Good evening, ladies and gentlemen.
Everything burns.
Фандом: Бэтмандиана, "Темный рыцарь".
Пейринг: Джокер/Крейн.
Рейтинг: R.
Предупреждение: насилие, плохие шутки.
Дисклаймер: права на персонажей принадлежат DC и создателям фильма.
читать дальшеПо лицу Крейна текла кровь – жидкая и яркая. Его губы, его нос и подбородок – блестящие от крови, красные и гладкие. Когда он взглянул на Джокера, его глаза были опухшими и назойливо-проникновенными. Ярко голубые глаза. Он выглядел жалким, но смотрелся неплохо. Он выглядел жалким ровно настолько, насколько должен выглядеть парень в его положении. В смысле: если ты заперт в кладовке, связан и безоружен, а снаружи доносятся удары, и человек, заглянувший к тебе, хочет тебя убить, - ты вряд ли будешь выглядеть на все сто. Можно сказать, нет шансов.
Его раздвинутые колени были неправдоподобно тонкими. Он был похож на книжку в мягкой обложке, которую разогнули, чтобы читать, не придерживая. Если бы доктор и вправду был книгой, Джек сказал бы, что толком его уже не закрыть. Это было странно – и это было славно. Руки и ноги связаны за спиной в один пучок, и добрый доктор – с раздвинутыми ногами и выгнутым хребтом – сойдет за девку, танцующую в стрип-клубе на зеркальном столе.
Он был обреченным, и испуганным, и печальным. Он был затраханным и вымотанным – и еще слегка обеспокоенным. Смущенным. Он знал, о чем речь. В смысле: он знал, как он выглядит. Он знал, что похож на девку, за десятку имитирующую трах с невидимым партнером. И что он был жалким – тоже конечно знал.
На нем был черный галстук. Джокер призадумался: задушить засранца или заставить сожрать тряпку?
- Так-так-так. Здравствуй, умник. Чудный мальчик из колледжа. – Пропел Джек. – Чудный хитрожопый мальчик.
Крейн смотрел на него, внимательно и правильно. Крейн смотрел на него, не нужно было поднимать его голову. И все равно Джокер подпер его подбородок концом лезвия. Парень дернулся вверх раньше, чем нож коснулся его кожи. Он судорожно сглотнул, скосил глаза на нож. Он почему-то думал, что если будет видеть его, если будет достаточно хорошо смотреть, все пройдет гладко. Нож остановится. Он мнил себя долбанным фокусником, но в его мордашке не было удивления, и это играло ему на руку. Джек терпеть не мог самоуверенных ребятишек, которые орут, визжат и пучат глаза, но до последней секунды не могут поверить, что кто-то на самом деле собирается поранить их.
- Думаешь, ты умнее всех? Думаешь, ты умнее меня? – Джокер зачерпнул другой рукой черные масляные волосы Крейна и сильнее оттянул его голову. – Думаешь, меня можно было напугать этим дерьмом, Бу? – Он захихикал, пара мелких капель слюны угодили доктору на лоб. Джек сжал его шею. Дернул за волосы. – Думаешь, - прошептал он ласково и рявкнул, нагнувшись к маленькому бледному уху, - я боюсь?!
Если кошке к хвосту привязать жестянку, она будет удирать от собственного хвоста. Если жестянка будет греметь слишком громко, кошка не заметит автобус и выскочит прямо под колесо. Прежде, чем колеса раздавят с хрустом ее кости и разотрут по асфальту ее шкурку, кошка подумает, что спаслась, – жестянка перестанет греметь.
Крейн смотрел на нож. Секунду их головы соприкасались, потом Джек отстранился. Крейн смотрел на нож. Очень внимательно смотрел на лезвие. Джокер ударил его каблуком повыше колена, доктор тонко и длинно вскрикнул. Зрачки расширились так, будто он съел в один прием пригоршню экстази. И он все еще смотрел на нож.
Крейн быстро и воровато облизнул губы кончиком языка – совсем красным.
Джек ударил его коленом в живот. Может быть, ему не понравилась игра в гляделки. Может быть, он хотел еще раз послушать, как доктор кричит. Кричал он очень неплохо.
Крейн упал ему под ноги – щекой на ботинок. Джек вернул его на место.
- Вставай, прелесть моя, вставай. – Из пореза на подбородке кровь потекла резвее. Кровью заляпался воротник. Заляпался галстук. На шее у доктора виднелись лиловые отпечатки – вся пятерня.
«Нет, сладкий», - подумал Джокер, - «Ты либо бриллиант – либо стеклянный шкаф. Знай снимай пальчики».
И такие маленькие ушки. Тут нужен столовый нож, а не кей-бард. На худой конец – пирочинка.
Джонатан сжал руки в кулаки за спиной. Спокойно. Боли нет. Вокруг – темно и тихо. Месяц встает над заливом.
Джон попытался представить себе картофельный мешок. Представить маску. Прикосновение ткани к лицу. Попытался увидеть мир через два разреза. Найти быстрое и верное решение.
Но решенье не приходило. Его голова была занята одной большой и бесполезной мыслью. «Господи Боже, я родился не затем, чтобы Оно выпустило мне кишки». Это было смешно и глупо, но… это было Оно. Оно – как на обложке первого издания. Прямо перед ним. Оно ухмылялось, и вместо острых когтей у Него был нож, и Оно было совсем близко, совсем рядом. Оно хотело убить его.
Оно пришло за ним. Оно пришло за ним.
А месяц вставал над заливом, и в маслянистой черной воде дрожало белое отражение. Джонатан пытался представить себе кабинет в больнице. Большие и толстые стены. Саму безопасность. Электрошок. Он старался почувствовать ладонью жесткую ручку портфеля.
Оно держало нож в руках. Острие – все еще холодное и скользкое от крови – уперлось Джонатану под мочку уха.
«Пожалуйста…»
«Пожалуйста. Не нужно убивать меня».
«Не нужно делать мне больно».
«Пожалуйста. Не забирайте меня под кровать».
- Мистер Джокер. – Джек остановился. Ему было интересно. Пожалуй, до сих пор ни один человек на Земле не называл его мистером Джокером. – Я прекрасно сознаю, что Вам ничего не стоит убить меня, - во рту у Джонатана было мокро, он буквально захлебывался, не успевал сглатывать. Его почти не слушалось горло.
- Очень. Очень-очень верно, мальчик из колледжа. – Закивал Джокер. Он взял Крейна двумя пальцами за лацкан пиджака и помотал из стороны в сторону. – Лучше скажи-ка мне вот что. Доктор Крейн. Какого хрена ты зовешь себя пугалом и ходишь в костюмах? Ммм?
«Здесь. Сейчас. Ты здесь. Ты здесь. Ты здесь, Оно стоит перед тобой. Оно убьет тебя, если ты хлопнешься в обморок».
- Я разумею: все эти парни, конечно, похожи на кукурузных ворон, но ты ведь думал про другое, а? – Джокер похлопал его по щеке. Крейн неловко, судорожно дернулся вперед, втянул воздух со свистом.
- Зачем Вам меня убивать?
- Что-что-что? – Подбодрил его Джек. Он присел на пол и нагнулся ближе: хороший мальчик, готовый послушать сказку.
- У Вас не хватает людей. У Вас колоссальные планы. – Крейн продолжал говорить, хотя уже начал заваливаться на сторону. Может быть, он был ранен. Может быть, зайка просто перепугался, ха-ха. – Зачем Вам меня убивать, если я могу быть Вам полезен? – Выражение сочувствие и заботы с гримом сочеталось паршиво, но Джокер постарался сохранить его. Острие ножа уперлось доктору в уголок рта.
Одни красные губы. Другие красные губы. Забавно. Нет, правда: забавно.
- Я уже сталкивался с Бетмэном. Вы могли оценить в действии мой химикат. – Такой усталый мальчик. Спи, зубная фея поцелует твои глазки. – Таких, как мы, в Готеме нет. Вы больше, Вы сильнее, я поменьше, но мы похожи. Не стоит спешить. – Кровь окрашивает лезвие – ровным слоем. Нож красный – как будто был таким всегда.
И вот Крейн дергается – как будто со сна. Выпрямляется. Кренится вперед.
Его губы – по-прежнему красные и гладкие, такие же, как лезвие в руках Джокера. Они блестят. Одни красные губы. Другие красные губы. И доктор целует его – коротко и боязливо. Как задрот на выпускном, приклеившийся к подвыпившей девчонке, с которой сидел шесть лет за одной партой.
Руки и ноги Крейна по-прежнему связаны за спиной. Его тонкие колени – с двух сторон, вокруг Джека. Половина его лица выкрашена кровью – ровным слоем, как будто была такой красной всегда. Его подбородок трется о подбородок Джокера, и кровь мешается с гримом. Его губы – мягкие и пухлые, скользкие и неуловимые, кажутся почти остывающими.
Но он не остывает. Он живой, теплый и добровольный. Он реален. И согласен.
Нет ничего хуже, чем искать причины. Не придумано более трудного, бесполезного и гадского занятия. Джек давно решил про себя, что этого делать не стоит. Даже если он поймет, почему делает… Что-то – делать не перестанет. Не получит больше удовольствия. Ему не будет интереснее. А значит, нет смысла разгребать мусорную гору, чтобы достать из-под нее пустую банку.
И все-таки он думал о докторе. Он не хотел хвалить пронырливого засранца – до смерти не хотел. И не хотел думать о том, куда можно было бы его заткнуть. И все-таки думать о нем Джокер хотел. Это было приятно. Это успокаивало. Радовало. Льстило. Это было убийственно хорошее чувство.
И Джеку пришлось вляпаться в Почему. В большо-ой вопрос. Почему он оставил доктора Крейна в живых? Этот вопрос был совсем простым. Доктору не полагалось пока об этом знать, но Джокер собирался убрать нож. Вот-вот собирался убрать нож. Слегка припугнуть – слегка порезать, пошутить чуток, и кончить миром. На самом деле, доктор был убедителен. На самом деле, он сказал стоящую вещь. Мог пригодиться в хозяйстве.
Да, это был простой вопрос. А дальше шел сложный. Почему Джеку было приятно думать о докторе? И почему не хотелось его хвалить?
Что в коробке, шутник? Что в коробке?
Может быть, вся штука была в том, что доктор Крейн был единственным паршивцем в большом и загаженном Готеме, который называл Джокера «мистер»? Или в том, что он был единственным человеком на Земле, который поцеловал Джека? Он не выглядел испуганным или брезгливым, и Джек не обещал прирезать его, если он не будет послушным, и это не было изнасилование, и доктор не остывал. И, хотя доктор не знал об этом, Джек все равно собирался убрать нож.
Джек все равно собирался убрать нож.
Может быть, дело было в том, что доктор казался не только согласным, но и заинтересованным. Он двигался. Он стонал под ним. Он облизывал его пальцы. Когда они закончили, он уткнулся носом Джеку в плечо, его черные волосы были совсем мокрыми и липкими. Крейн ловил губами воздух, как рыба на причале, и открытым ртом касался груди Джокера. Он прошептал:
- Давай еще раз. – И был еще раз. А потом еще раз. Джеку никогда прежде не было так тепло, и он сжимал чужое тонкое тело, заставляя доктора кричать, потому что хотел его целиком. Джокер чуть не вырубился, кончив в него, а от клоунского грима почти ничего не осталось. Пара жалких белых пятен. Чужая кровь вместо красной краски.
В подсобке, где Джокер привык ночевать, на старом пожелтевшем матрасе, отдававшим кислятиной, было теперь два тела. Доктор спал. Джек смотрел на него. Он протянул к Крейну руки и замер на полпути: он хотел спихнуть тело на пол, но эта затея ему разонравилась. Бледный, вытянутый, выточенный, доктор лежал рядом с ним, и Джокер мелкими рваными движениями очерчивал в воздухе его контуры. Беспокойно ощупывал матрас вокруг его головы. Джек поспешно, настороженно поправил пиджак, подложенный Крейном вместо подушки, и отдернул руки.
- Джонатан. – Произнес он, слизнув с губы остаток краски и опустив дрожащие веки. Доктор Джонатан Крейн. Джонатан. Джокер произнес это имя так, как будто никогда прежде его не слышал. Это было новое слово, новое название для очень хорошей новой вещи. – Джонатан. – Повторил он увереннее, разглаживая на спине доктора собственный плащ.
Чертовски хорошая новая вещь.
Он стоял на коленях, и волосы падали ему на лоб. Джек смотрел на него. В последнее время, это превратилось в навязчивую идею. Он смотрел. На отвернутые белые рукава и тонкие колени. На лиловые полосы вокруг запястий. На разбитый нос и рассеченную губу. Джонатан самозабвенно ругался сквозь зубы и тер бетонный пол тряпкой. Хлопья пены покрывали его ладони. Он то и дело зажмуривался, глаза под тяжелыми опухшими веками слезились. Что-то случилось с его ногой, он шипел и морщился, а иногда даже всхлипывал, но упорно продолжал начатое. Вытянув руки перед собой, упираясь в мокрую, чавкающую тряпку, он останавливался, чтобы перевести дух, и говорил себе, обстоятельно наклоняя голову то к левому, то к правому плечу.
- «Не ходить на четвереньках - это закон. Разве мы не люди?»
Джокер смотрел на него и беспокойно тер себе локти. Он стоял у двери, так, чтобы тень не падала на пол подсобки, и смотрел, как доктор утирает лоб бледным ободранным запястьем. Как закрывает глаза и втягивает носом воздух, потому что от пота щиплет поврежденную кожу. Смотрел, как проступают позвонки под влажной белой рубашкой. Как торчат острые плечи.
- «Не кусать гостей - это закон. Разве мы не люди?»
Джек стоял в коридоре и сонно, умиротворенно глядел на мягкие блики в сальных черных кудряшках. Смотрел, как Джонатан встает, припадая на правую ногу и кривясь от боли. Как скатывает пыльный матрас.
- «Сохранять чистоту - это закон. Разве мы не люди?».
Смотрел, как доктор пытается оттащить матрас к другой стене. И сгреб его на руки, прежде чем Крейн рухнул на пол.
- Мне все было любопытно, - Джокер облизнул губы. Он подхватил Джонатана под мышки и волок его, как кулька, в сухой угол. – Что ты там бормочешь, маньяк?
- Это «Остров…», - Крейн затих, голова запрокинулась, и он затылком уперся Джеку в грудь, - «Остров доктора Моро».
- Тебе плохо? Ты болен, доктор? Ммм? – Джек усадил его на пол и легонько похлопал по щеке.
- Нет. – Выдохнул Джонатан. Его бил озноб. – Нет. Я в полном порядке.
- Отлично, потому что я пришел спросить тебя кое о чем. – Кивнул Джокер. – Ты ведь не думал, что я пришел просто так, верно? – Прибавил он доверительно, заговорщически понизив голос. Доктор мотнул головой. – Не знаешь ли ты случаем, мой пронырливый и всеведущий… доктор Крейн. Где мне найти парочку готемских тяжеловесов?
Джонатан. Его можно поднять в воздух или забросить на плечо – без напряжения, одним махом. Ему двадцать девять, или около того, но он все еще годится в форточники. Чтобы проверить – чтобы узнать: он все еще здесь – нужно протягивать к нему руку, а ведь матрас, по сути, совсем не широкий.
Джонатан. Славный-славный Джонатан. Он все еще здесь. И, судя по всему, он будет здесь. Он никуда не уйдет. Никуда не уйдет, правда?
Темные круги вокруг его голубых глаз. И он молчит.
- Джонатан. – Джокер тряхнул его за плечи. – Эй-эй-эй, эй! Не вырубайся. Где там у тебя выключатель?
Джек прижимал его к себе. Если бы он сдавил чуть сильнее, мог бы сломать Крейну ребра. Вытянутая гладкая спина, холодная и пахнущая сладким слабым потом. Джокер расправлял собственный лиловый воротник под чужим горлом, пропускал между пальцами одну и ту же черную кудряшку – снова и снова.
- У тебя живут крысы. – У Джонатана было много приятных особенностей. Например, проблемы, о которых он говорил, переставали быть проблемами. Становились просто еще одной частью жизни. В смысле: он мог сказать – «На небе тучи», или «Солнце светит», а мог заговорить о крысах. Для него это были одинаково очевидные и терпимые вещи. Ему приходилось терпеть их.
- Я их ем. – Незамедлительно ответил Джек. Голова доктора слегка шевельнулась, теперь Джокер видел его лоб, с нечеткими тоскливыми морщинками, похожими на следы волн, под водой, на пригородном пляже. Джек жил когда-то в квартале от тридцать восьмой бухты. Он приходил с мамой на пляж. Раньше. Ребенком. Когда ей хотелось почувствовать себя его матерью. Сделать что-то хорошее.
Еще раз Джек Напье приходил в тридцать восьмую, чтобы привязать мешок под причал. В мешке лежала первая половина его отца. И вторая половина его отца.
- Это шутка? – Спросил Джонатан. Он насторожился, острые плечи опустились. Джокер поджал красные губы.
- Да. Ты покоряешь меня своей догадливостью.
- Ты очень похож на злого клоуна. – Отозвался Крейн. – Не достает только чего-нибудь… смешного.
- Что ж, - Джокер стиснул гибкое тощее тельце в объятьях. – Я не выбирал это поприще. Оно нашло меня само. – Он рассчитывал, что фраза прозвучит в духе хвастливых баек номинантов и чемпионов, «Я не выбирал лыжи – это лыжи выбрали меня». Так и получилось. Так, и еще немного о большой беде.
Немного о катастрофе.
Немного об апокалипсисе.
Немного об отвержении.
Немного о несправедливости.
Джонатан осторожно положил пальцы на его ладонь. Взял его за руку. Поцеловал его кисть. Черные пушистые ресницы защекотали Джеку сустав среднего пальца.
Доктор сказал:
- У тебя невероятно красивые руки.
Он сказал:
- Не поймаешь нам крысу на съедение? Жутко хочется жрать.
Он сидел на ящиках в углу. Белые пальцы и серые тени. Он сидел, вытянув босые ноги, и возился со своей тетрадкой. У него был целый ящик тетрадок. Джокер выцепил одну наугад, на обложку была приклеена карточка: «История болезни. Бэтмен». Сперва Джек хотел сказать, что у доктора дерьмовый почерк. Потом нащупал в кармане нож.
- У тебя есть такая штуковина для меня? Краткая опись подвигов?
«История болезни. Генри Дюкард».
«История болезни. Роберт Фалькони».
- Я могу завести, если ты не против. – Он сидел в углу, но теперь выглядело так, будто Джонатан забился в угол.
- Зачем? – Джокер на треть вытянул рукоятку. Безмятежность и веселье. Потроха и кости.
«История болезни. Джонатан Крейн».
- Это как если бы я написал твой портрет. – Мягким, почти увещевающим тоном отозвался доктор. Черные пряди падали ему на лоб. Черная четкая тень на стене – неподвижная и затаившаяся. На бледных щеках от черных ресниц оставались длинные тени-полосы.
- Я не очень люблю… портреты. – Джонатан перестал дышать, когда Джек щелкнул лезвием и нож заблестел в его руке. Он сидел, опасливо глядя на острие, его глаза были полуприкрыты, а мягкий и влажный рот кривился от страха. Довольный произведенным эффектом, Джокер поддел концом лезвия крышку на банке с гримом и влез пальцами в густое красное месиво. Он присел на ящик, возле тонкого колена в черной штанине, и осторожно коснулся губ Крейна. – Ты думаешь, я больной фрик? Ты хочешь вылечить меня, добрый доктор? – Колени Джонатана дрогнули, он свел их. Его кадык и его грудь опадали и поднимались, его аккуратные черные ноздри раздулись. Джек вымазал его лицо красной краской, отклонился и улыбнулся. – Куда лучше. – Грязной, жирной от грима рукой он потрепал доктора по загривку и вышел, тихо посмеиваясь.
В тот день – или на следующий – Джокер принес в свою подсобку простыни и застелил матрас, мурлыкая «Чудесное местечко» Эллиса Дилана.
В тот день – или на следующий – Джонни спросил его:
(Настороженный хорек, брови подняты, глазки выпучены)
- Надо полагать, я вышел из ранга военнопленного?
И Джек ответил:
- Не обольщайся, сокровище. Я превратил тебя в пленного из куска дохлого мяса.
Джокер стоял перед зеркалом и завязывал галстук.
- Детонатор или гранаты? – «Черный костюм или серый?». Джонатан зашевелился в углу. Скрытный пластиковый щелчок: он надел очки. Если бы щелчок был чуть громче, Джек подумал бы, что это предохранитель.
- Это риторический вопрос? – Серая жилетка на белую рубашку. Бурое пятно на плече не сошло до конца. – Просвети меня, будь добр: как ты собираешься взорвать одновременно несколько гранат? Почему во множественном числе?
- Для этого, - Джокер поймал воздух в ладони, развернулся на каблуках, - Бог и придумал, - он таинственно понизил голос и наклонил голову, - леску.
Джонатан улыбнулся.
- Эта маленькая групповая терапия проходит в шестом районе, в Флипсвуте. Дом двадцать шесть-В, кухня обслуживает два ближайших ресторана.
- Откуда столько знаний в твоей голове?
- Я в списке приглашенных. – Джек выпятил подбородок, поправил желтую бабочку и сдернул ее с шеи.
- Твою мать! – Джонатан спустил ноги на пол.
- Я могу помочь тебе? – «Ты можешь помочь мне, сладкий. Ты можешь помочь мне. Ты можешь заткнуть свой сочный розовый ротик, или отучить людей смотреть в зеркала, или вернуть меня лет на двадцать назад. Было бы так мило с твоей стороны. Конечно, конечно ты можешь, Джонни».
- Я рассказывал тебе когда-нибудь… Джонатан… откуда у меня эти шрамы? – Джокер редко строил дальние планы. Они вырастали стихийно. Сами собой. И он не смог бы сказать в эту минуту, что собирался убить доктора, но да, вполне, вполне мог бы его убить.
- Расскажи мне. – Крейн по-прежнему сидел на ящике, неловко подогнув длинные ноги и обняв себя за предплечья. Может быть, он молился. Может быть, он только слегка встревожился.
Я расскажу тебе, Джонни. Сейчас я расскажу тебе. Вопрос в другом: что ты мне ответишь? Что ты мне можешь сказать, малыш Джонни? «Не нужно жить прошлым», или «Постарайся увидеть лучшую сторону», или «Понимаю, тебе нелегко»? Скажи мне это. Скажи, и ты увидишь, какого цвета у тебя кишки, прежде чем я дам тебе умереть.
Но Джек присел рядом. И начал рассказывать. И с каждым произнесенным словом в нем крепла уверенность, что доктора Крейна придется убить. Свою историю Джокер рассказывал только мертвецам. Они слушали. Они слушали по-настоящему внимательно, потому что эта история была последним, что они слышали. Они слушали. Запоминали. Потом они затихали. И остывали.
Джонатан тоже слушал его очень внимательно. Он положил подбородок на сцепленные пальцы и смотрел на него. Внимательно. Только внимательно. Эта однозначность берегла ему жизнь.
- И что ты ответишь мне? Добрый доктор? – Спросил Джек, окончив рассказ.
Я прочту тебе сказку на ночь, сладкий. Спи крепко. Об этом я позабочусь.
- У тебя в учебнике есть подходящая страничка? Или я не укладываюсь в расписание? Ммм? Может быть, я не правильный психопат? Как зовут фриков на профессиональном жаргоне?
Ответь мне, сокровище. Потому что ты должен мне ответить. Потому что я сдохну на этом самом месте, если ты не ответишь мне. Я хочу знать, что ты скажешь. Я хочу понять, что ты думаешь, что ты думаешь обо мне. Я не очень уверен, что смогу обойтись без тебя. Поэтому отвечай мне. Отвечай мне правильно. И отвечай мне сейчас же, потому что если ты не сделаешь этого – я отрежу тебе язык, и ты никогда больше не скажешь ни одного сраного слова.
- Я не знаю, что тебе сказать, Джей. – Джей. Он называет его Джей. По литере на игральной карте – или по первой букве. – Что бы я не ответил, это будет недостаточно верно. И в любом случае, не нужно. Я проработал достаточно долго, чтобы понять: я не смогу помочь тебе, даже если ты в одночасье станешь образцовым пациентом. – Он наклонился вперед. Его серьезные и правдивые голубые глаза, шестичасовой прибой. Его настырные голубые глазки. Джокер мог смотреть в них, не отрываясь. В любом случае: не хотелось бы попортить их. – Я не пытаюсь тебя вылечить: глупо было бы ожидать, что в один прекрасный день ты заведешь питомца, устроишься работать почтальоном или начнешь клеить в Аркхеме коробочки для пластилина.
- У меня была золотая рыбка. – Вставил Джек. – Она умерла, потому что я забывал ее кормить. – Доктор судорожно, через силу сглотнул, дрогнули крылышки-ресницы.
- Если бы я был тобой – десять лет назад, я был бы тобой сейчас. Если бы Харви Дент был тобой тогда – сейчас бы его называли фриком. Это логично. – На подбородке у него царапина, в глазах сдержанное отчаянье. Если ткнуть его в плечо, он вздрогнет и свалится с ящика. Джокеру это нравилось: он любил пугать людей.
Одной рукой он погладил Джонатана по щеке. Другую поднял к его лицу. Прижал холодное сияющее лезвие к его губам.
- Тшш. – Он улыбнулся. Если бы кто-нибудь на этой паршивой Земле знал, как он устал улыбаться. – Тихо. Сеанс окончен, - он убрал прядь волос за ухо, мотнул головой, - мое сокровище. – Острие плавно прошло между губами Крейн, скрежетнуло о зубы. Джонатан разжал их. Впустил нож себе в рот.
- Давай. – Его голос дрожал и срывался на нервный шепот, он не мог заставить себя снова взглянуть на Джокера, но продолжал говорить. – Если хочешь этого, не тяни. – Он закрыл рот, сомкнул губы, словно для поцелуя, и дернулся в сторону. Ему чертовски повезло, что нож касался уголка его рта тупой стороной и только слегка задел губу.
Джек выдернул нож и сунул его обратно в карман.
- Какого хрена ты творишь? – Рявкнул он, схватив Крейна за подбородок. Доктор кучей бесполезного тряпья и мяса валялся в углу. Он тонко, на одной ноте стонал, глаза у него закатились.
- Я хочу, - прошептал он, оседая все ниже на ящиках, - быть тобой.
Джек поднял его обратно – ему нравилось держать доктора на руках. Нравилось чувствовать, что он может отпустить его или уронить, а может обнять и положить рядом. Может быть, Джокер был большим ребенком, играющим с живыми игрушками, может быть и так, но когда люди умирают, когда по всему Готему зажигаются фейерверки и ночь превращается в день… тогда уже никто не говорит, что это детские игры. Люди быстро учатся молчать.
- Сокровище, - позвал Джек, сжимая хорошенькое личико в ладонях, - кто сказал тебе, что это забавно? А? Ты думаешь, я был счастлив, когда выиграл этот маленький приз? – Что-то было не так с его лицом. Кроме краски, шрамов и разумной укоризны там было что-то еще, потому что Джонатан протянул руку и прижал его к себе, к своей гребаной жилетке, подбородком ткнувшись ему в лоб. Джокер фальшиво шмыгнул носом и захихикал, размазывая белый грим по серой шерсти, но доктор только сильнее сжал объятия, и Джек поставил себе на заметку, что у Крейна руки гораздо сильнее, чем он хочет показать.
Джек, разумеется, мог бы вырваться. Мог бы головой боднуть доктора в подбородок, и тот, скорее всего, откусил бы себе кончик языка или прикусил губы, и было бы много крови, но Джокер не сделал этого. Он сидел, прижавшись щекой к узкой, ходящей ходуном от сбивчивого нервного дыхания груди, и позволял Джонатану гладить себя по спутанным волосам, и думал – еще не всерьез, не до конца и не совсем, а мимо ходом, шутки ради, - что кто-то наконец-то любит его и что он хочет провести так всю оставшуюся жизнь.
Джонатан облизывает пальцы, его голые тощие колени под простыней… он выглядит самым безобидным существом на свете. Кожа обтягивает его ключицы, на коже – синяки. Он ест кукурузные чипсы и смотрит в экран.
- Техника совсем не в твоем духе. – Говорит доктор Джонатан Крейн, глядя на труп, качающийся в петле. Он облизывает пальцы, его подбородок поблескивает в мерцающем голубоватом свете.
- Это подарок. – Объясняет Джек. – Можно сказать, пирог в извинение. Доставленный посмертно.
Они смотрят новости. Вот уже четыре дня, как Джокер – главная тема выпусков. И они, журналисты, обожают вставлять куски из его маленького любительского видео. Мастер знаком вам по таким работам, как.
Когда Джонатан нервничает, у него торчат нос и скулы. Просто-таки отрастают. Если бы Джек не знал его, сказал бы, что доктор злится.
- Ты убил всех моих людей?
- Я убил только бэт-заменителей. Остальные ребятишки вполне толковые. - Джонатан поводит голым молочно-белым плечом. Хорош, как ангел.
- Счастлив это слышать.
Джокер на экране направляет камеру себе в лицо. Целится себе в лицо и хищно облизывается. Он дает обещание.
Живой Джокер, в подсобке, снимает ботинки и с ногами залезает на матрас. Джонатан Крейн наклоняется и целует его горло, сдвинув лиловый воротник.
- Я тоже могу быть очень, очень толковым. – Его губы, визуальный магнит, они блестят и зовут, они говорят:
«Я хочу тебя».
Они говорят:
«Ты не будешь один».
- Дай мне сделать что-нибудь стоящее: я тебя не разочарую, обещаю. – Податливые и мягкие, они касаются подбородка Джека. Доктор научился целовать его, не пачкаясь.
Джокер закрывает глаза. Он похож на мертвеца. Он на самом деле – почти мертвец. Он лежал в черном мешке и, похоже, никогда не чувствовал себя лучше.
Мягкие и легкие розовые губы – на его губах. На размытом гриме под носом. На его щеках. Они касаются его лба и левой мочки уха. Джокер протягивает руку, вслепую, и опрокидывает Джонатана на себя. Только что эти губы целовали черные провалы вокруг его глаз и шрамы на его лице. Теперь эти губы целует Джек. Целует их. Кусает их. Джонатан прижимается к нему. Он совсем легкий. Иногда Джокеру кажется, что его вообще не существует.
Он зажмуривает глаза, когда Джокер входит в него. «Только не опять. Только не со мной». Рот кривится, раздуваются ноздри. Если бы доктор Крейн был бабой – был бы первосортной стервой.
Джокер смотрит ему за спину, смотрит на его торчащие лопатки. Держится за черные кудри на его затылке. Брюки липнут к ногам. Руки Джонатана – быстрые хваткие пальчики – шарят у него под рубашкой.
По телевизору – новости. Мать его, Харви Дент.
- Хренов ублюдок. – Джек улыбается.
- Для этого, - голова доктора запрокинута, губы блестят от слюны. – И придумали. Выключатель. – Он двигается, медленно и мощно. Ладонь Джокера лежит у него на колене. Джек улыбается шире, вспоминая, как легко оставить отпечатки на этом теле.
На экране Харви Дент – до сих пор. Американская мечта в полный рост. Блондинчик с рекламы хлопьев.
Джонатан. Красивый и аккуратный. Он вспарывает кожу у трупа на брюхе и двигает скальпель так, будто чистит картошку. Джонатан. Сосредоточенный и серьезный. Уперев конец лезвия в волосатый раздутый живот, точно ручку в конспект, он объясняет:
- Если ты заставишь его проглотить детонатор, он, скорее всего, задохнется, а конструкция целиком не пройдет и останется в ротовой полости.
Джонатан, в костюме и галстуке. Пухлые губы кривятся, брови сошлись к переносице. Уголки глаз, ближе к носу, воспаленно-красные.
Джонатан объясняет:
- В любом случае, я бы не советовал тебе опускать детонатор в желудок: велика вероятность, что не дойдет сигнал и устройство просто не сработает.
Джонатан. Очки поблескивают, под белой кожей кисти проглядывают светло-голубые вены.
Он говорит:
- Будь добр, дай мне, пожалуйста, телефон.
Он приподнимает серую мертвую кожу, просунув широкое лезвие под надрез, и две трети скальпеля движутся внутри. Другим лезвием доктор кожу оттягивает.
- У тебя наверняка не было проблем с лягушками в школе. – Констатирует Джек.
Придерживая труп коленом, Джонатан проталкивает телефон под кожу. Подталкивает его острием. Джонатан, с его голубыми глазами. С чистым носовым платком в потайном кармане. Он поднимает бледное хорошенькое личико и улыбается.
Темная жидкость – трупный яд – тихо шипит, стекая на пол.
- Позвони ему: спроси, как у него дела.
Джонатан пытается шутить. Его ладони, основания пальцев – безупречно чистые. Дальше руки измазаны черной мертвой кровью и слизью. Светлым вытекшим жиром. На руках есть грязь – но они не грязные.
Джокер набирает номер. Подносит трубку к уху. Джонатан смотрит на брюхо кулька, красивый и аккуратный Джонатан.
И Джокер говорит в телефон – прямо в распоротый волосатый живот.
- Я люблю тебя, Джонни.
Парень на полу орет. Кажется, он ранен. Какая неприятность.
- Подходите по одному, вас много – я один. – Добрый доктор пятерней счесывает волосы со лба, шмыгает носом. – Пропускайте вперед тяжелораненых. С больной головой ко мне не подходить. – Мальки вытащили на стол все старые профсоюзные аптечки. Черный портфель открыт, на сортировочный стол из улыбающейся пасти сыплются белые кругляшки.
Джек поднимает таблетку двумя пальцами. Глотает. Причмокивает губами.
- Ням-ням-ням, вкусная штука!
Крейн перевязывает мальку дырку в боку. У этого кретина на лице все еще клоунская пластиковая маска, и он не знает, куда девать руки. Не оборачиваясь, Джонатан огрызается.
- А если бы это был пурген или мышьяк? – И парень что-то мычит из-под маски. Мол, он не причем.
Тот, на полу, продолжает вопить.
- Слишком вкусная. Что это?
- Нейтрализатор токсина.
- Ядовитый?
- Не очень.
- И что мне грозит?
Джонатан держит в зубах скальпель, затягивает бинт. Дает пинка мальку и сует следующему ручку скальпеля в рот раньше, чем парень успевает заговорить.
- Тебе – ничего. – Заверяет доктор, пристально и недовольно глядя на Джокера.
Раненый орет.
Крейн забирает у парня скальпель и спрашивает, нагнувшись вперед:
- Перелом? Отошел. Следующий!
- Вот мне любопытно, - Джек присаживается на край стола и кладет подбородок доктору на плечо. Джонни дергается. На черном твидовом пиджаке остается белая полоса. – Ты ведь не травматолог, - мурлычет Джек, он подается ближе и шепчет Крейну на ухо, - ты мозгоправ.
- Я психиатр. – Джонатан опускается на корточки, вспарывает окровавленную джинсовую штанину. – Прошел медицинский курс. – Он говорит это чуть громче, чем нужно: не хочет подрывать доверие. Впервые ребятишки смотрят на него, как на босса. Смотрят на него, как на Бога.
Они могут смотреть так только на тех, кто отправляет их умирать, или на тех, кто не дает им умереть. Они чтят тех, кто распоряжается их жизнями.
Джонатан затягивает жгут и вслепую шлепает ладонью по столу.
- Джей, не мог бы ты дать мне блокнот?
Крик повсюду – из угла и до потолка. Джек прикрывает глаза, он сверх меры доволен собой.
- Который час? Кто-нибудь здесь знает, который час? – Джокер не знает, который час, зато точно знает, что часы доктора встали. Знает, почему они встали. Он наступил на них утром: в конце концов, время такая условная вещь…
Парень, в белых трусах-боксерках, с распоротой штаниной, лепечет:
- Пол пятого. – Крейн поднимается. Поворачивается. Он выбрасывает руку вперед раньше, чем Джокер успевает увернуться. Доктор трет его щеку кончиками пальцев, и Джек хихикает, но его чудесное ядовитое хихиканье заглушает чертов скулеж с пола.
- Щекотно.
Красной краской, Крейн пишет цифры у парня на ладони.
- В ближайшие три часа – подходишь ко мне. Кто еще?
Крики становятся громче. У следующего раненого уже синеют губы, и он подходит бочком, держась за край стола.
- Джей, не желаешь слегка разнообразить свой досуг и помочь мне? – С тихим похабным шлепком он прижимает два пальца к чужой посеревшей шее, и Джек думает – к черту. К черту, знали, на что шли, пусть справляются сами. Пусть передохнут. Он больше не хочет ждать ни секунды. Чего он хочет, так это перегнуть доброго доктора через стол и трахать его, пока не перестанет чувствовать свой собственный член.
У того парня, в углу. У него внутри столько крови, что можно затопить склад, и она все еще вытекает наружу, а этот сукин сын голосит вовсю.
Джонатан качает головой:
- Тебе нужно в больницу.
- Я не могу… - малек шлепает губами и дрожит от страха.
- Тебе нужно в больницу. – Доктор настойчив. – Я ни чем не могу тебе помочь.
Тот, в углу, он все еще орет. Целые пациенты кончились, и Джек достает пистолет:
- Скорая помощь отъехала, заканчивай. – Малек таращит глаза. Потом магическим образом исчезает половина его черепа. Джонатан полон укоризны, он медленно, с претензией, стирает рукавом со сжатых губ кровавые ошметки.
Парень на полу срывается на визг.
- Джей, раз уж ты начал, - говорит доктор, его глаза по-прежнему закрыты, он достает из кармана платок и тщательно вытирает лицо, - ты не мог бы?
- Счастлив услужить тебе, сокровище. – Джокер целится, зажмурив левый глаз. – Пуф. – И орущей глотки как не бывало.
Джек касается его нижней губы. Два пальца, три пальца. Нажимает сильнее. Накрывает ладонью его рот.
- Джей, мне нечем дышать. – Доктор смахивает его руку, и Джокер вжимает его в матрас.
- Попробуй-ка носом. – Советует Джек.
- Ты мне его разбил. – Возражает Джонатан. Он нервничает, его выдает сбивчивое дыхание, выдают глаза, настороженные и тревожные, и слегка помутневшие.
- Твоя книга, «Когда Ницше плакал», о чем эта белиберда? – Джокер упирается в его белые плечи, нависает над ним, спутанные волосы щекочут доктору щеку.
- О методе взаимной психотерапии. – Закончив фразу, Джонатан слегка поджимает губы, он смотрит в сторону, и хотя Джонни всегда недолюбливал свою работу, сейчас он чувствует себя членом верховной касты. Это происходит непроизвольно, и он наверняка не догадывается о том, какое паскудное выражение проявляется на его хорошенькой мордашке, иначе постарался бы удержаться, но на лбу у него загорается яркая неоновая надпись: «Я – гений. Вы – идиоты».
И Джек предлагает.
- Расскажи мне свою историю, детка.
Из здоровенной картонной коробки Джонатан достает свою тетрадку. «Джонатан Крейн. Историй болезни». Он надевает очки, накидывает на плечи рубашку и простыней накрывает ноги.
- Все довольно заурядно. – И он опять поджимает губы, потому что, всего на секунду, ему кажется, будто он снова психиатр из Аркхема и озвучивает дело очередного конченного психа. – Изнасилование, взаимовыгодная сделка, взаимовыгодная сделка, опять изнасилование, попытка суицида, - он перелистывает страницы, на его лице, хладнокровном и ожесточенном, четче проявляются скулы. – Не кровопускание, - уточняет доктор Крейн, почти с удивлением, почти с уважением, - псевдо-восточная фашистская философия, эксперименты в области психофармакологии, несчастный случай на производстве и тест химического токсина, двенадцатичасовой допрос, все. – Он захлопнул тетрадку, у него слегка дергается кончик носа. - В настоящее время: безработный сомнительного рода деятельности, вероятно, имеет место стокгольмский синдром. – Джокер, довольный и невозмутимый, достает из-за вентиляционной решетки бутылку скотча. Его нельзя назвать счастливым, но он знает отличное решение для большинства проблем.
- Закончил? – Спрашивает он и сбрасывает тетрадку на бетонный пол. Джек поливает исписанные страницы виски, меланхолично перелистывает страницы носком ботинка, и чиркает спичкой. Бумага горит. Джонатан протягивает к ней руку, нагибается и замирает. У него слезятся глаза, его трясет. Его свернутые острые плечи мелко-мелко, почти незаметно дрожат.
- Хорошо. – Тихо, обезличенно выговаривает Джонатан пересохшими губами. – Как скажешь. – Его голос становится тоньше, и доктор медленно заваливается назад. Джонатан падает в обморок, когда не знает, как по-другому разрешить конфликт. Если он не представляет себе, что делать с ситуацией, он ее бойкотирует. Это обаятельно, но Джокер… не в настроении. Поэтому он стаскивает доктора с матраса и сует его руку в огонь.
Это не очень приятно, но когда Джонни кричит, Джек чувствует возбуждение. Он хочет, чтобы это продолжалось дольше. Он просто хочет. И он знает, что это называется садизмом, но, в конце концов, он ведь может позволить себе пару маленьких слабостей.
И вот теперь Джонатан плачет. И Джокер успокаивает его. Гладит по черным жирным кудряшкам. Теперь все в порядке – окончательно, на самом деле в порядке.
Полчаса спустя, Джек по-прежнему прижимает доктора к себе. Рука присыпана содой, но Джонатан уверяет его, что ожога не будет, и голос у Джонни дрожит.
- Пожалуйста, продолжай. – Предлагает Джокер, и Крейн вздрагивает, он хочет что-то сказать, но его не слушается язык. Кажется, он очень напуган. Джек не хотел этого, совсем не хотел, никогда не получается рассчитать меру, а повторить опыт почти никогда не удается. – Ты хотел рассказать мне историю, но потом мы слегка отвлеклись.
И Джонатан соглашается. На складе безупречно тихо. И темно. Где-то в доках швартуется грузовой паром.
- У моей семьи был дом в ста милях от Готэма. У меня было трое братьев и две сестры, насколько я помню, это меня ужасно раздражало. Я не был старшим, не был младшим, и исправно получал по голове, но, тем не менее, мне казалось, что мир относится ко мне неплохо. Мне было двенадцать. Мы поссорились, я сбежал. Я надеялся, что меня будут искать, что все ужасно обеспокоятся, огорчатся и поймут, как много я для них значил. Насколько я знаю, так поступают все дети. Откуда мне было знать, что Тим Батенхем скрывался от полиции в брошенном сарае, куда я залез?
- Парень, который просверливал людям головы…
- А потом заливал в черепную коробку антифриз и моющую жидкость, да. К слову, у него была фобия на пугала. Я отделался травмами средней тяжести, мне удалось сбежать снова: на фермах Новой Англии с полевых пугал можно рисовать обложки для хоррора. Я лежал на кукурузном поле. Помню, мне было ужасно страшно. Я лежал и ждал: пока кто-нибудь не придет за мной, пока кто-нибудь не спасет меня и не заберет домой. Когда я понял, что никто не придет, я вернулся домой сам. Отец дал мне подзатыльник и сказал, что они волновались. Через неделю, когда Батенхема поймали… папа смотрел новости, он был очень убедительным, серьезным и строгим. «Ты мог бы попасться этому психу». Они считали, что только мог бы.
…Я проходил практику в больнице Сен-Фьерис. Я не слишком везучий: это было время действия программы Вайт Пауэр, и записи сеанса не велись на камеру, а мне предлагалось иметь дело с пациентом без наручников или смирительной рубашки, без вспомогательных средств. Джеймс Артур Мальвин проходил курс реабилитации. Он изнасиловал меня и получил за это лишний шприц халдола, но ведь дальше дурдома все равно не пошлют. Тогда я повел себя… не вполне разумно. Я выпил все таблетки, до которых смог добраться, и даже написал довольно бессвязную предсмертную записку. Я не помню, что произошло, но последствия от психотропных препаратов с такими разносторонними эффектами могли быть совершенно непредсказуемыми. Меня спасли. Кажется, я всю жизнь надеялся на то, что кто-нибудь все-таки спасет меня. Генри Дюкард – Рас Аль Гул, человек, который чуть не уничтожил Готэм, - он пришел ко мне и час кормил с ложечки шоколадным пудингом. Я согласился отправиться с ним, он обещал уладить вопрос с бумагами: возвращаться в Сан-Фьерис в качестве пациента мне ужасно не хотелось.
…И я боюсь, Джей. Самое страшное то, что я боюсь. Кто бы и как бы не пытался избавить меня от страха. Я боюсь высоты. Темноты. Боли. Я боюсь своих пациентов. Я боюсь попасть в Аркхем. Я боюсь ворон – пожалуйста, не смейся. Боюсь тех, кто сильнее меня. Боюсь смерти. Я не выкурил за всю жизнь ни одной сигареты, потому что боюсь умереть от рака, и до недавнего времени у меня в кармане лежала пачка презервативов, потому что я до смерти боюсь заразиться. И я боюсь тебя, Джей. Потому что однажды ты заиграешься и прикончишь меня.
Золотой китайский болванчик вертел из стороны в сторону своей светлой головкой и тихонько подвывал. Его пугала улыбка этого психа. Еще сильнее он испугался, когда псих нахмурился. Жизнь – очень, очень, очень дерьмовая вещица. Стоит ей почесать тебя за ухом, и вот она уже с размаху лупит тебя по яйцам. Звучит лихо, пока не испробуешь на собственной шкуре. Когда испробуешь… в общем, настроение портится и как-то разом убывает желание делится мудростями по центу за фунт.
Настроение у Джея действительно испортилось. На секунду ему показалось, что он попал внутрь игрушки с восточного рынка – не той игрушки, которая сейчас корчилась на полу, а той, какую устанавливают на гейм-бои избалованные детишки. Все вокруг перестало быть настоящим. Условные контуры, нарисованные границы, скверно сделанная перспектива. Он мог бы пройти сквозь стену, если бы захотел. Парень из его команды, он очухался и удрал от грузовика, раньше чем подъехала скорая, труповозка и второй наряд. Молодчина. В общем, он сказал…
- В общем, я забрал его, но он вроде уже не дышит. В общем, посмотрите сами, я о том… в общем, это все… док… - Это все, что осталось от доктора Крейна.
Джонатан лежал на полу. Кровь начала подсыхать. Доктор Джонатан Крейн ничем не отличался от прочих мертвых или умирающих. В общем, ничем. Очень бледный. Очень несчастный. Очень попорченный.
Он зажмурился, самое безобидное, самое беззащитное существо на Земле. На самом деле зажмурился, и Джек не увидел мертвых рыбьих глаз. Джонатан лежал, неподвижно, характерно, и все равно казалось, что он старается сжаться в комок. Джокер присел рядом на корточки. Положил пальцы на тонкое серое запястье.
Один гиппопотам.
Его пиджак порвался, выглядело так, будто ткань распороли – от подмышки до конца. Доктор, скорее всего, разбил головой стекло, и темная кровь только показывалась украдкой из-под черных слипшихся кудряшек.
Два гиппопотама.
Его запах куда-то потерялся. Не осталось ничего, кроме дыма и кислого запаха подсыхающей крови, кроме запаха большого взрыва, кроме запаха смерти.
Три гиппопотама.
Его приоткрытые губы казались совсем сухими. Они потемнели и немного распухли, все лицо доктора было в мелких порезах-росчерках, как будто он лез через кустарник. Твид на левом плече промок и хлюпал.
Четыре гиппопотама.
Тени от его ресниц были совсем неподвижными – Джек не мог припомнить, когда видел их такими. Левую кисть кто-то из мальков обмотал носовым платком – носовым платком Джонатана. Платок был темно-малиновым, и даже не убирая его Джокер мог сказать, что доктор остался без пары пальцев.
Пять.
И он был мертв. Никакого пульса. Ничего похожего на пульс.
- Где его очки? – Спросил Джокер. – Где его очки, где они?
- В кармане. – Малек пискнул так, будто кто-то стоял у него на яйцах. – В на… - он дал петуха и закашлялся, - в нагрудном кармане.
Конечно, они разбились. Они разбились, а стекла поцарапали ему лицо. А может быть, все было совсем по-другому. Как бы там ни было, Джокер достал их, раскрыл и надел на Крейна. Отстранился. Кончиками пальцев убрал черные, будто бы мокрые пряди в стороны. Отдернул руки. Поправил его голову.
Доктор, чудесный славный аккуратный доктор, неужели ты забыл пристегнуться?
Джек наклонился к нему и шепнул:
- Пожалуйста. – Он взял себя за локти и прикрыл глаза. Сосредоточился. Он был похож на ребенка, который просил пятерку по математике у Господа Бога или велосипед у Санта-Клауса. – Пожалуйста, живи. – Попросил Джокер. Голосом ребенка, который боится спугнуть чудо. Голосом ребенка, у которого с судьбой очень близкие отношения, так что громко говорить ему не нужно. Голосом ребенка, который знает, что его желание обязательно исполнится. – Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, живи. – Он сидел над мертвым окровавленным телом, сгорбившись и сжав кулаки, яростно выговаривая слова, секунду назад звучавшие доверчиво и наивно. – Пожалуйста! Пожалуйста. – Малек за спиной шевельнулся. Переступил с ноги на ногу. Джокер терпеть не мог, когда на него пялились. В общем, он его убил.
Джонатан, обескровленный и покалеченный, Джонатан на полу выглядел измотанным и усталым. Он был таким, сколько Джек его помнил, и это почти вызывало ностальгию. Больше Джонатана не было. Его не было, и не будет, и не будет больше никогда, и не было, и не будет, и не будет больше никогда, не будет больше никогда. Гора денег и куча динамита – но без него. Его тонкие колени пропали, взгляд на них больше не останавливался. Исчез его запах. Исчез его запах. Его водянистые голубые глаза, влажные и назойливые. Они закрылись – сами и насовсем.
Джокер поднялся. Кажется, он знал, что нужно делать. Давно нужно было начать делать.
Через час вокруг доктора вырос огромный бумажный денежный цветок. Джек сидел на коленях, на пачках купюр. Пора было накрывать тело. Бросить первую горсть могильной земли. Джокер ждал.
Он поправил на Джонатане твидовый пиджак. Перевязал галстук. Он долго развязывал и расшнуровывал его ботинки. Защелкнул на его твердом холодном запястье свои часы. Отдал ему свои помятые «Pel-Mell». Джек подложил новенькую хрустящую пачку ему под голову. Другую. Третью.
- Пожалуйста. – Повторил он, безнадежно, почти уже не чувствуя потребности в ответе. Напоследок. – Сокровище, - позвал Джек, наклонившись к несчастному и усталому серому лицу, - я сожгу тебя.
Где-то в северном Готеме, возле Тридцать Восьмой, стоит длинный кирпичный дом, похожий на рабочий барак. В доме двадцать отдельных входов, и квартирка за белой дверью, куда еще лет восемь-десять не решатся вселиться. Людям кажется, что там до сих пор лежат трупы. Труп мужчины с отстрелянной челюстью, труп соседки, заглянувшей на чай. Ее восьмилетнего сынишки по имени Шеннон и доставучей шумной собаки. Труп женщины в красивом платье с желтыми цветами, делавшем ее похожей на кинозвезду середины пятидесятых годов.
Джек не планировал убивать их всех, но, войдя в квартиру, стрелял, пока не кончились патроны. Шутка в том, что планы никогда не воплощаются в жизнь так, как было задумано.
Сейчас Джек висит вниз головой, кровь усиленно приливает к мозгу, весь вес перенесен на правую ногу, и наилучшее слово для его самоощущения – агония. Где-то в Северной Америке стоит город под названием Готэм, и люди в городе еще лет восемь-десять не решатся подбадривать друг друга фразой о том, что «всюду есть забавная сторона». Эта фраза намертво связанна с горелым мясом, огнем и хаосом, и Джек думает о том, что, может быть, ради этого стоило жить, и еще о том, что, прежде чем он закидал лицо доктора Крейна тонкими жесткими пачками с новенькими купюрами, по темным губам Джонатана проползла улыбка.
В лицо Джеку бьет белый свет, но он чертовски хорошо знает, что это не свет в конце тоннеля, а лучи фонарей, прикрепленных к ружьям. Детишки с ружьями боятся его до смерти, но теперь это уже не так мило и не так важно. Кровь стучится в ушах, и Джеку кажется, что он снова стоит перед белой дверью. Только фальшивый резкий смех и жирный грим напоминают ему о том, что он больше, чем человек. О том, что он – Джокер.
Кровь стучится в ушах, и Джек слышит шипение, как будто под давлением выпускают воздух, выпускают газ. Детишки кричат, но, может быть, они кричат ему поднять руки и не двигаться. Детишки бегут, но, скорее всего, они бегут к нему, и в глазах у Джека – один сплошной белый свет.
Кто-то дергает его.
- Ее хрен разрежешь!
- Тогда начинай пилить. – Голос совсем рядом, почти над ухом, и знакомая беспокойная рука придерживают Джеку голову.
- Чем пилить?
- Ножом. – Другим ножом. Джонатан никогда не ругается, он осторожен в словах и любая команда от него обычно без ума. Джокеру это нравилось: хуже всего смотрится козел с пушкой, который не по делу открывает пасть. Джонатан
Everything burns.
Фандом: Бэтмандиана, "Темный рыцарь".
Пейринг: Джокер/Крейн.
Рейтинг: R.
Предупреждение: насилие, плохие шутки.
Дисклаймер: права на персонажей принадлежат DC и создателям фильма.
читать дальшеПо лицу Крейна текла кровь – жидкая и яркая. Его губы, его нос и подбородок – блестящие от крови, красные и гладкие. Когда он взглянул на Джокера, его глаза были опухшими и назойливо-проникновенными. Ярко голубые глаза. Он выглядел жалким, но смотрелся неплохо. Он выглядел жалким ровно настолько, насколько должен выглядеть парень в его положении. В смысле: если ты заперт в кладовке, связан и безоружен, а снаружи доносятся удары, и человек, заглянувший к тебе, хочет тебя убить, - ты вряд ли будешь выглядеть на все сто. Можно сказать, нет шансов.
Его раздвинутые колени были неправдоподобно тонкими. Он был похож на книжку в мягкой обложке, которую разогнули, чтобы читать, не придерживая. Если бы доктор и вправду был книгой, Джек сказал бы, что толком его уже не закрыть. Это было странно – и это было славно. Руки и ноги связаны за спиной в один пучок, и добрый доктор – с раздвинутыми ногами и выгнутым хребтом – сойдет за девку, танцующую в стрип-клубе на зеркальном столе.
Он был обреченным, и испуганным, и печальным. Он был затраханным и вымотанным – и еще слегка обеспокоенным. Смущенным. Он знал, о чем речь. В смысле: он знал, как он выглядит. Он знал, что похож на девку, за десятку имитирующую трах с невидимым партнером. И что он был жалким – тоже конечно знал.
На нем был черный галстук. Джокер призадумался: задушить засранца или заставить сожрать тряпку?
- Так-так-так. Здравствуй, умник. Чудный мальчик из колледжа. – Пропел Джек. – Чудный хитрожопый мальчик.
Крейн смотрел на него, внимательно и правильно. Крейн смотрел на него, не нужно было поднимать его голову. И все равно Джокер подпер его подбородок концом лезвия. Парень дернулся вверх раньше, чем нож коснулся его кожи. Он судорожно сглотнул, скосил глаза на нож. Он почему-то думал, что если будет видеть его, если будет достаточно хорошо смотреть, все пройдет гладко. Нож остановится. Он мнил себя долбанным фокусником, но в его мордашке не было удивления, и это играло ему на руку. Джек терпеть не мог самоуверенных ребятишек, которые орут, визжат и пучат глаза, но до последней секунды не могут поверить, что кто-то на самом деле собирается поранить их.
- Думаешь, ты умнее всех? Думаешь, ты умнее меня? – Джокер зачерпнул другой рукой черные масляные волосы Крейна и сильнее оттянул его голову. – Думаешь, меня можно было напугать этим дерьмом, Бу? – Он захихикал, пара мелких капель слюны угодили доктору на лоб. Джек сжал его шею. Дернул за волосы. – Думаешь, - прошептал он ласково и рявкнул, нагнувшись к маленькому бледному уху, - я боюсь?!
Если кошке к хвосту привязать жестянку, она будет удирать от собственного хвоста. Если жестянка будет греметь слишком громко, кошка не заметит автобус и выскочит прямо под колесо. Прежде, чем колеса раздавят с хрустом ее кости и разотрут по асфальту ее шкурку, кошка подумает, что спаслась, – жестянка перестанет греметь.
Крейн смотрел на нож. Секунду их головы соприкасались, потом Джек отстранился. Крейн смотрел на нож. Очень внимательно смотрел на лезвие. Джокер ударил его каблуком повыше колена, доктор тонко и длинно вскрикнул. Зрачки расширились так, будто он съел в один прием пригоршню экстази. И он все еще смотрел на нож.
Крейн быстро и воровато облизнул губы кончиком языка – совсем красным.
Джек ударил его коленом в живот. Может быть, ему не понравилась игра в гляделки. Может быть, он хотел еще раз послушать, как доктор кричит. Кричал он очень неплохо.
Крейн упал ему под ноги – щекой на ботинок. Джек вернул его на место.
- Вставай, прелесть моя, вставай. – Из пореза на подбородке кровь потекла резвее. Кровью заляпался воротник. Заляпался галстук. На шее у доктора виднелись лиловые отпечатки – вся пятерня.
«Нет, сладкий», - подумал Джокер, - «Ты либо бриллиант – либо стеклянный шкаф. Знай снимай пальчики».
И такие маленькие ушки. Тут нужен столовый нож, а не кей-бард. На худой конец – пирочинка.
Джонатан сжал руки в кулаки за спиной. Спокойно. Боли нет. Вокруг – темно и тихо. Месяц встает над заливом.
Джон попытался представить себе картофельный мешок. Представить маску. Прикосновение ткани к лицу. Попытался увидеть мир через два разреза. Найти быстрое и верное решение.
Но решенье не приходило. Его голова была занята одной большой и бесполезной мыслью. «Господи Боже, я родился не затем, чтобы Оно выпустило мне кишки». Это было смешно и глупо, но… это было Оно. Оно – как на обложке первого издания. Прямо перед ним. Оно ухмылялось, и вместо острых когтей у Него был нож, и Оно было совсем близко, совсем рядом. Оно хотело убить его.
Оно пришло за ним. Оно пришло за ним.
А месяц вставал над заливом, и в маслянистой черной воде дрожало белое отражение. Джонатан пытался представить себе кабинет в больнице. Большие и толстые стены. Саму безопасность. Электрошок. Он старался почувствовать ладонью жесткую ручку портфеля.
Оно держало нож в руках. Острие – все еще холодное и скользкое от крови – уперлось Джонатану под мочку уха.
«Пожалуйста…»
«Пожалуйста. Не нужно убивать меня».
«Не нужно делать мне больно».
«Пожалуйста. Не забирайте меня под кровать».
- Мистер Джокер. – Джек остановился. Ему было интересно. Пожалуй, до сих пор ни один человек на Земле не называл его мистером Джокером. – Я прекрасно сознаю, что Вам ничего не стоит убить меня, - во рту у Джонатана было мокро, он буквально захлебывался, не успевал сглатывать. Его почти не слушалось горло.
- Очень. Очень-очень верно, мальчик из колледжа. – Закивал Джокер. Он взял Крейна двумя пальцами за лацкан пиджака и помотал из стороны в сторону. – Лучше скажи-ка мне вот что. Доктор Крейн. Какого хрена ты зовешь себя пугалом и ходишь в костюмах? Ммм?
«Здесь. Сейчас. Ты здесь. Ты здесь. Ты здесь, Оно стоит перед тобой. Оно убьет тебя, если ты хлопнешься в обморок».
- Я разумею: все эти парни, конечно, похожи на кукурузных ворон, но ты ведь думал про другое, а? – Джокер похлопал его по щеке. Крейн неловко, судорожно дернулся вперед, втянул воздух со свистом.
- Зачем Вам меня убивать?
- Что-что-что? – Подбодрил его Джек. Он присел на пол и нагнулся ближе: хороший мальчик, готовый послушать сказку.
- У Вас не хватает людей. У Вас колоссальные планы. – Крейн продолжал говорить, хотя уже начал заваливаться на сторону. Может быть, он был ранен. Может быть, зайка просто перепугался, ха-ха. – Зачем Вам меня убивать, если я могу быть Вам полезен? – Выражение сочувствие и заботы с гримом сочеталось паршиво, но Джокер постарался сохранить его. Острие ножа уперлось доктору в уголок рта.
Одни красные губы. Другие красные губы. Забавно. Нет, правда: забавно.
- Я уже сталкивался с Бетмэном. Вы могли оценить в действии мой химикат. – Такой усталый мальчик. Спи, зубная фея поцелует твои глазки. – Таких, как мы, в Готеме нет. Вы больше, Вы сильнее, я поменьше, но мы похожи. Не стоит спешить. – Кровь окрашивает лезвие – ровным слоем. Нож красный – как будто был таким всегда.
И вот Крейн дергается – как будто со сна. Выпрямляется. Кренится вперед.
Его губы – по-прежнему красные и гладкие, такие же, как лезвие в руках Джокера. Они блестят. Одни красные губы. Другие красные губы. И доктор целует его – коротко и боязливо. Как задрот на выпускном, приклеившийся к подвыпившей девчонке, с которой сидел шесть лет за одной партой.
Руки и ноги Крейна по-прежнему связаны за спиной. Его тонкие колени – с двух сторон, вокруг Джека. Половина его лица выкрашена кровью – ровным слоем, как будто была такой красной всегда. Его подбородок трется о подбородок Джокера, и кровь мешается с гримом. Его губы – мягкие и пухлые, скользкие и неуловимые, кажутся почти остывающими.
Но он не остывает. Он живой, теплый и добровольный. Он реален. И согласен.
Нет ничего хуже, чем искать причины. Не придумано более трудного, бесполезного и гадского занятия. Джек давно решил про себя, что этого делать не стоит. Даже если он поймет, почему делает… Что-то – делать не перестанет. Не получит больше удовольствия. Ему не будет интереснее. А значит, нет смысла разгребать мусорную гору, чтобы достать из-под нее пустую банку.
И все-таки он думал о докторе. Он не хотел хвалить пронырливого засранца – до смерти не хотел. И не хотел думать о том, куда можно было бы его заткнуть. И все-таки думать о нем Джокер хотел. Это было приятно. Это успокаивало. Радовало. Льстило. Это было убийственно хорошее чувство.
И Джеку пришлось вляпаться в Почему. В большо-ой вопрос. Почему он оставил доктора Крейна в живых? Этот вопрос был совсем простым. Доктору не полагалось пока об этом знать, но Джокер собирался убрать нож. Вот-вот собирался убрать нож. Слегка припугнуть – слегка порезать, пошутить чуток, и кончить миром. На самом деле, доктор был убедителен. На самом деле, он сказал стоящую вещь. Мог пригодиться в хозяйстве.
Да, это был простой вопрос. А дальше шел сложный. Почему Джеку было приятно думать о докторе? И почему не хотелось его хвалить?
Что в коробке, шутник? Что в коробке?
Может быть, вся штука была в том, что доктор Крейн был единственным паршивцем в большом и загаженном Готеме, который называл Джокера «мистер»? Или в том, что он был единственным человеком на Земле, который поцеловал Джека? Он не выглядел испуганным или брезгливым, и Джек не обещал прирезать его, если он не будет послушным, и это не было изнасилование, и доктор не остывал. И, хотя доктор не знал об этом, Джек все равно собирался убрать нож.
Джек все равно собирался убрать нож.
Может быть, дело было в том, что доктор казался не только согласным, но и заинтересованным. Он двигался. Он стонал под ним. Он облизывал его пальцы. Когда они закончили, он уткнулся носом Джеку в плечо, его черные волосы были совсем мокрыми и липкими. Крейн ловил губами воздух, как рыба на причале, и открытым ртом касался груди Джокера. Он прошептал:
- Давай еще раз. – И был еще раз. А потом еще раз. Джеку никогда прежде не было так тепло, и он сжимал чужое тонкое тело, заставляя доктора кричать, потому что хотел его целиком. Джокер чуть не вырубился, кончив в него, а от клоунского грима почти ничего не осталось. Пара жалких белых пятен. Чужая кровь вместо красной краски.
В подсобке, где Джокер привык ночевать, на старом пожелтевшем матрасе, отдававшим кислятиной, было теперь два тела. Доктор спал. Джек смотрел на него. Он протянул к Крейну руки и замер на полпути: он хотел спихнуть тело на пол, но эта затея ему разонравилась. Бледный, вытянутый, выточенный, доктор лежал рядом с ним, и Джокер мелкими рваными движениями очерчивал в воздухе его контуры. Беспокойно ощупывал матрас вокруг его головы. Джек поспешно, настороженно поправил пиджак, подложенный Крейном вместо подушки, и отдернул руки.
- Джонатан. – Произнес он, слизнув с губы остаток краски и опустив дрожащие веки. Доктор Джонатан Крейн. Джонатан. Джокер произнес это имя так, как будто никогда прежде его не слышал. Это было новое слово, новое название для очень хорошей новой вещи. – Джонатан. – Повторил он увереннее, разглаживая на спине доктора собственный плащ.
Чертовски хорошая новая вещь.
Он стоял на коленях, и волосы падали ему на лоб. Джек смотрел на него. В последнее время, это превратилось в навязчивую идею. Он смотрел. На отвернутые белые рукава и тонкие колени. На лиловые полосы вокруг запястий. На разбитый нос и рассеченную губу. Джонатан самозабвенно ругался сквозь зубы и тер бетонный пол тряпкой. Хлопья пены покрывали его ладони. Он то и дело зажмуривался, глаза под тяжелыми опухшими веками слезились. Что-то случилось с его ногой, он шипел и морщился, а иногда даже всхлипывал, но упорно продолжал начатое. Вытянув руки перед собой, упираясь в мокрую, чавкающую тряпку, он останавливался, чтобы перевести дух, и говорил себе, обстоятельно наклоняя голову то к левому, то к правому плечу.
- «Не ходить на четвереньках - это закон. Разве мы не люди?»
Джокер смотрел на него и беспокойно тер себе локти. Он стоял у двери, так, чтобы тень не падала на пол подсобки, и смотрел, как доктор утирает лоб бледным ободранным запястьем. Как закрывает глаза и втягивает носом воздух, потому что от пота щиплет поврежденную кожу. Смотрел, как проступают позвонки под влажной белой рубашкой. Как торчат острые плечи.
- «Не кусать гостей - это закон. Разве мы не люди?»
Джек стоял в коридоре и сонно, умиротворенно глядел на мягкие блики в сальных черных кудряшках. Смотрел, как Джонатан встает, припадая на правую ногу и кривясь от боли. Как скатывает пыльный матрас.
- «Сохранять чистоту - это закон. Разве мы не люди?».
Смотрел, как доктор пытается оттащить матрас к другой стене. И сгреб его на руки, прежде чем Крейн рухнул на пол.
- Мне все было любопытно, - Джокер облизнул губы. Он подхватил Джонатана под мышки и волок его, как кулька, в сухой угол. – Что ты там бормочешь, маньяк?
- Это «Остров…», - Крейн затих, голова запрокинулась, и он затылком уперся Джеку в грудь, - «Остров доктора Моро».
- Тебе плохо? Ты болен, доктор? Ммм? – Джек усадил его на пол и легонько похлопал по щеке.
- Нет. – Выдохнул Джонатан. Его бил озноб. – Нет. Я в полном порядке.
- Отлично, потому что я пришел спросить тебя кое о чем. – Кивнул Джокер. – Ты ведь не думал, что я пришел просто так, верно? – Прибавил он доверительно, заговорщически понизив голос. Доктор мотнул головой. – Не знаешь ли ты случаем, мой пронырливый и всеведущий… доктор Крейн. Где мне найти парочку готемских тяжеловесов?
Джонатан. Его можно поднять в воздух или забросить на плечо – без напряжения, одним махом. Ему двадцать девять, или около того, но он все еще годится в форточники. Чтобы проверить – чтобы узнать: он все еще здесь – нужно протягивать к нему руку, а ведь матрас, по сути, совсем не широкий.
Джонатан. Славный-славный Джонатан. Он все еще здесь. И, судя по всему, он будет здесь. Он никуда не уйдет. Никуда не уйдет, правда?
Темные круги вокруг его голубых глаз. И он молчит.
- Джонатан. – Джокер тряхнул его за плечи. – Эй-эй-эй, эй! Не вырубайся. Где там у тебя выключатель?
Джек прижимал его к себе. Если бы он сдавил чуть сильнее, мог бы сломать Крейну ребра. Вытянутая гладкая спина, холодная и пахнущая сладким слабым потом. Джокер расправлял собственный лиловый воротник под чужим горлом, пропускал между пальцами одну и ту же черную кудряшку – снова и снова.
- У тебя живут крысы. – У Джонатана было много приятных особенностей. Например, проблемы, о которых он говорил, переставали быть проблемами. Становились просто еще одной частью жизни. В смысле: он мог сказать – «На небе тучи», или «Солнце светит», а мог заговорить о крысах. Для него это были одинаково очевидные и терпимые вещи. Ему приходилось терпеть их.
- Я их ем. – Незамедлительно ответил Джек. Голова доктора слегка шевельнулась, теперь Джокер видел его лоб, с нечеткими тоскливыми морщинками, похожими на следы волн, под водой, на пригородном пляже. Джек жил когда-то в квартале от тридцать восьмой бухты. Он приходил с мамой на пляж. Раньше. Ребенком. Когда ей хотелось почувствовать себя его матерью. Сделать что-то хорошее.
Еще раз Джек Напье приходил в тридцать восьмую, чтобы привязать мешок под причал. В мешке лежала первая половина его отца. И вторая половина его отца.
- Это шутка? – Спросил Джонатан. Он насторожился, острые плечи опустились. Джокер поджал красные губы.
- Да. Ты покоряешь меня своей догадливостью.
- Ты очень похож на злого клоуна. – Отозвался Крейн. – Не достает только чего-нибудь… смешного.
- Что ж, - Джокер стиснул гибкое тощее тельце в объятьях. – Я не выбирал это поприще. Оно нашло меня само. – Он рассчитывал, что фраза прозвучит в духе хвастливых баек номинантов и чемпионов, «Я не выбирал лыжи – это лыжи выбрали меня». Так и получилось. Так, и еще немного о большой беде.
Немного о катастрофе.
Немного об апокалипсисе.
Немного об отвержении.
Немного о несправедливости.
Джонатан осторожно положил пальцы на его ладонь. Взял его за руку. Поцеловал его кисть. Черные пушистые ресницы защекотали Джеку сустав среднего пальца.
Доктор сказал:
- У тебя невероятно красивые руки.
Он сказал:
- Не поймаешь нам крысу на съедение? Жутко хочется жрать.
Он сидел на ящиках в углу. Белые пальцы и серые тени. Он сидел, вытянув босые ноги, и возился со своей тетрадкой. У него был целый ящик тетрадок. Джокер выцепил одну наугад, на обложку была приклеена карточка: «История болезни. Бэтмен». Сперва Джек хотел сказать, что у доктора дерьмовый почерк. Потом нащупал в кармане нож.
- У тебя есть такая штуковина для меня? Краткая опись подвигов?
«История болезни. Генри Дюкард».
«История болезни. Роберт Фалькони».
- Я могу завести, если ты не против. – Он сидел в углу, но теперь выглядело так, будто Джонатан забился в угол.
- Зачем? – Джокер на треть вытянул рукоятку. Безмятежность и веселье. Потроха и кости.
«История болезни. Джонатан Крейн».
- Это как если бы я написал твой портрет. – Мягким, почти увещевающим тоном отозвался доктор. Черные пряди падали ему на лоб. Черная четкая тень на стене – неподвижная и затаившаяся. На бледных щеках от черных ресниц оставались длинные тени-полосы.
- Я не очень люблю… портреты. – Джонатан перестал дышать, когда Джек щелкнул лезвием и нож заблестел в его руке. Он сидел, опасливо глядя на острие, его глаза были полуприкрыты, а мягкий и влажный рот кривился от страха. Довольный произведенным эффектом, Джокер поддел концом лезвия крышку на банке с гримом и влез пальцами в густое красное месиво. Он присел на ящик, возле тонкого колена в черной штанине, и осторожно коснулся губ Крейна. – Ты думаешь, я больной фрик? Ты хочешь вылечить меня, добрый доктор? – Колени Джонатана дрогнули, он свел их. Его кадык и его грудь опадали и поднимались, его аккуратные черные ноздри раздулись. Джек вымазал его лицо красной краской, отклонился и улыбнулся. – Куда лучше. – Грязной, жирной от грима рукой он потрепал доктора по загривку и вышел, тихо посмеиваясь.
В тот день – или на следующий – Джокер принес в свою подсобку простыни и застелил матрас, мурлыкая «Чудесное местечко» Эллиса Дилана.
В тот день – или на следующий – Джонни спросил его:
(Настороженный хорек, брови подняты, глазки выпучены)
- Надо полагать, я вышел из ранга военнопленного?
И Джек ответил:
- Не обольщайся, сокровище. Я превратил тебя в пленного из куска дохлого мяса.
Джокер стоял перед зеркалом и завязывал галстук.
- Детонатор или гранаты? – «Черный костюм или серый?». Джонатан зашевелился в углу. Скрытный пластиковый щелчок: он надел очки. Если бы щелчок был чуть громче, Джек подумал бы, что это предохранитель.
- Это риторический вопрос? – Серая жилетка на белую рубашку. Бурое пятно на плече не сошло до конца. – Просвети меня, будь добр: как ты собираешься взорвать одновременно несколько гранат? Почему во множественном числе?
- Для этого, - Джокер поймал воздух в ладони, развернулся на каблуках, - Бог и придумал, - он таинственно понизил голос и наклонил голову, - леску.
Джонатан улыбнулся.
- Эта маленькая групповая терапия проходит в шестом районе, в Флипсвуте. Дом двадцать шесть-В, кухня обслуживает два ближайших ресторана.
- Откуда столько знаний в твоей голове?
- Я в списке приглашенных. – Джек выпятил подбородок, поправил желтую бабочку и сдернул ее с шеи.
- Твою мать! – Джонатан спустил ноги на пол.
- Я могу помочь тебе? – «Ты можешь помочь мне, сладкий. Ты можешь помочь мне. Ты можешь заткнуть свой сочный розовый ротик, или отучить людей смотреть в зеркала, или вернуть меня лет на двадцать назад. Было бы так мило с твоей стороны. Конечно, конечно ты можешь, Джонни».
- Я рассказывал тебе когда-нибудь… Джонатан… откуда у меня эти шрамы? – Джокер редко строил дальние планы. Они вырастали стихийно. Сами собой. И он не смог бы сказать в эту минуту, что собирался убить доктора, но да, вполне, вполне мог бы его убить.
- Расскажи мне. – Крейн по-прежнему сидел на ящике, неловко подогнув длинные ноги и обняв себя за предплечья. Может быть, он молился. Может быть, он только слегка встревожился.
Я расскажу тебе, Джонни. Сейчас я расскажу тебе. Вопрос в другом: что ты мне ответишь? Что ты мне можешь сказать, малыш Джонни? «Не нужно жить прошлым», или «Постарайся увидеть лучшую сторону», или «Понимаю, тебе нелегко»? Скажи мне это. Скажи, и ты увидишь, какого цвета у тебя кишки, прежде чем я дам тебе умереть.
Но Джек присел рядом. И начал рассказывать. И с каждым произнесенным словом в нем крепла уверенность, что доктора Крейна придется убить. Свою историю Джокер рассказывал только мертвецам. Они слушали. Они слушали по-настоящему внимательно, потому что эта история была последним, что они слышали. Они слушали. Запоминали. Потом они затихали. И остывали.
Джонатан тоже слушал его очень внимательно. Он положил подбородок на сцепленные пальцы и смотрел на него. Внимательно. Только внимательно. Эта однозначность берегла ему жизнь.
- И что ты ответишь мне? Добрый доктор? – Спросил Джек, окончив рассказ.
Я прочту тебе сказку на ночь, сладкий. Спи крепко. Об этом я позабочусь.
- У тебя в учебнике есть подходящая страничка? Или я не укладываюсь в расписание? Ммм? Может быть, я не правильный психопат? Как зовут фриков на профессиональном жаргоне?
Ответь мне, сокровище. Потому что ты должен мне ответить. Потому что я сдохну на этом самом месте, если ты не ответишь мне. Я хочу знать, что ты скажешь. Я хочу понять, что ты думаешь, что ты думаешь обо мне. Я не очень уверен, что смогу обойтись без тебя. Поэтому отвечай мне. Отвечай мне правильно. И отвечай мне сейчас же, потому что если ты не сделаешь этого – я отрежу тебе язык, и ты никогда больше не скажешь ни одного сраного слова.
- Я не знаю, что тебе сказать, Джей. – Джей. Он называет его Джей. По литере на игральной карте – или по первой букве. – Что бы я не ответил, это будет недостаточно верно. И в любом случае, не нужно. Я проработал достаточно долго, чтобы понять: я не смогу помочь тебе, даже если ты в одночасье станешь образцовым пациентом. – Он наклонился вперед. Его серьезные и правдивые голубые глаза, шестичасовой прибой. Его настырные голубые глазки. Джокер мог смотреть в них, не отрываясь. В любом случае: не хотелось бы попортить их. – Я не пытаюсь тебя вылечить: глупо было бы ожидать, что в один прекрасный день ты заведешь питомца, устроишься работать почтальоном или начнешь клеить в Аркхеме коробочки для пластилина.
- У меня была золотая рыбка. – Вставил Джек. – Она умерла, потому что я забывал ее кормить. – Доктор судорожно, через силу сглотнул, дрогнули крылышки-ресницы.
- Если бы я был тобой – десять лет назад, я был бы тобой сейчас. Если бы Харви Дент был тобой тогда – сейчас бы его называли фриком. Это логично. – На подбородке у него царапина, в глазах сдержанное отчаянье. Если ткнуть его в плечо, он вздрогнет и свалится с ящика. Джокеру это нравилось: он любил пугать людей.
Одной рукой он погладил Джонатана по щеке. Другую поднял к его лицу. Прижал холодное сияющее лезвие к его губам.
- Тшш. – Он улыбнулся. Если бы кто-нибудь на этой паршивой Земле знал, как он устал улыбаться. – Тихо. Сеанс окончен, - он убрал прядь волос за ухо, мотнул головой, - мое сокровище. – Острие плавно прошло между губами Крейн, скрежетнуло о зубы. Джонатан разжал их. Впустил нож себе в рот.
- Давай. – Его голос дрожал и срывался на нервный шепот, он не мог заставить себя снова взглянуть на Джокера, но продолжал говорить. – Если хочешь этого, не тяни. – Он закрыл рот, сомкнул губы, словно для поцелуя, и дернулся в сторону. Ему чертовски повезло, что нож касался уголка его рта тупой стороной и только слегка задел губу.
Джек выдернул нож и сунул его обратно в карман.
- Какого хрена ты творишь? – Рявкнул он, схватив Крейна за подбородок. Доктор кучей бесполезного тряпья и мяса валялся в углу. Он тонко, на одной ноте стонал, глаза у него закатились.
- Я хочу, - прошептал он, оседая все ниже на ящиках, - быть тобой.
Джек поднял его обратно – ему нравилось держать доктора на руках. Нравилось чувствовать, что он может отпустить его или уронить, а может обнять и положить рядом. Может быть, Джокер был большим ребенком, играющим с живыми игрушками, может быть и так, но когда люди умирают, когда по всему Готему зажигаются фейерверки и ночь превращается в день… тогда уже никто не говорит, что это детские игры. Люди быстро учатся молчать.
- Сокровище, - позвал Джек, сжимая хорошенькое личико в ладонях, - кто сказал тебе, что это забавно? А? Ты думаешь, я был счастлив, когда выиграл этот маленький приз? – Что-то было не так с его лицом. Кроме краски, шрамов и разумной укоризны там было что-то еще, потому что Джонатан протянул руку и прижал его к себе, к своей гребаной жилетке, подбородком ткнувшись ему в лоб. Джокер фальшиво шмыгнул носом и захихикал, размазывая белый грим по серой шерсти, но доктор только сильнее сжал объятия, и Джек поставил себе на заметку, что у Крейна руки гораздо сильнее, чем он хочет показать.
Джек, разумеется, мог бы вырваться. Мог бы головой боднуть доктора в подбородок, и тот, скорее всего, откусил бы себе кончик языка или прикусил губы, и было бы много крови, но Джокер не сделал этого. Он сидел, прижавшись щекой к узкой, ходящей ходуном от сбивчивого нервного дыхания груди, и позволял Джонатану гладить себя по спутанным волосам, и думал – еще не всерьез, не до конца и не совсем, а мимо ходом, шутки ради, - что кто-то наконец-то любит его и что он хочет провести так всю оставшуюся жизнь.
Джонатан облизывает пальцы, его голые тощие колени под простыней… он выглядит самым безобидным существом на свете. Кожа обтягивает его ключицы, на коже – синяки. Он ест кукурузные чипсы и смотрит в экран.
- Техника совсем не в твоем духе. – Говорит доктор Джонатан Крейн, глядя на труп, качающийся в петле. Он облизывает пальцы, его подбородок поблескивает в мерцающем голубоватом свете.
- Это подарок. – Объясняет Джек. – Можно сказать, пирог в извинение. Доставленный посмертно.
Они смотрят новости. Вот уже четыре дня, как Джокер – главная тема выпусков. И они, журналисты, обожают вставлять куски из его маленького любительского видео. Мастер знаком вам по таким работам, как.
Когда Джонатан нервничает, у него торчат нос и скулы. Просто-таки отрастают. Если бы Джек не знал его, сказал бы, что доктор злится.
- Ты убил всех моих людей?
- Я убил только бэт-заменителей. Остальные ребятишки вполне толковые. - Джонатан поводит голым молочно-белым плечом. Хорош, как ангел.
- Счастлив это слышать.
Джокер на экране направляет камеру себе в лицо. Целится себе в лицо и хищно облизывается. Он дает обещание.
Живой Джокер, в подсобке, снимает ботинки и с ногами залезает на матрас. Джонатан Крейн наклоняется и целует его горло, сдвинув лиловый воротник.
- Я тоже могу быть очень, очень толковым. – Его губы, визуальный магнит, они блестят и зовут, они говорят:
«Я хочу тебя».
Они говорят:
«Ты не будешь один».
- Дай мне сделать что-нибудь стоящее: я тебя не разочарую, обещаю. – Податливые и мягкие, они касаются подбородка Джека. Доктор научился целовать его, не пачкаясь.
Джокер закрывает глаза. Он похож на мертвеца. Он на самом деле – почти мертвец. Он лежал в черном мешке и, похоже, никогда не чувствовал себя лучше.
Мягкие и легкие розовые губы – на его губах. На размытом гриме под носом. На его щеках. Они касаются его лба и левой мочки уха. Джокер протягивает руку, вслепую, и опрокидывает Джонатана на себя. Только что эти губы целовали черные провалы вокруг его глаз и шрамы на его лице. Теперь эти губы целует Джек. Целует их. Кусает их. Джонатан прижимается к нему. Он совсем легкий. Иногда Джокеру кажется, что его вообще не существует.
Он зажмуривает глаза, когда Джокер входит в него. «Только не опять. Только не со мной». Рот кривится, раздуваются ноздри. Если бы доктор Крейн был бабой – был бы первосортной стервой.
Джокер смотрит ему за спину, смотрит на его торчащие лопатки. Держится за черные кудри на его затылке. Брюки липнут к ногам. Руки Джонатана – быстрые хваткие пальчики – шарят у него под рубашкой.
По телевизору – новости. Мать его, Харви Дент.
- Хренов ублюдок. – Джек улыбается.
- Для этого, - голова доктора запрокинута, губы блестят от слюны. – И придумали. Выключатель. – Он двигается, медленно и мощно. Ладонь Джокера лежит у него на колене. Джек улыбается шире, вспоминая, как легко оставить отпечатки на этом теле.
На экране Харви Дент – до сих пор. Американская мечта в полный рост. Блондинчик с рекламы хлопьев.
Джонатан. Красивый и аккуратный. Он вспарывает кожу у трупа на брюхе и двигает скальпель так, будто чистит картошку. Джонатан. Сосредоточенный и серьезный. Уперев конец лезвия в волосатый раздутый живот, точно ручку в конспект, он объясняет:
- Если ты заставишь его проглотить детонатор, он, скорее всего, задохнется, а конструкция целиком не пройдет и останется в ротовой полости.
Джонатан, в костюме и галстуке. Пухлые губы кривятся, брови сошлись к переносице. Уголки глаз, ближе к носу, воспаленно-красные.
Джонатан объясняет:
- В любом случае, я бы не советовал тебе опускать детонатор в желудок: велика вероятность, что не дойдет сигнал и устройство просто не сработает.
Джонатан. Очки поблескивают, под белой кожей кисти проглядывают светло-голубые вены.
Он говорит:
- Будь добр, дай мне, пожалуйста, телефон.
Он приподнимает серую мертвую кожу, просунув широкое лезвие под надрез, и две трети скальпеля движутся внутри. Другим лезвием доктор кожу оттягивает.
- У тебя наверняка не было проблем с лягушками в школе. – Констатирует Джек.
Придерживая труп коленом, Джонатан проталкивает телефон под кожу. Подталкивает его острием. Джонатан, с его голубыми глазами. С чистым носовым платком в потайном кармане. Он поднимает бледное хорошенькое личико и улыбается.
Темная жидкость – трупный яд – тихо шипит, стекая на пол.
- Позвони ему: спроси, как у него дела.
Джонатан пытается шутить. Его ладони, основания пальцев – безупречно чистые. Дальше руки измазаны черной мертвой кровью и слизью. Светлым вытекшим жиром. На руках есть грязь – но они не грязные.
Джокер набирает номер. Подносит трубку к уху. Джонатан смотрит на брюхо кулька, красивый и аккуратный Джонатан.
И Джокер говорит в телефон – прямо в распоротый волосатый живот.
- Я люблю тебя, Джонни.
Парень на полу орет. Кажется, он ранен. Какая неприятность.
- Подходите по одному, вас много – я один. – Добрый доктор пятерней счесывает волосы со лба, шмыгает носом. – Пропускайте вперед тяжелораненых. С больной головой ко мне не подходить. – Мальки вытащили на стол все старые профсоюзные аптечки. Черный портфель открыт, на сортировочный стол из улыбающейся пасти сыплются белые кругляшки.
Джек поднимает таблетку двумя пальцами. Глотает. Причмокивает губами.
- Ням-ням-ням, вкусная штука!
Крейн перевязывает мальку дырку в боку. У этого кретина на лице все еще клоунская пластиковая маска, и он не знает, куда девать руки. Не оборачиваясь, Джонатан огрызается.
- А если бы это был пурген или мышьяк? – И парень что-то мычит из-под маски. Мол, он не причем.
Тот, на полу, продолжает вопить.
- Слишком вкусная. Что это?
- Нейтрализатор токсина.
- Ядовитый?
- Не очень.
- И что мне грозит?
Джонатан держит в зубах скальпель, затягивает бинт. Дает пинка мальку и сует следующему ручку скальпеля в рот раньше, чем парень успевает заговорить.
- Тебе – ничего. – Заверяет доктор, пристально и недовольно глядя на Джокера.
Раненый орет.
Крейн забирает у парня скальпель и спрашивает, нагнувшись вперед:
- Перелом? Отошел. Следующий!
- Вот мне любопытно, - Джек присаживается на край стола и кладет подбородок доктору на плечо. Джонни дергается. На черном твидовом пиджаке остается белая полоса. – Ты ведь не травматолог, - мурлычет Джек, он подается ближе и шепчет Крейну на ухо, - ты мозгоправ.
- Я психиатр. – Джонатан опускается на корточки, вспарывает окровавленную джинсовую штанину. – Прошел медицинский курс. – Он говорит это чуть громче, чем нужно: не хочет подрывать доверие. Впервые ребятишки смотрят на него, как на босса. Смотрят на него, как на Бога.
Они могут смотреть так только на тех, кто отправляет их умирать, или на тех, кто не дает им умереть. Они чтят тех, кто распоряжается их жизнями.
Джонатан затягивает жгут и вслепую шлепает ладонью по столу.
- Джей, не мог бы ты дать мне блокнот?
Крик повсюду – из угла и до потолка. Джек прикрывает глаза, он сверх меры доволен собой.
- Который час? Кто-нибудь здесь знает, который час? – Джокер не знает, который час, зато точно знает, что часы доктора встали. Знает, почему они встали. Он наступил на них утром: в конце концов, время такая условная вещь…
Парень, в белых трусах-боксерках, с распоротой штаниной, лепечет:
- Пол пятого. – Крейн поднимается. Поворачивается. Он выбрасывает руку вперед раньше, чем Джокер успевает увернуться. Доктор трет его щеку кончиками пальцев, и Джек хихикает, но его чудесное ядовитое хихиканье заглушает чертов скулеж с пола.
- Щекотно.
Красной краской, Крейн пишет цифры у парня на ладони.
- В ближайшие три часа – подходишь ко мне. Кто еще?
Крики становятся громче. У следующего раненого уже синеют губы, и он подходит бочком, держась за край стола.
- Джей, не желаешь слегка разнообразить свой досуг и помочь мне? – С тихим похабным шлепком он прижимает два пальца к чужой посеревшей шее, и Джек думает – к черту. К черту, знали, на что шли, пусть справляются сами. Пусть передохнут. Он больше не хочет ждать ни секунды. Чего он хочет, так это перегнуть доброго доктора через стол и трахать его, пока не перестанет чувствовать свой собственный член.
У того парня, в углу. У него внутри столько крови, что можно затопить склад, и она все еще вытекает наружу, а этот сукин сын голосит вовсю.
Джонатан качает головой:
- Тебе нужно в больницу.
- Я не могу… - малек шлепает губами и дрожит от страха.
- Тебе нужно в больницу. – Доктор настойчив. – Я ни чем не могу тебе помочь.
Тот, в углу, он все еще орет. Целые пациенты кончились, и Джек достает пистолет:
- Скорая помощь отъехала, заканчивай. – Малек таращит глаза. Потом магическим образом исчезает половина его черепа. Джонатан полон укоризны, он медленно, с претензией, стирает рукавом со сжатых губ кровавые ошметки.
Парень на полу срывается на визг.
- Джей, раз уж ты начал, - говорит доктор, его глаза по-прежнему закрыты, он достает из кармана платок и тщательно вытирает лицо, - ты не мог бы?
- Счастлив услужить тебе, сокровище. – Джокер целится, зажмурив левый глаз. – Пуф. – И орущей глотки как не бывало.
Джек касается его нижней губы. Два пальца, три пальца. Нажимает сильнее. Накрывает ладонью его рот.
- Джей, мне нечем дышать. – Доктор смахивает его руку, и Джокер вжимает его в матрас.
- Попробуй-ка носом. – Советует Джек.
- Ты мне его разбил. – Возражает Джонатан. Он нервничает, его выдает сбивчивое дыхание, выдают глаза, настороженные и тревожные, и слегка помутневшие.
- Твоя книга, «Когда Ницше плакал», о чем эта белиберда? – Джокер упирается в его белые плечи, нависает над ним, спутанные волосы щекочут доктору щеку.
- О методе взаимной психотерапии. – Закончив фразу, Джонатан слегка поджимает губы, он смотрит в сторону, и хотя Джонни всегда недолюбливал свою работу, сейчас он чувствует себя членом верховной касты. Это происходит непроизвольно, и он наверняка не догадывается о том, какое паскудное выражение проявляется на его хорошенькой мордашке, иначе постарался бы удержаться, но на лбу у него загорается яркая неоновая надпись: «Я – гений. Вы – идиоты».
И Джек предлагает.
- Расскажи мне свою историю, детка.
Из здоровенной картонной коробки Джонатан достает свою тетрадку. «Джонатан Крейн. Историй болезни». Он надевает очки, накидывает на плечи рубашку и простыней накрывает ноги.
- Все довольно заурядно. – И он опять поджимает губы, потому что, всего на секунду, ему кажется, будто он снова психиатр из Аркхема и озвучивает дело очередного конченного психа. – Изнасилование, взаимовыгодная сделка, взаимовыгодная сделка, опять изнасилование, попытка суицида, - он перелистывает страницы, на его лице, хладнокровном и ожесточенном, четче проявляются скулы. – Не кровопускание, - уточняет доктор Крейн, почти с удивлением, почти с уважением, - псевдо-восточная фашистская философия, эксперименты в области психофармакологии, несчастный случай на производстве и тест химического токсина, двенадцатичасовой допрос, все. – Он захлопнул тетрадку, у него слегка дергается кончик носа. - В настоящее время: безработный сомнительного рода деятельности, вероятно, имеет место стокгольмский синдром. – Джокер, довольный и невозмутимый, достает из-за вентиляционной решетки бутылку скотча. Его нельзя назвать счастливым, но он знает отличное решение для большинства проблем.
- Закончил? – Спрашивает он и сбрасывает тетрадку на бетонный пол. Джек поливает исписанные страницы виски, меланхолично перелистывает страницы носком ботинка, и чиркает спичкой. Бумага горит. Джонатан протягивает к ней руку, нагибается и замирает. У него слезятся глаза, его трясет. Его свернутые острые плечи мелко-мелко, почти незаметно дрожат.
- Хорошо. – Тихо, обезличенно выговаривает Джонатан пересохшими губами. – Как скажешь. – Его голос становится тоньше, и доктор медленно заваливается назад. Джонатан падает в обморок, когда не знает, как по-другому разрешить конфликт. Если он не представляет себе, что делать с ситуацией, он ее бойкотирует. Это обаятельно, но Джокер… не в настроении. Поэтому он стаскивает доктора с матраса и сует его руку в огонь.
Это не очень приятно, но когда Джонни кричит, Джек чувствует возбуждение. Он хочет, чтобы это продолжалось дольше. Он просто хочет. И он знает, что это называется садизмом, но, в конце концов, он ведь может позволить себе пару маленьких слабостей.
И вот теперь Джонатан плачет. И Джокер успокаивает его. Гладит по черным жирным кудряшкам. Теперь все в порядке – окончательно, на самом деле в порядке.
Полчаса спустя, Джек по-прежнему прижимает доктора к себе. Рука присыпана содой, но Джонатан уверяет его, что ожога не будет, и голос у Джонни дрожит.
- Пожалуйста, продолжай. – Предлагает Джокер, и Крейн вздрагивает, он хочет что-то сказать, но его не слушается язык. Кажется, он очень напуган. Джек не хотел этого, совсем не хотел, никогда не получается рассчитать меру, а повторить опыт почти никогда не удается. – Ты хотел рассказать мне историю, но потом мы слегка отвлеклись.
И Джонатан соглашается. На складе безупречно тихо. И темно. Где-то в доках швартуется грузовой паром.
- У моей семьи был дом в ста милях от Готэма. У меня было трое братьев и две сестры, насколько я помню, это меня ужасно раздражало. Я не был старшим, не был младшим, и исправно получал по голове, но, тем не менее, мне казалось, что мир относится ко мне неплохо. Мне было двенадцать. Мы поссорились, я сбежал. Я надеялся, что меня будут искать, что все ужасно обеспокоятся, огорчатся и поймут, как много я для них значил. Насколько я знаю, так поступают все дети. Откуда мне было знать, что Тим Батенхем скрывался от полиции в брошенном сарае, куда я залез?
- Парень, который просверливал людям головы…
- А потом заливал в черепную коробку антифриз и моющую жидкость, да. К слову, у него была фобия на пугала. Я отделался травмами средней тяжести, мне удалось сбежать снова: на фермах Новой Англии с полевых пугал можно рисовать обложки для хоррора. Я лежал на кукурузном поле. Помню, мне было ужасно страшно. Я лежал и ждал: пока кто-нибудь не придет за мной, пока кто-нибудь не спасет меня и не заберет домой. Когда я понял, что никто не придет, я вернулся домой сам. Отец дал мне подзатыльник и сказал, что они волновались. Через неделю, когда Батенхема поймали… папа смотрел новости, он был очень убедительным, серьезным и строгим. «Ты мог бы попасться этому психу». Они считали, что только мог бы.
…Я проходил практику в больнице Сен-Фьерис. Я не слишком везучий: это было время действия программы Вайт Пауэр, и записи сеанса не велись на камеру, а мне предлагалось иметь дело с пациентом без наручников или смирительной рубашки, без вспомогательных средств. Джеймс Артур Мальвин проходил курс реабилитации. Он изнасиловал меня и получил за это лишний шприц халдола, но ведь дальше дурдома все равно не пошлют. Тогда я повел себя… не вполне разумно. Я выпил все таблетки, до которых смог добраться, и даже написал довольно бессвязную предсмертную записку. Я не помню, что произошло, но последствия от психотропных препаратов с такими разносторонними эффектами могли быть совершенно непредсказуемыми. Меня спасли. Кажется, я всю жизнь надеялся на то, что кто-нибудь все-таки спасет меня. Генри Дюкард – Рас Аль Гул, человек, который чуть не уничтожил Готэм, - он пришел ко мне и час кормил с ложечки шоколадным пудингом. Я согласился отправиться с ним, он обещал уладить вопрос с бумагами: возвращаться в Сан-Фьерис в качестве пациента мне ужасно не хотелось.
…И я боюсь, Джей. Самое страшное то, что я боюсь. Кто бы и как бы не пытался избавить меня от страха. Я боюсь высоты. Темноты. Боли. Я боюсь своих пациентов. Я боюсь попасть в Аркхем. Я боюсь ворон – пожалуйста, не смейся. Боюсь тех, кто сильнее меня. Боюсь смерти. Я не выкурил за всю жизнь ни одной сигареты, потому что боюсь умереть от рака, и до недавнего времени у меня в кармане лежала пачка презервативов, потому что я до смерти боюсь заразиться. И я боюсь тебя, Джей. Потому что однажды ты заиграешься и прикончишь меня.
Золотой китайский болванчик вертел из стороны в сторону своей светлой головкой и тихонько подвывал. Его пугала улыбка этого психа. Еще сильнее он испугался, когда псих нахмурился. Жизнь – очень, очень, очень дерьмовая вещица. Стоит ей почесать тебя за ухом, и вот она уже с размаху лупит тебя по яйцам. Звучит лихо, пока не испробуешь на собственной шкуре. Когда испробуешь… в общем, настроение портится и как-то разом убывает желание делится мудростями по центу за фунт.
Настроение у Джея действительно испортилось. На секунду ему показалось, что он попал внутрь игрушки с восточного рынка – не той игрушки, которая сейчас корчилась на полу, а той, какую устанавливают на гейм-бои избалованные детишки. Все вокруг перестало быть настоящим. Условные контуры, нарисованные границы, скверно сделанная перспектива. Он мог бы пройти сквозь стену, если бы захотел. Парень из его команды, он очухался и удрал от грузовика, раньше чем подъехала скорая, труповозка и второй наряд. Молодчина. В общем, он сказал…
- В общем, я забрал его, но он вроде уже не дышит. В общем, посмотрите сами, я о том… в общем, это все… док… - Это все, что осталось от доктора Крейна.
Джонатан лежал на полу. Кровь начала подсыхать. Доктор Джонатан Крейн ничем не отличался от прочих мертвых или умирающих. В общем, ничем. Очень бледный. Очень несчастный. Очень попорченный.
Он зажмурился, самое безобидное, самое беззащитное существо на Земле. На самом деле зажмурился, и Джек не увидел мертвых рыбьих глаз. Джонатан лежал, неподвижно, характерно, и все равно казалось, что он старается сжаться в комок. Джокер присел рядом на корточки. Положил пальцы на тонкое серое запястье.
Один гиппопотам.
Его пиджак порвался, выглядело так, будто ткань распороли – от подмышки до конца. Доктор, скорее всего, разбил головой стекло, и темная кровь только показывалась украдкой из-под черных слипшихся кудряшек.
Два гиппопотама.
Его запах куда-то потерялся. Не осталось ничего, кроме дыма и кислого запаха подсыхающей крови, кроме запаха большого взрыва, кроме запаха смерти.
Три гиппопотама.
Его приоткрытые губы казались совсем сухими. Они потемнели и немного распухли, все лицо доктора было в мелких порезах-росчерках, как будто он лез через кустарник. Твид на левом плече промок и хлюпал.
Четыре гиппопотама.
Тени от его ресниц были совсем неподвижными – Джек не мог припомнить, когда видел их такими. Левую кисть кто-то из мальков обмотал носовым платком – носовым платком Джонатана. Платок был темно-малиновым, и даже не убирая его Джокер мог сказать, что доктор остался без пары пальцев.
Пять.
И он был мертв. Никакого пульса. Ничего похожего на пульс.
- Где его очки? – Спросил Джокер. – Где его очки, где они?
- В кармане. – Малек пискнул так, будто кто-то стоял у него на яйцах. – В на… - он дал петуха и закашлялся, - в нагрудном кармане.
Конечно, они разбились. Они разбились, а стекла поцарапали ему лицо. А может быть, все было совсем по-другому. Как бы там ни было, Джокер достал их, раскрыл и надел на Крейна. Отстранился. Кончиками пальцев убрал черные, будто бы мокрые пряди в стороны. Отдернул руки. Поправил его голову.
Доктор, чудесный славный аккуратный доктор, неужели ты забыл пристегнуться?
Джек наклонился к нему и шепнул:
- Пожалуйста. – Он взял себя за локти и прикрыл глаза. Сосредоточился. Он был похож на ребенка, который просил пятерку по математике у Господа Бога или велосипед у Санта-Клауса. – Пожалуйста, живи. – Попросил Джокер. Голосом ребенка, который боится спугнуть чудо. Голосом ребенка, у которого с судьбой очень близкие отношения, так что громко говорить ему не нужно. Голосом ребенка, который знает, что его желание обязательно исполнится. – Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, живи. – Он сидел над мертвым окровавленным телом, сгорбившись и сжав кулаки, яростно выговаривая слова, секунду назад звучавшие доверчиво и наивно. – Пожалуйста! Пожалуйста. – Малек за спиной шевельнулся. Переступил с ноги на ногу. Джокер терпеть не мог, когда на него пялились. В общем, он его убил.
Джонатан, обескровленный и покалеченный, Джонатан на полу выглядел измотанным и усталым. Он был таким, сколько Джек его помнил, и это почти вызывало ностальгию. Больше Джонатана не было. Его не было, и не будет, и не будет больше никогда, и не было, и не будет, и не будет больше никогда, не будет больше никогда. Гора денег и куча динамита – но без него. Его тонкие колени пропали, взгляд на них больше не останавливался. Исчез его запах. Исчез его запах. Его водянистые голубые глаза, влажные и назойливые. Они закрылись – сами и насовсем.
Джокер поднялся. Кажется, он знал, что нужно делать. Давно нужно было начать делать.
Через час вокруг доктора вырос огромный бумажный денежный цветок. Джек сидел на коленях, на пачках купюр. Пора было накрывать тело. Бросить первую горсть могильной земли. Джокер ждал.
Он поправил на Джонатане твидовый пиджак. Перевязал галстук. Он долго развязывал и расшнуровывал его ботинки. Защелкнул на его твердом холодном запястье свои часы. Отдал ему свои помятые «Pel-Mell». Джек подложил новенькую хрустящую пачку ему под голову. Другую. Третью.
- Пожалуйста. – Повторил он, безнадежно, почти уже не чувствуя потребности в ответе. Напоследок. – Сокровище, - позвал Джек, наклонившись к несчастному и усталому серому лицу, - я сожгу тебя.
Где-то в северном Готеме, возле Тридцать Восьмой, стоит длинный кирпичный дом, похожий на рабочий барак. В доме двадцать отдельных входов, и квартирка за белой дверью, куда еще лет восемь-десять не решатся вселиться. Людям кажется, что там до сих пор лежат трупы. Труп мужчины с отстрелянной челюстью, труп соседки, заглянувшей на чай. Ее восьмилетнего сынишки по имени Шеннон и доставучей шумной собаки. Труп женщины в красивом платье с желтыми цветами, делавшем ее похожей на кинозвезду середины пятидесятых годов.
Джек не планировал убивать их всех, но, войдя в квартиру, стрелял, пока не кончились патроны. Шутка в том, что планы никогда не воплощаются в жизнь так, как было задумано.
Сейчас Джек висит вниз головой, кровь усиленно приливает к мозгу, весь вес перенесен на правую ногу, и наилучшее слово для его самоощущения – агония. Где-то в Северной Америке стоит город под названием Готэм, и люди в городе еще лет восемь-десять не решатся подбадривать друг друга фразой о том, что «всюду есть забавная сторона». Эта фраза намертво связанна с горелым мясом, огнем и хаосом, и Джек думает о том, что, может быть, ради этого стоило жить, и еще о том, что, прежде чем он закидал лицо доктора Крейна тонкими жесткими пачками с новенькими купюрами, по темным губам Джонатана проползла улыбка.
В лицо Джеку бьет белый свет, но он чертовски хорошо знает, что это не свет в конце тоннеля, а лучи фонарей, прикрепленных к ружьям. Детишки с ружьями боятся его до смерти, но теперь это уже не так мило и не так важно. Кровь стучится в ушах, и Джеку кажется, что он снова стоит перед белой дверью. Только фальшивый резкий смех и жирный грим напоминают ему о том, что он больше, чем человек. О том, что он – Джокер.
Кровь стучится в ушах, и Джек слышит шипение, как будто под давлением выпускают воздух, выпускают газ. Детишки кричат, но, может быть, они кричат ему поднять руки и не двигаться. Детишки бегут, но, скорее всего, они бегут к нему, и в глазах у Джека – один сплошной белый свет.
Кто-то дергает его.
- Ее хрен разрежешь!
- Тогда начинай пилить. – Голос совсем рядом, почти над ухом, и знакомая беспокойная рука придерживают Джеку голову.
- Чем пилить?
- Ножом. – Другим ножом. Джонатан никогда не ругается, он осторожен в словах и любая команда от него обычно без ума. Джокеру это нравилось: хуже всего смотрится козел с пушкой, который не по делу открывает пасть. Джонатан
-
-
29.10.2008 в 18:14-
-
29.10.2008 в 20:10"Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, живи..."
"Его не было, и не будет, и не будет больше никогда, и не было, и не будет, и не будет больше никогда, не будет больше никогда..."
Спасибо... за этот рассказ.
И за это чувство горечи и боли в душе.
Спасибо.
-
-
29.10.2008 в 20:26Очень эмоционально, не лишено хорошего стиля и вкусно в плане слэша.
Джокер... Джокер - это именно тот Джокер, который и был в Темном рыцаре.
Вы не превратили его в мясника, как это делают многие, но и не сделали из него пушистую белую овечку.
Джокер у вас именно тот очаровательный безумец с небольшоооой склонностью к садизму и дешевым театральным эффектам.
Да и сам фик - одна театральщина.. В хорошем смысле. Весь Темный рыцарь - "одна театральщина".
Вы передали то настроение, вы написали - и написали так хорошо, как это только было возможно в рамках данных реалий.
Так как люблю "данные реалии", то для меня фик написан просто восхитительно. ^^
И, знаете.. Я поверил в возможность такого пейринга. Спасибо уже за это.
Про название... Название бесподобно.
Это... Это все - именно то, что нужно. <3
Спа-си-бо.)
-
-
29.10.2008 в 21:50Это лучшее, что я читала в русскоязычном даркнайтовском фандоме. Вот.
Про название... Название бесподобно.
ППКС. Название действительно бесподобно, сразу вспоминается сцена из фильма, та, где "главное, чтоб дошел смысл послания, все сгорит..."
и один фик с таким же названием, но по другому фандому-
-
30.10.2008 в 15:54-
-
31.10.2008 в 02:052. я в это верю (мало того, здесь все в каноне и в характере)
3. оно хорошо написано
4. я сижу и реву
как дурав общем, мне кажется, что это вообще самый лучший фик из категории "3,14здец", который я читал за свою жизнь. вотъ @>--
-
-
01.11.2008 в 22:48Спасибо.) Собственно, это для меня самое важное - Джокер, который похож на Джокера, Крейн, который похож на Крейна, и пейринг, который похож на правду.
таис афинская
Спасибо за высокую оценку, мне жаль, что я Вас расстроила. Джокер - персонаж, который исключает полноценные хэппи-энды, и Джонатан для него слишком хрупкая подпорка, но я все-таки старалась сделать открытый финал и дать им маленькую надежду на продолжение.
Тройм
Вам спасибо. Я очень рада, что Вам понравилось. Странное дело: пока я писала фанфик, Джокер для меня стал значить гораздо больше, чем все прочие герои Бэтмандианы, хотя начинала я работу из-за Джонатана и очень долго искала именно для Крейна подходящую пару. Ваши слова меня успокаивают: я побаивалась, что с садизмом Мистера Джей перегнула палку.
Candy Slaughter
Огромное Вам спасибо, это очень лестно, но я бы все-таки не стала сравнивать: помимо прочего, очень многое зависит от особенностей настроения и пейринга.
Lalayt
Спасибо, я рада, что смогла Вас тронуть, но действительно очень жаль, что пришлось Вас огорчить.
Aksalin
Категория - моя специальность.) Я очень признательна Вам за такую высокую оценку, но... почему ж фик так вышибает слезы? Я ведь даже не тронула Джокера. И вполне возможно, что голос ему не мерещится.
-
-
02.11.2008 в 01:11а вообще, когда-то я выдал теорию, что настоящий фанфик, достойный зваться искусством, должен вызывать и смех, и слезы, и переживание после прочтения.
и я никак не мог поверить, что мои тексты вызывают такую реакцию у некоторых чувствительных читателей. потому что плакать над своими текстами... как-то странно =)вот читаю ваш сиквел и искренне не вкуриваю, как может воскреснуть сгоревший человек? =)) или следует полагать, что эпизод с сожжением был глюком?
я понимаю, что сиквел не закончен, но любопытство - страшная штука xD-
-
02.11.2008 в 01:33Я знаю, что случаев, когда человеку удается очнуться самостоятельно после клинической смерти, - единицы, но мне нравится верить в везение доктора Крейна: раз уж во всем остальном ему так не везет.
-
-
02.11.2008 в 02:04-
-
02.11.2008 в 10:22а что за сикел?
-
-
02.11.2008 в 19:56Слэшн(окончание на Ваш выбор) valley летучемышиного фандома.
Кстати, не расскажете об истории своего ника?
-
-
02.11.2008 в 20:21Cпасибо! Я очень рада, что Вам понравилось. Бэтмен Начало, на мой взгляд, чуть хуже Темного Рыцаря, но в нем во-первых - первоклассный дубляж, делает фильм более забавным, а во-вторых - там есть неподражаемый доктор Крейн, много доктора Крейна.
tsepesh
Большое спасибо, для меня это действительно много значит.
Мой ник... извращенная форма имен двух роскошных персонажей. Сандра - как Сандро из Чигема (или Сандро в "Героях меча и магии"), и Хунте - как Кристобаль Хосеевич Хунта, в книге "Понедельник начинается в субботу".
-
-
03.11.2008 в 12:43-
-
08.11.2008 в 17:05сам по себе фик мне понравился, довольно атмосферный. замечательный крэйн, хитрый слабак без маски. Только я бы посоветовал вам все-таки исправить фразу "Зрачки расширились так, будто он съел в один прием пригоршню экстази.", из-за которой я сначала фик не мог серьезно воспринимать. Я понимаю, преувелечение для экспрессивности и все дела, но звучит смешно.