Продолжение.

[batman-slash]

Название: Когда Ницше плакал.
Пейринг: Джокер/Крейн, Джокер/Харли.
Рейтинг: R.
Предупреждение: слишком сладко.

Доктор Джонатан Крейн. Это звучит гордо. Это имя нужно произносить шепотом. Вот так – попробуйте. Доктор. Джонатан. Крейн. И нужно очень здорово артикулировать, а мне… мне в рот лезет грим. И эта… царапина на губе. Получается не очень. Но суть вы уловили, так? Имя, которое можно только прошептать. А мое нужно орать! И это – уж поверьте – незабываемый опыт. Ну, сколько людей в вашем городке знают ваши имена, ребятки? А в вашей стране? А в нашем мире? Десять? Двадцать? Тридцать. Допустим, что их тридцать, а ты – счастливчик, приятель. Тридцать человек встречали твое имя и забывали, как тебя зовут. Готов побиться об заклад – как следует побиться – что тебе не-при-дет в-гоооолову произнести свое имечко в слух. Оно слишком паршивенькое, что проверять, как оно прозвучит, верно? И полбеды, что ты не сам его выбрал. Полдела, что оно тебе не к душе.
Его не знают. Его не помнят. Твоим именем, на клочке бумажки – уж поверь мне, дружок, - кто-то подтирается в этот самый момент. Вот пока мы славно ведем беседу.
Мое имя знают миллионы. Произносят. Боятся произносить. Шепчут и кричат во всю глотку. Мое имя печатают и прописывают от руки, моим именем прикрываются, защищаются, проклинают, обвиняют, мое имя склоняют на тысячи голосов. Ты хочешь того же. Я смотрю на тебя и вижу, что ты этого хочешь.
Но вот в чем штука: даже я не могу поручиться, что моим именем кто-то не подтирает зад – в этот самый момент.

Дик пришел к запертой двери лаборатории – ко второму складскому помещению – когда за дверью только-только зазвучал проигрыш Toxic.
Он просидел там Cops and Robbers. И Remember his name. Он стучал, но ему не открыли. Он просил доктора разрешить войти – всего на секунду. Доктор Крейн не ответил. Пару раз, Робину казалось, что он слышит крики – но крики, то, что он посчитал криками, могли быть частью трека. А может быть, и вправду кто-то кричал. Может быть, даже доктор. Здесь это было в порядке вещей. А кроме того, доктор был… ранен. Ему было больно.
И Робин сидел под дверью. Джокера как будто смело, мисс Харли ушла вместе с ним: с момента возвращения, с тех пор, как мисс Харли перевязала Дику плечо и напоила его чаям, как выслушала его рассказ и освободила Джокера, Робин называл ее только мисс Харли. Она заслуживала хороших слов. Благодарности. Вежливого обращения. Если некому больше было порадовать ее такой мелочью, Робин рад был стараться: до конца своих дней.
- Доктор Крейн! – Звал он. – Доктор Крейн, я принес Вам морфин. – Пожалуйста, впустите меня. Пожалуйста, поговорите со мной. Пожалуйста… если Вы хотите, я сделаю так, как Вы хотите. Только не бросайте меня одного.
Я не хотел Вас задеть.
Доктор Крейн, я пришел извиниться. Будьте добры и разумны, и похороните меня, когда меня убьют, - не бросайте на улице. Доктор Крейн.
И Робин сидел под дверью. На Lovely Place и Never Fear. Он сел писать записку, отколупав кусочек красной краски. Он писал на туалетной бумаге и рвал ее, но свои пару слов набросал. Он подсовывал записку под дверь, когда играло You are woman, I am man. Она сбилась в комок и застряла в щели. Робин почти задремал у створки, но его разбудило My Love, My Pat. Кажется, из «Свини Тода».
А когда он почти собрался ломать дверь и всерьез решил, что с доктором что-то не так, что-то случилось с ним. Тогда дверь открылась.
Это было Can`t smile with out you. А доктор улыбался. Кровь текла по его лицу, он держался за дверной косяк, ладонь скользила и сползала, и оставляла красный отпечаток, а доктор Крейн смеялся, и его зубы были в крови. Его пиджак валялся на полу, в двух шагах, а рубашка прилипла к телу, и когда доктор сделал шаг вперед, его тонкие ноги переплелись, он качнулся вперед, и Робин подхватил его, но доктор уперся ладонью ему в грудь и оттолкнул. Он стоял, прислонившись к стене, и смеялся навзрыд.
Can`t smile with out you. Папина любимая песня. Иногда, он просил маму спеть, у нее не было особенного голоса или таланта – ничего такого, и маршевый тон ей не давался, но когда она пела, Робину казалось, что она обращается к нему, и он считал это самым главным. Когда песня позволяет одному человеку сказать другому то, что он хочет сказать. Когда она становится настоящей. Это самое ценное.
И она играла. А доктор Крейн – он, кажется, сошел с ума.
- Что с Вами? – Робин испугался. Испугался, какой смысл врать. Перепугался до смерти.
- Кажется… - доктор прочистил горло и сделал движение, как будто хотел поправить галстук, но галстука не было, и он сгреб пальцами воздух. Он растерянно и тупо посмотрел на свою руку, в крови, во влажных грязных потеках. Улыбнулся коротко и болезненно и тяжело, очень, очень плохо закашлялся. – Кажется, - повторил он, все еще скалясь и не сводя с Дика напряженных светлых глаз, - я сделал перманентный макияж своему мозгу. Я очень надеюсь, что это поправимо. – И он снова затрясся, мешая смех с кашлем. Робин сунулся в комнату.
- Только… - окликнул его доктор и махнул безвольной рукой в проем. – Только ничего не трогай! – Такого благостного и легкомысленного голоса Дик не слышал у него с самой встречи. Про себя Робин думал: такого голоса у Крейна не слышал еще никто и никогда.
Дик не собирался трогать автомат. Ни эту гребаную машину, ни эту гребаную маску, ни эти чертовы баллоны. Нет. Дику было плевать на то, чем доктор отравился и над чем он работал. Об этом стоило подумать позже – и кому-нибудь поумнее него. Все, что Дик хотел, это выключить музыку. Он хотел избавиться от этой песни, и от голоса матери, и от этого жуткого наслоения: даже если в результате он оказывался вынужденным слушать смех доктора в тишине.
У магнитофона, другие звуки отступали. Поэтому, должно быть, он не расслышал шум шагов. И новый смех. Поэтому он очень удивился, когда в проеме мелькнули подошвы, а следом за ними – густо-фиолетовое пальто Джокера.
- Сокровище! – Радостный Джокер. Хохочущий Крейн. Что-то случилось, пока Дик сидел под дверью: может быть, мир изменился, пока он дремал. – Я вспомнил, какое сегодня число. – Гордо объявил Мистер Джей. Он поставил доктора на пол, но по-прежнему придерживал его и добавил на тон ниже. – Скери, ты бы хоть салфеткой вытерся: ты мне костюм заляпаешь.
- Ты вспомнил, какое число? – Крейн повис на нем. Его улыбку Дик назвал бы пьяной – или попросту идиотской. – Правда?
- У-гу. – Решительно кивнул Джокер. – Сегодня Хэллоуин, детка! Сегодня совсем-совсем особенный день! – Он только чуть повернул голову к Дику, смерил его взглядом и скомандовал. – Юный джентльмен. Поднимай задницу и пакуй в фургон пластид: нам многое предстоит совершить!
- В какой фургон? – Переспросил Робин. Как обычно, удивленный. Как обычно, разом поглупевший.
Джокер наклонил лобастую крупную голову и посмотрел на Дика так, что Робин невольно свел ноги вместе и убрал за спину руки.
- В тот, который первым увидишь. – С отвращением проговорил Мистер Джей. Он снова повернулся к доктору. Снова отвернулся от Дика. Снова заулыбался.
Он протянул, хитро и сладко:
- Скееееери.
Он сообщил:
- Ты пойдешь со мной, моя радость.

Вот что, мальчики и девочки, меня забавляет. Я родился в год, когда буянил Чарли Менсон. Когда Ночной Волк резал на полосы домохозяек, я пошел в школу. В год, когда его поджарили на эклектроплитке, мой папочка взялся за кочергу и решил проверить, кто покрепче – она или я. А когда я дал деру из дома, в городе состоялась торжественная премьера «Прирожденных убийц», и я пролез на нее зайцем.
Сейчас мне нет равных. Бросайте на сцену цветочки и лифчики. Дети, которые родятся или родились в мое время, будут жить под моей звездой. Эта эпоха – эпоха Джокера. И ни Чак, ни Риччи, ни Беки Картнер, ни Капитан Сполдинг – ни один из любимых моих сукиных детей не обгонит меня. Даже по очкам.

Они сидят на крыше и болтают ногами, глядя в бинокль, как через шестнадцать улиц, у заднего входа корпорации Шрека паркуется грузовик.
- Мы идем воровать сладости? – Спросил Джека доктор. Такого беззаботного и шлюховатого тона Джокер не мог припомнить с тех пор, как взорвал экспериментальный снаряд GQ-36 на складе у Макаронника Марони.
По дороге доктор вис у Джека на шее, напевал и крутился чуть ли не вокруг каждого столба, и целовал Джокера в щеки, и дергал за отвороты пиджака. Доктор был не в себе.
Джек полюбопытствовал:
- Сокровище. Ты обкурился?
И Джонатан ответил, томно и медленно мотая головой.
- Уверяю Вас, мистер Джокер, я не курю траву. – Он рассмеялся. Он навалился на Джека и уткнулся ему в грудь. Джонатан говорил:
- Каждый раз, когда ты делаешь это, ты разбиваешь мне сердце. – Они спустились в метро и шли по закрытой ветке, редкие сигнальные огни превращали стены в тени, рельсы – в морок, и их обоих – в призраков. Джонни повис на нем и закружил, он смеялся и повторял:
- Каждый раз. А потом, - он вытер нос о запястье, кровь все еще сочилась, и улыбнулся, настолько широко, насколько мог. – Потом я пытаюсь угадать: ты вернешься, ты не вернешься, - он тянул Джека за руку и то и дело гладил большим пальцем костяшку его указательного. – Ты оставишь меня в живых, ты оставишь меня подыхать, - он притих и улыбка стала чуть поживее, чуть поскромнее. Он поднес руку Джека к губам и поцеловал, и пробормотал ему в ладонь. – Ты плюнешь на меня. Ты заберешь меня. – Он поднял на Джокера взгляд: сейчас доктор казался еще ниже, его плечи – еще уже, его глаза – еще светлее. – А я люблю тебя. Я люблю тебя. – Джонатан обнимал Джокера и пристраивал взлохмаченную голову ему на плечо. Он шептал: - А мне снится, что я восемь отдельных кусков мяса, что ты сделал из меня мясо и выбросил в мусорный бак.
Джонатан. Они поднялись на монорельс и влезли на верхнее ограждение по ремонтной лестнице, а оттуда перебрались на крышу жилого дома.
- Я – это просто общий склад. Каждый приходит и берет то, что хочет.
Джонни.
- И меня меньше, и меньше, и меньше, и когда я даю тебе, что осталось, - я боюсь, что ты не возьмешь. А зачем тебе?
Джонни. Он хихикает. Он ухмыляется.
- Она такая чудесная девочка. А я уже – знаешь, я совсем ничего… - он смеялся, – я совсем ничего не чувствую. А ты знаешь, когда я тебе вру, и обязательно меня порежешь. А я… нет! – Он поперхнулся смехом и вздрогнул, и задрожал, и снова заулыбался. – Нет, я не хочу, чтобы меня резали, не надо резать меня! – Он держал себя за локти и смотрел под ноги.
Джонни.
- У меня ничего стоящего – даже для тебя. – Он пнул пустую пивную бутылку, и она не отлетела, а завертелась. – Это жутко обидно!
Джонни. Мой мальчик.
- Я ничего не могу сделать. Ничего. Простите. Можно я просто полежу – а вы делайте, что вам нравится?
Джонни. Мое сокровище.
- Он подарил мне часы. А кто-то дал мне пинка. Больше никаких моих мальчиков. А когда меня изнасилуют и прикончат – ты будешь смеяться. И… П…пугало. П-п-пугало. – Он хрюкал от смеха и хлюпал разбитым носом, и уже не дрожал: нет, его трясло, а глаза совсем испортились, и Джек прижал его к себе. Только чтобы он перестал трястись. И потому что он выглядел отвратительно. И потому что каждый имеет право на пулю в виске, шило в заднице и маленькую истерику на публике.
И потому, что Джек засунул бы его в картонную коробку и спрятал глубоко под землю: только чтобы его успокоить. Только потому, что любил его. Всегда любил его.
А когда Джонни чуточку пришел в себя. Когда его слегка отпустило и руки у Джокера на спине перестали ходить ходуном. Джек сказал единственную вещь, которую мог сказать.
- Сокровище.
Он поднял Крейна за подбородок и укоризненно покачал головой. Джек сказал:
- Ты все еще пачкаешь мой пиджак.
И Джонатан улыбнулся.
А вот теперь – они сидят на крыше
- А по-моему, они не возьмут. – Если так пойдет, у Джонни в самом деле появятся шрамы.
- А куда они денутся? – Джей следит за грузчиками. За инспектором. За водителем грузовика. Если кто-нибудь дернет за бантик, фейерверк будет до ужина, девочки и мальчики.
- Смотри. – Джонатан отстраняется, отлипает от бинокля и смотрит на улицу под ними.
Контроль поставки. Распишитесь в бланке. Проверьте груз. Забирайте.
Джонатан говорит.
- Этот мальчик одет, как Бэтмен. – И Джек против воли подскакивает на месте. Отнимает от лица бинокль и потирает руки. – Бэтмен? Дневной? Где Бэтмен, Джонни, где он тебе привиделся? – И Джонни показывает вниз. На мальчонку лет восьми, в маске, с рогами. В черном плаще. Сосунок идет по улице и качается, как стрелка метронома. И он в костюме Бэтси. У Бэтси есть поклонники. В этом году быть Бэтси – хорошо.
- А этот в твоем духе. – Теперь в бинокль глядит Джонни. Он уступает его Джеку, сразу и сам, и, прижавшись к нему, касаясь его щеки своей, Джонни показывает, куда смотреть.
- Нет. – Джек прикладывает ладонь к груди. Скромничает и кокетничает. – Это, наверное, Рональд Макдональд. – Мальчик постарше. Двенадцать. Нет. Нет: четырнадцать, и нет: не мальчик.
Джек плюет на поставку. Он устраивается поудобнее и оглядывает улицы. Он чувствует подъем, чувствует азарт, и Джокер говорит:
- Моих будет больше. – Он облизывается и шарит глазами по детишкам в толпе.
А если бы Джонатан сказал: «Ты продуваешь», Джонатан полетел бы вниз.

Запах Харли – ее собственный телесный запах – он похож на запах свежей сдобы, свежей выпечки. Воздух вокруг нее – это воздух пекарни, не горячий, а как будто нагретый и остывший, и от нее пахнет белым хлебом, коричневым сахаром и мечтами пятилетнего сопливого ублюдка о теплой оранжевой комнатке, где никто не захочет обидеть его.
Джонни – у него совсем другой запах. От него пахнет дешевой пастилой-резинкой, пахнет сигаретным дымом и дорогим шампунем, и зимнем вечером, когда холодная гарь сгущается в воздухе, и неясным ожиданием – чем-то знакомым, и незнакомым, и почти различимым, и совсем не понятным…

Магазин сладостей Шрека – розовые стены, на которых ни один тинэйджер еще не нацарапал и не написал ни слова. Колонны в виде рождественских сосучек: в бело-красную полоску. Кенди-бар на четыреста видов конфет.
Круглые леденцы, спиральки и трубки, сердечки и Микки Маусы, звездочки и колокольчики. Автоматы с мороженым. С йогуртом. Хромированные краны: поверни – и в ладонь потечет река M&M`s.
Зеленое, красное, желтое, рыжее, розовое. Сиреневое, темно-синее, темно-бордовое и золотое.
Reeses, Tagens, Bounty, Mars, Skitls, Baby-Rood, Gold Fish, Crunch.
Стеклянные витрины с настоящими леденцами. Аквариумы из толстого, прочного стекла – от потолка до пола. Стилизованные повозки – как на деревенских ярмарках, на искусственно состаренных колесах. Банки с карамелью. Сифоны с патокой. Стенд под Хэллоуин – съедобные клыки, шоколадные мышки, тыквы-леденцы, клубничная кровь, ведьмы в лимонной пыли, волшебные палочки в золотой фольге, очки Гарри Поттера из лакрицы, вишневые «шнурки» удавки, глаза и внутренности – из желе и сахара.
Марципан, орехи, карамель, пудра, местное производство и мировые бренды, вафли, печенье, «червячки» и засахаренные фрукты, розовая «вата» в банках – и пастела.
И шоколад, шоколад, шоколад.
Все сладкое. Конфеты и банки, пол и стены, колонны и вывеска, и кассирша в рамочке на стене почета – и ее стойка, ее касса и розовая бумага, на которой выбивают чеки.
Конфетный мир. Куча тел – неподвижных и обессиленных. И Джокер в дверях, с ледорубом в руке.
Доктор Крейн стучит по запястью указательным пальцем: подача газа окончена. Джокер протанцовывает вперед, он кружится, и взлетают полы фиолетового пальто, он подпрыгивает и ударяет по прозрачной трубке ледорубом – и по стеклу бежит трещина. Секунда. Вторая. Удар для верности. А потом трубку прорывает и конфетный поток заливает пол. Джокер срывает оранжевый респиратор.
- Та-да! – Он падает на колени и загребает конфеты руками. И Дику становится неловко. Доктор Крейн сказал бы: Дик теряет чувство реальности, все это слишком мало похоже на правду, все это слишком плохо вяжется с трупами, кровавыми реками и горелым мясом, но Джокер зачерпывает леденцы ладонями-чашечкой, подбрасывает вверх, и конфеты сверкают как драгоценные камни. А доктор Крейн грубо сдергивает респиратор с лица Дика. – Веселого Хэллоуина, мальчики и девочки! – Мистер Джей. Он набивает рот леденцами, грызет их, и Дик слышит хруст. Мисс Харли. Она хлопает в ладоши и раскрывает магазину объятия. У нее за спиной висит топор, она бежит вперед и хочет снять его, но доктор ловит ее руку. Они не перепрыгивают через тела. Выскакивают на открытое пространство, к главной колонне – автоматы будто жмутся к ней.
Харли Куин и Пугало. Они кружатся. Они повторяют:
- Быстрей, быстрей, быстрей! – А потом доктор спрашивает.
- Готова? – И ноги Харли отрываются от пола. Она летит, он держит ее руки. Мисс Харли могла бы выступать на арене. Запросто. И сделать половину настоящих акробаток.
Дик смотрит на нее, на ее тело, на ее напряженные ноги, на яркую горизонтальную линию, в которую превращается Харли, а потом ее ноги врезаются в автомат, и она сшибает его.
- Бинго! – Мистер Джей швыряет в нее горсть конфет. Харли кричит:
- Пудинг! – Она кричит. – Так нечестно! – Автомат. Славу Богу, что это не автомат с мороженным, он не подсоединен к электричеству или к чему-то там еще, он просто упал и разбился, и Харли Куин кидает в Джокера мармеладными рыбками.
- Харли, ты покинула меня? На произвол судьбы? – Она прячется за автомат, она расстреливает конфетами Джокера, он засыпает ее леденцами, а доктор Крейн накрывает руками голову и делает вид, что спрятаться ему некуда. Короткая передышка: мистер Джей смотрит, как бы лучше прицелиться, Харли наблюдает за ним, они играют в ковбоев на Диком Западе: пустая улица, перекати поле, и двое с пушками. Они играют в гляделки. Доктор примеривается и сносит табуретом из кенди-бара кран M&M`s, разноцветные «кнопки» сыплются ему в руки. Летят в Мистера Джей.
- Вдвоем? – Джокер шмыгает носом. – В меня? – Он делает вид, что вытирает глаза. – Никто не любит клоунов. Неблагодарные мерзавцы! – Он хватает тело женщины, белокурой, миловидной. Чьей-то молодой мамы или няни. Он держит ее – зажав ее шею, просунув вторую руку ей между ног. Он закрывается ею и перебегает на другую позицию, за тележку. Бросает ее. Он не убивает ее, но женщина ударяется головой об пол, как кукла, и Дик не знает, очнется ли она, когда действие газа пройдет.
- Это не справедливо! – Визгливый крик, разбавленный смехом.
Развороченные стенды. Разбитые витрины. Перевернутые прилавки. Этот мужчина – коричневый костюм, розовая лысина проблескивает сквозь жидкие волосы. Он утонет в Кока-Коле. Эта женщина. У нее на пальце кольцо с черепом, пластмассовое, ей подарил ребенок. Эта женщина погребена под тысячей упаковок мятной жвачки.
Девочки с хвостиками. Мальчики в школьной форме. Юбочки и гольфы, и такие маленькие ботинки.
- У тебя есть Робин. – Напоминает Харли. А Дик думает только о том, чтобы в магазин никто не вошел. Потому что если сейчас дверь откроется. Или к двери подойдут. Или сюда сунется еще один ребенок…
- О! Покажи, что ты можешь, детка. Я знаю, что ты можешь! – Джокер говорит это ему. Джокер складывает ладони, как на молитве, и простирает руку к лагерю противников. Он кричит. – Спасай меня! – И Дик, просто на всякий случай, проверяет дверь. Доктор повернул табличку, но лучше бы дверь запереть. – С чем ты там возишься? – Ворчит мистер Джей, и Дик отвечает:
- Не хочу делиться весельем со школьниками. – На самом деле, он говорит: «Я не хочу детских трупов». И конфеты сыплются из рук Джокера. Он смотрит куда-то мимо. Он замирает и, кажется, даже не дышит. А потом он вскакивает на ноги.
- Детки! – Он подскакивает к Робину и похлопывает ладонью по головке. – Зайчик прав. – Харли оставляет в покое шоколадные монетки. Доктор отрывается от крана с клубничной шипучкой и сплевывает ее на пол. – Надо поделиться. Надо-надо-надо. – Он прыгает за кассу, шарит под ней. Ощупывает тело девушки в форме Свитти-Китти, выворачивает ее розовые карманы. – Надо поделиться с этим чудным городком, нехорошо лопать в ряху…- - Харли! Бегом на склад. - Он кидает Харли магнитный пропуск: и она ловит, она вешает его на шею и чмокает – как будто Мистер Джей подарил ей бриллиант. – И Джонни. – Смерив доктора взглядом и прищелкнув языком, он говорит: - Мне нужен полицейский вертолет.
- Но…- Это Дик. Он не то, чтобы хочет возразить. Но, может быть, ему стоит пойти с доктором, может быть, доктору нужна помощь, или есть шанс справиться как-нибудь по-другому…
- Хочу вертолет. – Обрывает его Мистер Джей. Он улыбается и сцепляет руки в замок, он наклоняется вперед и хлопает глазками. – Пожааааааалуйста. – И доктор Крейн. Он кивает.

Этот Хэллоуин. Робин запомнил его на всю жизнь – обречен был запомнить. Джокер и абсолютная свобода. Джокер и гребущая рука – бери, что нравится. Вертолет наворачивал круги над Готэмом, и в открытую дверь они с Харли сыпали конфеты. Мешки и ящики конфет.
- Это могли быть деньги, - объяснила мисс Харли, - но мистер Джей делал это два года назад, а он не повторяется.
Когда конфеты заканчивались, они спускались на площадку в Гарлеме. Или в северных доках, или в Вайт-Ривер, или в Чайна-Тауне. Харли просто включала рацию и спрашивала, где сидит фазан.
- К тому же, - говорила она Дику, стараясь перекрыть шум пропеллера. – Тогда он пустил газ. Плохие воспоминания. – Они снижались, Харли высовывалась, крепко держась за ручку, и махала свободной рукой. Она улыбалась до ушей: когда внизу подпрыгивали смеющиеся ребятишки, и когда полицейские делали предупредительный выстрел.
Полиции было мало. За все время облета, только две патрульных машины решились остановиться, заметить вертолет. Полицейский диспетчер не выходил на связь. Либо копы не хотели возиться, либо доктор как-то очень гладко угнал вертолет. Дик не спрашивал, как это ему удалось. Судя по всему, Крейн бы не ответил.
На последнем круге мистер Джей запрыгнул к ним.
- Джонни. – Он хлопнул доктора по плечу, прежде чем вертолет стал подниматься. Он крикнул: - Час – и будем!
И, если кому вдруг любопытно: вертолет вел коп. Он не задавал вопросов, не сказал ни слова, но однажды Дик привалился к его месту, и взглянул на него, и Робину показалось, что пилот улыбался. Они распрощались в темноте, на крыше Типографии Вэйсли. Харли сунула что-то ему за пазуху. Что-то похожее на большую пачку банкнот. Он спросил:
- Я Вам точно больше не нужен? – И мистер Джей потрепал его по щеке.
- Какой услужливый парнишка. – Улыбка сползла. – Нет, я думаю, мы справимся без тебя.
Готэм. В зеленых гирляндах, в летучих мышах и фонариках-тыквах. Не было уголка, куда бы не долетал детский смех.
В типографии, мистер Джей ткнул дулом пистолета управляющему под подбородок и спросил:
- Вы не могли бы распечатать для нас пару эскизов? – Вэйсли поправил очки: совсем не так красиво, как это умел доктор Крейн. Он попал по дужке со второго раза.
- Теоретически, я мог бы…
- А на практике? – Сочувствие и внимание. Этот человек, мужчина, которого Робин не видел никогда раньше, не видел ни разу после. Этот человек обмочился. – Упс… - Джокер скорчил гримасу и оттолкнул его от себя. Управляющий плюхнулся на стул. Он сдвинул очки на кончик носа и вытирал пот, натекший со лба, вытирал слезы. – Мистер Вэйсли. – Проникновенно и мягко заявил Джокер. – Окажите мне услугу. – Он деликатно предупредил. - А то я сожгу здесь все к херам. – И мистер Вэйсли услугу, разумеется, оказал.

- Думаю, можно просто оставить их здесь. – Предложила Харли. Она держала под руку Мистера Джей и прижималась щекой к его плечу. – Копии разлетятся. – Она держала яблоко в глазури на отлете. Время от времени, она давала Джокеру откусить.
- Заскочим в поезд и прокатимся с ветерком, - возразил мистер Джей. – Если Летучий не появится.
- Странно, что Бэтмена до сих пор не видно. – Набрался смелости Дик.
- Правда-правда. – Закивал Джокер.
Они стояли на типографской крыше, и доктор сказал:
- 42-26.
Он сказал:
- Ты ведешь, Джей. – И хихикнул.
- Интересно, где он? – Продолжал Дик: он был очень рад, что ему позволили заговорить и что ему ответили.
- Джонни. – Ласково, но тревожно позвал Мистер Джей.
- 46. – Сообщил Крейн, не поворачиваясь.
- Джонни. – Повторил Джокер. – А где Бэтмен?
- Я не брал. – Развел руками доктор Крейн.
- Да-да, конечно, Джонни. – Подтвердил Мистер Джей. Он нежно отодвинул Харли и шагнул доктору навстречу. – Но когда ты видел его в последний раз – он был жив?
- Да, конечно. – Мимоходом, заверил его доктор.
- А… как это было, когда ты видел его в последний раз? – Доктор Крейн притянул его к себе и поцеловал. Он ответил:
- Ничего хорошего, милый. Он был так расстроен, что даже не запер дверь.
Почему-то, Робину было дико неприятно смотреть, как они целуются. Отвратительно. Противоестественно. Но Дик оторвал от них взгляд, только когда за ними вспыхнуло пламя. Огненный гриб над зданием корпорации Шрека. Улыбающаяся кошачья морда, шар весом в полторы тонны, сверзилась прямо на улицу. Это было в пятнадцати кварталах от типографии, но Робин точно, совершенно точно слышал грохот. Завопили сигнализации.
Людские крики. Через пару минут – пожарные сирены. Полиция.
- Как красиво. – Пропела Харли.
- Мерзавец. – Нежно констатировал доктор.
- Сверхдеятельный мерзавец, сокровище. – Заметил Джокер. – Сверхдеятельный. – Высокая горка праздничных сувениров. Дик сам заворачивал их, грузил и отвозил. Но какое ему, к черту, до всех до них дело?..
А потом они неслись по монорельсу в пустом вагоне и швыряли листовки за окно. «Джокер приглашает в гости».
- Сходим на станции Тэби-Роуд! – Станция Тэби-Роуд. Кладбище поездов. Когда Робин понял, что в кабине нет машиниста, когда Джокер треснул по красной кнопке и белые искры полетели из-под колес. Дик едва успел спрыгнуть: и только потому, что мисс Харли пихнула его под зад.
Да, они сошли на Тэби Роуд. За полкилометра от старого обветшавшего вокзала. Было четыре часа утра, и ребятишки набились в бары и клубы, а дети закончили колядовать. Дик уже привык называть жителей ребятишками: ему нравилось это слово, и нравилось, как мистер Джей произносил его. С глубинной верой в собственное превосходство. Почти с любовью.
Дик потирал окровавленное колено. Он сказал:
- По-моему, я сломал руку. – Доктор сжал его запястье и дернул, Дик вскрикнул и отшатнулся .
- Не сломал. – Заключил доктор. – Орал бы громче.
И они пошли домой. По дороге, они играли.
- Гадство века. – Задал тему Мистер Джей. На дороге валялись бутылки и размокшие бумажные пакеты. Редкие машины, высвечивая четверку фарами, увеличивали скорость или даже разворачивались. Ветер гонял по асфальту фиолетовые листовки и шоколадные обертки.
И Харли сказала:
- Гадство – убивать малышей. Гады века – Томи Скваер, Гитлер и команда Одинокие Сердца.
Они гуляли по городу. Просто гуляли. На тротуар выскочила из подворотни тощая бродячая кошка, и Джокер пнул ее под брюхо.
И доктор сказал:
- Гадство – убивать врачей. Бакстон Пикет, прикончил двенадцать психиатров, но провалил побег, потому что не смог убить охранника.
Мистер Джей молчал, и Робин сказал:
- Гадство – разрушать чужие жизни. Харви Дент. Он убил эту семью, всю, в цирке, в прошлом году. – И Харли положила теплую ладонь ему на плечо, а доктор покачал головой: его это мало беспокоило. Дик не рассказывал им о себе и о родителях, но они, кажется, все знали сами, и знали неплохо.
- Мелко мыслите, господа. – Вынес вердикт Джокер. – Вы забыли про самое большое гадство.
- Скажи нам, Джей! – Попросил Крейн.
- Расскажи, пудинг! – Харли подпрыгнула на месте. Джокер в воздухе изобразил барабанную дробь.
- Расскажите. – Попросил Робин. Он опоздал. Ему не нравилась эта игра.
- Гадство века: уйти из сортира, использовав последнюю бумагу, не оставить новой и никому об этом не сказать. Большего гадства в мире нет: даже не ищите.
Они смеялись. И Дик смеялся. Мистер Джей не сказал, что самое большое гадство – изуродовать ему лицо, и Дику этого было достаточно, он был благодарен и удовлетворен.
А потом они увидели ее. Дик увидел ее. Она шла им навстречу, и колготки в сеточку порвались у нее выше колен. Фиолетовый плащ у нее за спиной то и дело взлетал на ветру, и красная улыбка слегка размазалась на щеках.
- Пополнение в твой фанклуб. – Сообщил доктор Крейн, и только тогда Дик поверил, что эта девушка реальна. Она остановилась. Она молчала и смотрела на Джокера, и только чуть подобралась. Он подошел к ней. Оглядел ее. Он воскликнул:
- Барби! – И доктор Крейн расхохотался. – Заткнись, Джонни! – Весело скомандовал мистер Джей. – Это Барби Гордон! Ты так выросла, милая, ты похорошела. Ты по мне соскучилась? Тебе идет моя улыбка… – Он обошел вокруг нее. Слегка опечалился. – И ты похожа не дешевую шлюху. Как папа выпустил тебя ночью одну? В таком виде? – Джокер всплеснул руками.
Она улыбнулась ему. А когда на перекрестке показалась патрульная машина, Барби шмыгнула к мисс Харли под бок и попросила:
- Возьмите меня с собой. – И Харли кивнула.
Она сказала:
- Здравствуй, Барби. – Она оттолкнула девушку себе за спину, а заняла боевую стойку. – Здравствуй, милая.