It's like a rainbow.

[batman-slash]

Название: It's like a rainbow.
Фандом: Бэтмандиана.
Рейтинг: R.
Размер: мини.
Пейринг: Джокер/Крейн.
Дисклаймер: что мое - мое, остальное - DC Comics.
Примечание: это, наверное, не лучший мой фанфик в фандоме, но это определенно мой последний фанфик по Бэт-вселенной. Это что-то вроде прощания - и я была бы признательна моим читателям, если бы они попрощались со мной.
Для beks, которая очень хотела, чтобы у Джея и Джонни был счастливый конец.

Спросите кого угодно. Спросите Брюси, или Джокера, или мисс Лиланд, или комиссара Гордона. Спросите мисс Доус или Рас Аль Гула – если надеетесь, что они ответят вам с того света. Когда доктор Крейн начинал, он был настоящей куколкой. Джонни. Он был таким хорошеньким, что его невозможно было воспринимать всерьез. Конечно, опыт дал себя знать. Джей всегда говорил, что это случится – когда Джонни нужно было утешить.
Славный маленький Джонни подрос, у него появились шрамы, у него поубавилось респектабельности. В заварушки у Моррисета, Бэтмен сломал Джонни нос. Мыш так измордовал доброго доктора, что у Джонни все личико было в крови, и поначалу они даже не поняли, откуда она течет. Потом Стрейндж раскроил ему череп. Иви как-то раз пришлось его интубировать – это недотраханная сука воткнула Джонни в горло шариковую ручку, и Джек подозревает, что е просто давно хотелось это сделать. Опять же, Джек прокусил ему щеку – и чувствует языком этот шрам каждый раз, как целует Джонни. Шрамы, которых не видно, самые важные шрамы – уж поверьте, Джек в этих вопросах эксперт.

Джонатан. Он вынимает сигарету изо рта, и фильтр намок от его слюны. Он выдыхает дым. Тишины так много, что в ней можно заблудиться: никто не говорит ни слова, никто не кашляет, не переспрашивает, не проходит мимо и не ерзает на месте. Джонатан. Его лицо. Его помятый дешевый костюм и пожеванный синий галстук. Камера отъезжает, и Джонни берет сигарету в другую руку. Оператор снимает крупняком обрубок – там, где должен был быть мизинец, - и Джонни чувствует это, Джонни преспокойно сворачивает ему кукиш – большой палец ложится поверх сигареты, - но не слышно ни одного смешка. На четырех экранах в студии Ночных Новостей. В каждой витрине. В каждом доме. На рекламных щитах – на Вашингтон-Стрит и над башней Уэйна. Джонни. Его влажные губы и водянистые глаза. Это слишком невероятно, чтобы идти дальше или переключить канал.
И он говорит:
- Это было похоже…
Он говорит – и они вздрагивают, они цепляются взглядами за его губы, они жрут его, впитывают его в себя, они запомнят его – до конца своих дней, будьте уверены, они запомнят.
Джонни. Он улыбается.
- Это было похоже на радугу.

Каждый Охотник Желает Знать Где Спалить Фитиль.

Красный.
Перенесемся в тот момент, когда они грабят ювелирный магазин на Первой Авеню, когда Харли, увешанная побрякушками, танцует мимо стендов и витрин, кружится и напевает. У нее на шее сияет ожерелье, бриллиант величиной с человеческий глаз, у нее в ушах переливаются и играют алыми бликами рубиновые серьги, на каждом пальце – по кольцу, на талии, сразу над кобурой, пояс с золотой пряжкой, и Джек обязательно пересчитает и взвесит все камушки, как только снимет с нее эту игрушку.
Когда они вошли, Джонни выпустил оба баллона, и это было чертовски забавно. Все эти цыпочки, эти размалеванные куклы, бриллиантовые собачки, эти шлюхи, избалованные девочки, гангстерские подружки и унылые старухи, которые сжили со свету всех, и трясутся при мысли, что их переживет их капитал. Все они срывали с себя камушки и отбрасывали прочь. Что они видели? Пауков? Отвратительных склизких гусениц? Червей? Паразитов? Они вырывали из ушей сережки, и теперь они воют, прикрываются руками, у них течет кровь, и они не могут поверить, что кто-то причинил им вред. На Харли – респиратор, и когда она спускает его на шею, Харли улыбается во все тридцать два. Это даже не улыбка на миллион, эта улыбка стоит больше, чем вся лавочка, и Харли спрашивает:
- Правда, здорово, мистер Джей?
И когда Джек улыбается ей в ответ, Харли подпрыгивает, Харли взвизгивает и прижимает руки к груди, и все это добро звенит – ее ожерелье, ее сережки, ее цепочки и браслеты.
Джек зовет Джонни:
- Сокровище!
Джек говорит ему:
- Эй!
И когда добрый доктор разворачивается – всего на секунду – эти отросшие пряди, по обеим сторонам его лба. Они взлетают.
Джек склоняет голову на бок, Джек сплетает пальцы в замок и нацепляет эту мину. «Мамочка, посмотри на меня». Джек кривляется:
- Сокровище, что ты ищешь?
Джонни облизывает губы и отводит взгляд. Даже странно, что он боится этих пташек: добрый доктор сам жутко падок на все, что блестит, на все, что можно дорого продать.
Джонни. Он раздумывает пару секунд, прежде чем ответить ему. Джонни смущается, и Джек тает от нежности, Джек сильнее нажимает на ствол, которым тычет управляющего в спину.
Его сокровище говорит:
- Мне всегда хотелось… хорошие часы.
Джек поднимает брови, и Джонни договаривает:
- Кортье.
Сегодня он улыбается необыкновенно много, необыкновенно щедро, и с этим не сравнится ни одна побрякушка.
Джонни спрашивает:
- Ты… не встречал здесь такие?
Этот подонок шевелится, и приходится держать его в поле зрения. Этот засранец. Управляющий. Старший менеджер по продаже мечты, чтоб его мамочке оказаться ночью в готэмском Гарлеме. Он прячет запястье под рукавом пиджака, и Джек отстреливает ему ухо.
Харли кричит:
- Десять очков, пудинг!
Она кричит:
- Выиграй мне мишку, конфетка!
Она вопит так громко, что не слышно визга испуганных заложниц. Джонни кривится брезгливо, но он доволен – Джек знает, что он доволен, и Джек говорит:
- Не жааадничайте, мистер. Останетесь без второго.
Джек тыкает его горячим дулом в шею и разъясняет положение дел:
- Моя подружка хочет эту штуку. Ты ведь не расстроишь мою куколку, правда?
Джек озорно косится на доброго доктора, но доктора сегодня невозможно задеть. Управляющий трясущейся, окровавленной рукой расстегивает часы, и Джек сетует:
- Эй! Ты их все заляпал!
Джек наставляет его:
- А нечего хвататься за всякую дрянь!
И этот засранец. Взрослый мужик, с наметившейся лысиной, с дорогущим обручальным кольцом. Он начинает плакать. Он протягивает Джонни часы и прячет лицо, он дрожит и хлюпает носом, и он получает пинка – как только Джонни получает подарок. Джонни медленно и педантично вытирает часики от крови. Он говорит – очень чинно:
- Спасибо, Джей.
И улыбка. Как липкий мерзкий червяк из бабский страхов. Эта улыбка ползает у него по губам. Джонни подносит часы к уху и вслушивается в тиканье. Джек вслушивается в его дыхание. Заложница – продавщица в «классике», с потекшим макияжем и обрушившейся прической, - ползет к выходу, и Харли стреляет в пол – прямо перед ней.
- А ну на место, сука!
И Джек просит ее:
- Не выражайся, Пух.
А Харли хлопает глазками и корчит из себя девочку-школьницу:
- Простите, мистер Джей. Я больше не буду.
Джонни. Он защелкивает замок на запястье. Джонни смеется – он всегда смеется вместо того, чтобы сказать: «Это смешно!», как делают все унылые засранцы. Джонатан говорит:
- Нам ни за что это не продать.
И Джек затыкает его. Джек целует его. Запускает обе руки в его жирные черные волосы. Кусает его губы. Джек облизывает его подбородок и трется своим лицом об его кукольную мордашку – так, чтобы размазался грим.
Джонни. В такие минуты он похож на сказку. Он похож на радугу. Он похож на мечту. Он похож на… сокровище. Джонни. Растерянный, взъерошенный, запыхавшийся. Его изнасилованные рот, его припухшие губы. Его затуманенный взгляд и вздернутый подбородок. Джек рассматривает его. Любуется им. И Джек говорит:
- Смотри – а я буду действовать, крошка.

Оранжевый.
Перенесемся в тот день, как Джонни все еще похож на куколку – он похож на куколку, часики тикают у него на руке, и в лаборатории протекает канистра с газом – с компонентом к Смехадрину. Прошла пара часов с перестрелки, и Джокер – просто на всякий случай – подпирает стулом дверь. Джонатан возится у своего стола. Конечно, он мог бы обнять Джонни – свое сокровище – но это так патетично. Джек бьет его по лицу, и доктор роняет пустую пробирку. Джек пинает его, и Джонни делает подсечку, Джонни роняет его на себя и бьет его коленом в живот – они катаются по полу, они лупят друг друга, они смеются, они целуются, и Джек рвет на Джонни рубашку, Джек срывает белый халат с его плеч и фиксирует его руки, и Джонни отбивается ногами, но Джек ловит его ноги – и Джонни хохочет. Джек стаскивает с него ботинки, стаскивает с него носки – и целует его бледные стопы. Джонни бьет его под подбородок, и Джек хватает его за ремень, хватает его за волосы – другой рукой, и отбрасывает от себя. Джонни падает на живот, и Джек наваливается на него сверху.
Они смеются. Конечно, они смеются.
Джонни просто трясет от смеха, а Джека не слушаются руки, и они смеются – когда Джек входит в него, когда Джек насилует его, когда Джек кромсает осколком его рубашку и кожу у него на спине, кусает его плечи и шею, пьет его кровь и трахает, трахает, трахает его, и они оба заливаются смехом, и сквозь смех Джокер слышет:
- О, господи…
Он слышит:
- Джей…
Джонни. Смеющийся, счастливый, сияющий Джонни. Джек прижимает его к себе и наращивает темп, Джек не чувствует боли – даже Джонни, наверное, не чувствует боли, и Джонни просит – между приступами смеха, Джек даже не знал, что добрый доктор умеет так смеяться…
Джонни просит:
- Пожалуйста, не убивай меня.
Как будто это самая забавная шутка на свете.

Желтый.
Перенесемся в тот день, когда они стоят у стока в центральном коллекторе, по колено в вонючей горячей воде, и в них целится никак не меньше десятка полицейских. Свет от фонарей бьет в лицо, у Джека пуля в плече, у Джонни на шее болтается шнурок – маску он потерял, и Харли бросает «шутиху-конфетку», поднимается дым, где-то там – о, совсем близко, совсем близко, не так ли? – где-то там стоит Бэтси, но Бэтси, конечно, не полезет в дерьмо, и им говорят:
- Выходите с поднятыми руками!
У парня, который орет в мегафон, срывается голос, и он повторяет – в отчаянье:
- Вы окружены!
Он говорит:
- Бежать некуда!
Но, конечно, он в это не верит, а секунд через двадцать переспорить его будет уже нельзя.
Где-то там стоит Бэтси, но у Джея неприятное чувство, как будто Бэтси он перерос. Джокер кричит:
- Эй, Мыш! Лезь-ка сюда – и мы потолкуем!
Джокер кричит:
- Ну, кто здесь смелый? Кто хочет поиграть?
Он говорит Харли:
- Сматываемся.
Джонни говорит:
- В Моррисет нельзя. Встретимся в Шляпной Мастерской.
Джокер надрывет глотку:
- Мальчики и девочки! Стреляем по мишеням – выигрываем уточку!
Джек говорит:
- Пошел.
И Джокер разоряется:
- И нечего думать, что конкурс дерьмовый, если тут так воняет! Это не моя вина!
Харли шепчет:
- Пока, сладкий.
Джонни улыбается скорбно:
- Встретимся там, где чисто.
И когда дым уже рассеивается, когда они слышат плеск и шум шагов, когда свет бьет им в лицо. Они прыгают в этот дерьмовый водопад, сигают в сток.

Зеленый.
Перенесемся в тот день, когда Джонни находит в спальне труп какой-то бабы. В тот день, когда Джонни читает в газетах о нобелевской премии. Перенесемся в те дни, когда Джонни ходит с видом инфанта, лишенного престола. В те дни, когда он скучнеет – все больше, и больше, и больше. Перенесемся в тот день, когда Джек предлагает напасть на башню Уэйна, и Джонни спрашивает с постной рожей:
- Кому это нужно?
Перенесемся в тот день, когда Джокер прижимает к мордашке Джонни платок с хлороформом, в тот день, когда Джокер привязывает его шпагатом к стулу, в тот день, когда Джокер дожидается, пока Джонни очнется – чтобы навсегда его осчастливить.
Да, детки. Давайте сделаем монтаж. Перенесемся в тот день, когда Джонни ерзает на стуле, когда Джек берет его за волосы и запрокидывает назад его умную голову, когда Джек чмокает его в губы – и потом зажимает ему нос. Перенесемся в тот день, когда Джек вставляет ему в рот платиновую Американ Экспресси, когда обходит его сзади и вспарывает его рукав. Джокер смотрит на его часы – на его бессовестно дорогие часы – и Джонни больше не брыкается, он только мычит, назойливо и жалобно. Истошно.
Джокер подбадривает его:
- Пять минут, сокровище. Через пять минут – ты улыбнешься миру… моими губами.
Джокер. Джонни его достал, это правда, но Джек хочет ему только добра – одного только добра, и Джек садится на пол перед ним, Джек по-турецки скрещивает ноги и рассматривает свое сокровище. По щекам у Джонни текут слезы, и Джонни белее лабораторного холата. Он неподвижен, он не моргает, кажется, что он даже не дышит, и у него идет кровь. Джонни. Он смотрит на него… такими глазами. То, что кажется… правильным, кажется нужным – рядом с ним все это превращается в мусор. Конечно, Джек не может протерпеть пять минут.

Голубой.
Перенесемся в те дни, когда Джонни не может спать. Не может есть. Джонни – домашнее животное. Джонни – кукла на шарнирах. Пару раз, смеха ради, Джек насилует его. То есть это называлось бы изнасилованием, если бы Джонни это беспокоило.
Перенесемся в те дни, когда Джек бьет его по щекам. Когда Джек тормошит его. Когда Джек обещает его порезать. Перенесемся в те дни, когда Джонни сутками лежит на своем старом тощем матрасе. В те дни, когда Джек укутывает его в одеяло и гладит по голове. Джек говорит:
- Ээээй, сокровище! Не принимай все так близко к сердцу.
Джек говорит:
- Джонни. Славный-славный добрый доктор.
Он говорит:
- Хочешь, наворуем реактивов?
Говорит:
- Хочешь новую лабораторию?
Говорит:
- Хочешь поставить эксперимент?
Джек. Он говорит:
- Эй, я придумал!
Говорит:
- Хочешь новые часы?
Джек прижимает его к себе и покрывает поцелуями его лицо. Так жалко. Так сентиментально. Так запоздало.
Джек говорит:
- Хочешь Первый Национальный?
- Хочешь, захватим Аркхем?
- Хочешь голову Стрейнджа?
Джек спрашивает:
- Эй, Джонни. Хочешь мою голову, сокровище?

Перенесемся в тот день, когда Джонни наконец подает голос. Когда Джонни говорит:
- Я больше никогда не хочу тебя видеть.

Синий.
Перенесемся в тот день, когда зрительный зал полон – полон незнакомых лиц. Они сидят на дешевых сереньких раскладных стульях, и смотрится так, как будто по проходу вот-вот пройдет невеста, но на половине невесты – убитая горем родня, на половине жениха – копы всех мастей, и Джек сидит на электрическом стуле, он ежится и хихикает, потому что холодная вода с губки стекает по его затылку. Там, за стеклом. Человек в форме кладет руку на рычаг, а какая-то бестолковая сука в зале молится, и то, как она бубнит, отвлекает Джокера от важных мыслей.
Он говорит:
- А ну заткнись!
Кто-то кричит:
- Поджарьте его!
Совсем молодой женский голос…
- Отправьте этого выродка обратно в ад!
И на него обрушивается настоящий шквал осуждения.
Джек говорит:
- Не забудьте загадать желание, детки!
И он улыбается. Рычаг опускают. Еще пара секунд – прежде, чем до них доходит, что что-то не так. Пара секунд – прежде, чем до Джека доходит: он еще живой.
Эта девушка. В белом платье и шляпке с лентой, в воскресной одежке. Еще пара секунд – прежде, чем до Джокера доходит, где он видел ее раньше. Она кричит:
- Вдохни поглубже, пудинг!
И его публика. Они визжат, они бьются о стены, они зовут мамочку и заливаются слезами. Джек чувствует это прикосновение – родственное и нежное. Лезвие ножа. Кто-то разрезает кожаные ремни на его лодыжках и запястьях. Голос звучит глухо из-под маски, когда Джонни говорит:
- Шевели задницей, Джей.
И Джей полностью согласен с ним: самое время шевелить задницей.

Фиолетовый.
Перенесемся в тот день, когда они угоняют яхту Брюса Уэйна. Харли и Джонни сидят на мостике, передают друг другу бутылку коллекционного красного вина девяноста второго года и стреляют из снайперской винтовки по фонарям на общественном пляже. Харли жалуется, что хочет ребенка. Джонни жалуется, что больше никто не хочет его. Джеку остается предложить Харли потрахаться. Предложить Джонни ампулу морфина. Может, это не так много, но они выглядят вполне счастливыми, и Харли шепчет ему, кончая:
- Ты – все, что у меня есть…
Джонни говорит – прежде, чем вогнать себе дозу:
- Господи. Теперь ничего кроме тебя у меня нет.
Джеку кажется, что все… просто прекрасно.