-мне мой-сладкий.
Это странное чувство: как будто заснул в ботинках, а проснулся без пяток. Как будто меня обкорнали. Джей-Джей-Джей! Ты смотришь на славного мальчика, которому хотел всучить свои грезы, и понимаешь, что руки у него не достаточно чистые. Совсем не чистые, нет. Такими ручками нельзя трогать даже твою кривую рожу, даже твой большой член, а уж твою большую любовь и подавно. Дело не в том, чем Джонни занят и кем он был занят, это даже интересно, вполне интересно. Нет. Все дело в том, что он маленький жалкий крысеныш, хитрый маленький сукин сын.
Стоит тебе зажмурится и посмотреть снова, и ты думаешь: он – прелесть. Закрыть глаза. Открыть глаза. Он продаст тебя с потрохами. Закрыть глаза. Открыть глаза. Он похож на ангелочка. Закрыть глаза. Открыть глаза. Он твой лучший партнер.
Он трусливый мелкий паршивец.
Он соврал тебе.
Он пришел за тобой.
Он не любит тебя.
Он помог тебе.
Это страх.
Нет. Это не страх, нет. Не хочу, чтобы был только страх.
Пока ты хлопаешь глазками, ему – того и гляди – ломают шейку. И ты получаешь пинка, но ведь хороший пинок под зад все равно не дает достаточно веры – надолго. «Он похож на ангелочка» - и «Господи Боже, Джей! Он похож на долбанного ангелочка».
Когда Джонатан возвращается в сгоревший магазин – возвращается домой, – он возвращается вовремя. Харли спит, свернувшись в клубок, на одеяле, под одеялом, среди одеял. Джей хрустит кукурузными хлопьями и смотрит Бастера Киттона. Он сидит перед телевизором, как сидел бы всякий американский мальчишка: совсем близко, скрестив ноги и выставив в стороны острые колени. Почти не моргая. Он сидит и лопает хлопья, белое молоко то и дело сбегает с его белого подбородка. Полосатая миска – зеленая с фиолетовым – держится у него между колен. Левой рукой, он перебирает светлые нежные волосы Харли.
Джонатан подсаживается к нему. Делает вид, что был здесь всегда.
Он спрашивает:
- Почему за Киттоном носится полиция? – Джей облизывается и запястьем утирает с подбородка молоко. Джей улыбается.
- Он взорвал трибуны. На параде, четвертого июля. – Джонатан уважительно, со знанием дела кивает. Они сидят рядом, на холодном полу. Черно-белое изображение у них перед глазами. Оно перекидывается на их лица.
- Где питомец? – Спрашивает доктор Крейн.
- Варит сладенькое. – В смысле, мальчик делает пластид: этот день пошел ему на пользу, он узнал столько нового. Джей глотает, усердно и сосредоточенно. Поднимает указательный палец вверх. – И не называй его Дик. Робин будет звучать гораздо лучше – правда, сокровище?
- Разумеется. – Соглашается Джонатан. Да, Робин звучит куда приятнее и лучше.
Пахнет порохом и едким дымом. Пахнет замазкой из мастерской. Джокер пополняет запасы, а это значит, что ему совершенно нечего делать.
Бастер Киттон на экране забрался по стремянке на забор. Полицейские с одной стороны, и с другой стороны – тоже полицейские, а Бастер стоит на заборе, и два конца лестницы торчат с двух сторон, и он балансирует на ней, дает полисменам деревяшками по морде.
Джонатан смотрит на него и по губам пробегает улыбка. Он знает, что Киттон – любимый комик Джея. Киттон и Кэрри, два полюса мироздания, две половинки одной задницы. Джонатан смотрит на лестницу, Джокер смотрит на лестницу, и они заговаривают одновременно:
- А ты знаешь, почему его… - «Назвали Бастер Киттон». Они смеются, они оба, но доктор договаривает фразу до конца. Судя по всему, они оба знают ответ на вопрос. Бастер означает крепкоспинный, Бастером Киттона стали звать после того, как он ребенком свалился с лесов в театре. Его родители были актерами, ставили балаганчики, переезжали из города в город, развлекали публику и развлекались сами, и не всегда присматривали за своим чадом. Они, конечно, ужасно удивились и ужасно обрадовались, когда их сын чудом не сломал себе хребет.
Джей придвигается к доктору чуть ближе. Касается своим коленом его. Ему пока нечего сказать, он еще не понял, что его раздражает, но его тело напрягается и четче проступают костяшки его пальцев, раздуваются его ноздри.
Джонатан спрашивает:
- Можно? – И берет у него из рук миску. Руки у Джокера теплые и гладкие, никаких следов физической работы, никаких повреждений или дефектов, выступающих вен или стертых суставов. Самые прекрасные руки на свете.
Джей кивает, и Крейн зачерпывает ложкой хлопья. Когда ложка исчезает у него во рту, это ощущение – что-то не так – становится острее, и Джей решает, что его нельзя игнорировать.
- Эй! Полмиски отожрал – надо совесть иметь! – Джей отбирает у него миску. Джонатан хрустит хлопьями и улыбается сжатыми губами. И Джокер понимает, что ему так не понравилось, что его насторожило.
Губы доктора – они распухли, они гораздо ярче, чем бывают обычно, и отпечаток зубов на его губе… эти зубы крупнее, чем зубки Джонни.
Джокер роняет его на пол, придавив своим весом и сжав его лицо в своих безупречных ладонях. Джей ерхает и устраивается поудобнее – а Харли ворочается во сне, и ее аккуратная маленькая белая ступня шевелится в паре дюймах от уха Джонатана.
- Ну, сокровище. – Джей. Воодушевленный, сверх деятельный. – Кто это был? – И он целует доктора. Долгим, мокрым и скользким поцелуем. Он превосходно целуется. Джонатан обнимает его за шею, обнимает его за спину, трется коленом о его бедро.
- По-моему, ты знаешь. – Отвечает он, тяжело дыша и стараясь сфокусировать зрение. Разумеется, Джокер знает: он ведь не похож на идиота, правда? Он увеличивает звук и напевает рождественскую считалочку, расстегивая на докторе рубашку. Крейн притягивает его к себе.
- Дело в том, что это было он? – Бэтси. Бэт-мен. Бессменная навязчивая идея, заоблачная мечта.
- Нет. – Отвечает Джей и впивается в его губы. – Может быть. – Сознается он, когда Джонатан расстегивает ему ширинку и восковые длинные пальцы ложатся на его член.
-
-
09.11.2008 в 23:52-
-
10.11.2008 в 04:51-
-
10.11.2008 в 09:43Бедный доктор Крейн! Его трахает чуть ли не половина Готэма уже... И верхи и низы, так сказать. И становится все интереснее, ведь он явно что-то задумал... Но что? И каковы его истинные чувства к Джокеру? Ведь и тут все неоднозначно, правда? Я даже не берусь предугадать финал этой истории. Или у нее нет финала?
Очень хотелось бы... Вы буквально перевернули мои чувства к данным героям... Теперь я думаю о них чаще, чем мне того хотелось бы... Спасибо!
-
-
10.11.2008 в 16:25все интереснее и интереснее. только беспокоюсь за маленького шарика, фаната этого =)
-
-
11.11.2008 в 09:11-
-
11.11.2008 в 18:28-
-
12.11.2008 в 14:32-
-
12.11.2008 в 17:43Вот это моя вечная проблема: я никогда не знаю, как "спасибо" ответить.) По правде говоря, пару месяцев назад я вообще не думала, что смогу втиснуть в слэш мистера J, но он - мой любимый герой бэтмандианы, а Джонатану он безупречно подходит. Если я смогла изменить Ваше отношение к пейрингу - это большая заслуга, и я этим очень горжусь. Надеюсь, что продолжение не окажется менее правдоподобным.
таис афинская
Спасибо. Согреваюсь душой, читая Ваши отзывы, но ответы на них придумывать чертовски трудно.) Странное дело: Брюс Уэйн в комиксе, в мультике и у Бартона мне был скорее симпатичен, но Бейловского... я его не переношу - и даже не могу объяснить, почему. Он кажется мне высокомерным, лицемерным и жестоким. А их отношения с Крейном... по-моему, Джонни поступил с ним необыкновенно гуманно, а в ответ Брюс отравил его токсином - вместо того, чтобы допросить, он, фактически, свел с ума потенциального информатора. Бедный маленький Брюси испугался и разозлился.
Упс... неужели уже половина Готэма? Мне определенно нужно взять себя в руки и не отклоняться от заявленного пейринга. Не могу сказать, что Джонни что-то задумывает, хотя своя идея и свой интерес у него появились. Скорее, он дожидается, пока что-нибудь задумает Джокер.
Aksalin
Спасибо, постараюсь не тянуть.
В каноне мальчик был первым Робином, в рамках ТДК... у меня есть навязчивая идея Джокера - супер-звезды, и я стараюсь ее держаться, так что постепенно к нему перекочуют все члены комиксной команды Бэтмена.
Blueberry pie
Это очень лестно, спасибо.
таис афинская Гость
Харли - светлый ангел, она вносит радость и тепло в жизнь всех, кто ее окружает. У меня уже готов эпизод о Джонатане и Харли, но мне кажется, что секс здесь неуместен: отношения между ними скорее дружеские или семейные.
-
-
12.11.2008 в 18:49А Брюс... он тоже не совсем адекватен, по-моему, но назвать его высокомерным я не могу, жестоким - пожалуй, да, лицемерным? Не знаю, можно ли назвать таковым человека, который полфильма ходит в маске с ушами. Честно говоря, не вполне понятна их любовная линия - и тем удивительна - на основании чего они сошлись вообще? Как это Брюс так "низко пал"? Мне казалось, что к Крейну он ничего не испытывает кроме отвращения... Его стиль - это скорее, Харви Дент, но влечение к Джонатану? Непонятно...
Упс... неужели уже половина Готэма?
Представляю картинку - стоит длинная очередь отпихивающих друг друга с возгласами "Вас тут не стояло!" жителей Готэма, перед дверью с надписью: "Секс с
Анфисой Чеховойдоктором Джонатаном Крейном"-
-
12.11.2008 в 19:25ФСБФБР, и прочие секретные службы? где элитные войска и не менее элитные тайные агенты? Такое ощущение, что Готэм находится где-то за пределами реальности, в ином измерении, и на вооружении там есть только тупая и коррумпированная полиция + Бэтмен. Не удивительно, что Джокер в ТР так цеплялся за Нелетучую Мыш - ведь больше никто ничего не мог ему сделать... Буквально - заходи, бери что хочешь, мочи кого хочешь, трахай всех подряд... Скучно...Да вот к примеру - идут себе Крейн и Джокер за пончиками, средь бела дня, чуть ли не в центре города - и что? А ничего. Все как повымерли. Ни полицию, ни горожан, они повидимому не интересуют уже, что и успел подметить умница доктор Крейн.
-
-
13.11.2008 в 08:11-
-
13.11.2008 в 11:22он ведь его первый отравил токсином, облил бензином и поджег
о.о я уже не первый раз об этом слышу. это было в фильме "Бэтмен: начало" или где?
в такого Брюса Уэйна я верю. в последних фильмах в Бэтмене явно присутствует что-то садистское.
а то в английских фиках такое ООС Бэтмена, что мне плохо становится. все познается в сравнении xDDD
-
-
13.11.2008 в 18:33о.о я уже не первый раз об этом слышу. это было в фильме "Бэтмен: начало" или где?
Да, это было в Бэтмене, начало. Сначала доктор дал Мышу нюхнуть токсинчику, и когда у того пошли жуткие глюки, довершил начатое. Правда, Крейн облил Бэтмена не бензином, а алкоголем, кажется... и поджег. А тот выпрыгнул из окна весь в пламени. Воть так.
А по поводу жестокого Брюса - а чего вы хотите? Добро же должно быть с во-от такими кулаками...
-
-
14.11.2008 в 04:12несомненно =)) в том идея Бэтмена, и не всегда он успевает вовремя подумать, прежде чем использовать свою силу...
-
-
14.11.2008 в 18:09какие у вас жуткие пираты - самое классное вырезали...
-
-
14.11.2008 в 18:30Sandra-hunta
с Большим к Вам Уважением.
-
-
14.11.2008 в 19:39И все же - что связывает Крейна с Бэтменом? Ведь при всей жестокости Брюса, он слишком "правильный", он не может вырваться за рамки, которые сам себе очертил, и преступник для него - есть преступник, и он никогда его не отпустит гулять на воле. А тут такое...
Ну и конечно... хотелось бы узнать мнение нашего обожаемого всеми автора по поводу взаимоотношений между Джокером и Мышом. Пока между ними все протекает в рамках канона. Это будет продолжено, или, быть может...?
-
-
14.11.2008 в 19:56-
-
14.11.2008 в 21:30-
-
15.11.2008 в 14:07-
-
15.11.2008 в 14:11таис афинская Гость
Харли - светлый ангел, она вносит радость и тепло в жизнь всех, кто ее окружает. У меня уже готов эпизод о Джонатане и Харли, но мне кажется, что секс здесь неуместен: отношения между ними скорее дружеские или семейные.
Совершенно верно
-
-
15.11.2008 в 14:16Упс... неужели уже половина Готэма? Мне определенно нужно взять себя в руки и не отклоняться от заявленного пейринга. Не могу сказать, что Джонни что-то задумывает, хотя своя идея и свой интерес у него появились. Скорее, он дожидается, пока что-нибудь задумает Джокер.
Было бы грандиозно,если бы они задумали что-нибудь вместе...что-то такое, чего не было в истории не только Готема, но и мира в целом.
-
-
21.11.2008 в 21:22Касательно гуманности Джонатана: он, по сути, полностью обезвредил противника, но не попытался его ни убить в квартире, ни догнать и сделать контрольный выстрел - хотя вполне и с легкостью мог бы отправить Мышь на тот свет. А если говорить о последовательности... он ведь тоже не звал к себе Бэтмена: тот заявился - первым - избил его людей, сорвал бы операцию и отправил доктора в места не столь отдаленные, а этого Крейн допустить не мог. Фактически, Джонатан сделал все, чтобы противник не пострадал: он поджог корпус корпус человека в защитном костюме и не добавил его тумаков (у Джонатана оружия не было, но у гардов-то оно было, и было наверняка, пока Брюс вспоминал мамочку с папочкой, доктор мог дважды вышибить ему мозги). Сколько не пересматриваю фильм, мне кажется, что доктор не особенно желал успеха Дюкарду, но и ссориться с ним не решался, поэтому не мешал ему - и не мешал его противнику, хотел подождать в сторонке, чем дело кончится.
По поводу их отношений с Брюсом... у меня половина фанфика уходит именно на эту мотивировку, так что, надеюсь, к концу все-таки удастся добиться Подавления Недоверия.) Мне кажется, что Уэйну нужен кто-то, кто, по его мнению, будет еще более одиноким, заброшенным и бесполезным (какие бы подвиги не совершал Бэтман, Брюс все равно чувствует себя неудачником - и маленьким мальчиком, который остался в переулке). Уэйн не сможет сосуществовать с кем-то, кто будет ему ровней. Девушки Бэтмена: журналистка, с которой он порвал почти мгновенно, Кошка, судебный психиатр и куча "вешалок". Рэйчел осталась единорогом - они не встречались, иначе, я думаю, произошло бы убийство. С теми, с кем Брюс вынужден считаться, с кем он чувствует себя приниженным, эгоистичным, неловким или жестоким, - с ними он не остается. А Джонатан для него - индульгенция, лекарство от ненависти к себе. Джонатану нельзя сделать больно и жалеть об этом - он заслуживает всего дерьма, которое с ним может случиться. С Джонатаном не нужно считаться - Брюс автоматом становится средоточием милосердия и доброты уже потому, что не запихивает его в Аркхем. Джонатан никогда не заставит его чувствовать себя куском грязи - по общечеловеческим меркам, Джонатан сам из грязи слеплен. Рядом с ним Брюс - герой, Господь Бог и воплощенная добродетель. Чтобы перестать быть неудачником, нужно поставить рядом с собой еще большего неудачника: простой принцип.
Теперь по поводу пончиков.) Я сама долго пыталась понять, какого хрена (прошу прощения за мой французский) Джея никак не отправят на электрический стул - и остальной выводок вместе с ним. А потом меня стукнуло: Нолан сдвинул временной барьер. Бэтмен как идея живет долго, все успели забыть, с чего он начался, но действие-то происходит чуть после Великой Депрессии. Помните, когда Брюс и Рэйчел разговаривают в Начале после убийства Чила? "Считается, что после депрессии стало лучше, но это не так". В комиксе и мультике народ стреляет из оружия периода до Второй Мировой. Реальность Бэтмена создана в рамках совсем другой Америки. Даже комиксы, по которым сделан Темный Рыцарь, нарисованы до 9-11, до спец. декретов, обеспечивающих народный покой, появления специальных отрядов и резервных подразделений, а также усиления бдительности. В сегодняшней Америке ТР вообще бы не было - просто потому, что увидев мужика с маской, сумкой и подозрительной рожей, заскакивающего в мини-вэн, пять-шесть бдительных граждан дозвонились бы по номеру 911 и назвали номер машины. Готэм - это отдельный мир, он автономен, там свои порядки и даже свои законы.
-
-
21.11.2008 в 21:49Таис, а Вам Джей показался равнодушным? Вот если бы он не объявил - слишком серьезно - что не вспоминал о Джонатане ни минуты, тогда бы да, разумеется. А здесь он настолько неравнодушен, что перестал выставлять себя на показ и старается спрятать эмоции поглубже. Джокер действительно любит "доброго доктора" - его и Харли, и больше никого, никогда. Но еще Джокер знает, что Джонни - маленький хитрожопый ублюдок, и совершенно незачем давать ему лишний козырь на руки.
Джей - странное существо, он анти-банален, но когда заговариваешь о нем, рождаются банальные фразы. Заявление "он никому не доверяет" - банально до дрожи, но Джонни он доверяет не вполне. Именно потому, что Джонни УМЕЕТ. Джокер в ТР - борец за искренность, старатель на добыче свежих человеческих эмоций. Живая ненависть, живое чувство его гораздо больше радуют и трогают, чем умение Джонни красиво и аккуратно подстелиться под кого бы то ни было. Это умение отравляет им обоим жизнь. Оно создает слишком много вопросов: так например - Джонатан поцеловал его, потому что до смерти испугался за свою трижды никому не нужную жизнь, или потому, что Джей вызвал в нем настоящий порыв? Он остается рядом - потому что идти больше некуда или он боится уйти - или потому, что Джокер ему нужен? И, когда он рядом, - это его маленький психиатрические игры, или он действительно отдает что-то взамен. Джонатан, покорный, безотказный и скрытный, для Джокера проблема. Им было бы гораздо лучше, если бы в докторе было побольше натуральной "начинки".
Что касается расстановки сил... мне кажется, они нуждаются друг в друге в равной степени. Джокеру Крейн нужен отчаянно - и особенно сильно был нужен до появления Харли. Джей любит его, думает о нем, цепляется за него, и даже отчасти боится его потерять. В этом смысле - Джонатан в нем не нуждается, потому что доктор - натура менее страстная, более самостоятельная, ему в принципе гораздо меньше нужен партнер, но к Джокеру он привязан и Джокер не дает ему провалиться в тоску, а доктор всю свою жизнь делает все возможное, чтобы в нее не провалиться.
И еще: в этой истории Джокер планомерно сходит с ума (я все-таки не могу назвать его психопатом в ТР, хотя социопатом - безусловно). Крейн - единственный человек, который не даст ему этого сделать. Он более жесткий и самостоятельный, чем Харли, и он не забывает о своем прошлом - он дипломированный психиатр.
Честно говоря, я рассчитывала, что Джонатан останется один или с Брюсом - но вот сейчас заканчиваю главу и подумываю об альтернативной концовке.
Касательно насилия: мне кажется, Джокер должен уважать чужое право на самодеструкцию, для него насилие - не отрицательное действие. И потом: Джонатан - его (не вещь, но его), а Бэтмен - объект его психопатических мечтаний, оставить что-то свое Бэтмену? С легкостью и удовольствием. К слову, ревности между ними нет - они оба ее переросли, Джонатан слишком апатичен, а Джокер - нестандартен.
Kidda
Около шести.
Общую задумку обещаю в самом скором времени - надеюсь, достаточно оригинальную.
Господи Боже. Как же я счастлива, что вы это читаете и коментите.)
-
-
22.11.2008 в 19:47Давайте оставим Джонатана с Джокером! Они оба этого заслуживают,а?
-
-
22.11.2008 в 19:53И ещё, а если побольше глав, не шесть...так хочется каждый раз читать это снова и снова!
Вы дарите нам вечный праздник!
-
-
23.11.2008 в 01:29-
-
23.11.2008 в 17:02Не думаю, что Джокер планомерно сходит с ума, он и так вне всякого понимания, куда дальше7 Скорее те, кто его окружают...
Но в любом случае, Вы бесподобно пишете!
-
-
24.11.2008 в 20:41Прежде всего, спасибо.
Поверьте, если бы речь шла о том, чего хочу я, - я поселила бы Джонни в домик аля финал "28-и дней спустя", в пригороде Готэма, и он бы наслаждался покоем, уединением, миром и возможностью работать, а Джей бы навещал его и целовал его ясные глазки. Но я не могу так поступить: это не их история, даже если я напишу что-нибудь в этом роде, выйдет неправдоподобно и фальшиво, а ко мне во сне явится озлобленный Джокер и потребует смотреть на него и говорить правду. В общем, я не могу выстроить добротный светлый замок вокруг этой пары. Хотя относительно удачный конец для них уже придумала.
-
-
26.11.2008 в 14:07