So sorry

[batman-slash]

Название: "So sorry".
Фэндом: "Бетмэн: начало".
Пейринг: Рас Аль Гул (Генри Дюкард)/Доктор Крейн.
Рейтинг: между R и NC-17
Жанр: ПВП
Формат: мини.
Дисклаймер: не мои, и славу Богу.

Влажный блеск его губ. Зовущие соблазнительные отблески в стеклах очков. Очки чуть помутнели, помутнели морские прищуренные глаза. Всякий посредник, всякий прислужник, коим руководит страх и корысть, а не сознание необходимости и долга, обрекает себя на участь таракана. Таракан не слишком далеко ушел от ночного мотылька. Мерзкое мохнатое тельце, желтая жижа вместо теплой крови, и все же – когда мелькают белые крылья, мотылек достоин лучших слов. Генри нравилось считать его мотыльком – даже если мальчик и вправду был тараканом.
Генри любил загадки. Любил игрушки с сюрпризом. Секрет мотылька не лежал на поверхности, и тем приятнее было разгадывать секрет. Что-то обрушилось под ногами у мальчика, что-то случилось с ним. Что-то пряталось совсем близко, жалось к стеклам его очков – змея в аквариуме, кобра в террариуме, удав, отделенный толстой прозрачной глыбой от любопытных зрителей. Хитрый мальчик, жалкий мальчик, мелкий жулик. Косая линия его плеч, угодливо сгорбленная спина, кривые контуры, надломленные тени. Его умненькая головка вжималась в плечи, и он затаивал дыхание, почувствовав угрозу, и вслушивался в каждый звук, в каждый шорох, но когда он шел по улице – он был сама благопристойность и достоинство. Подбородок гордо задран, высокомерие и превосходство во взгляде, и никто не назовет его Джонни – только Доктор Крейн.
Маленький мальчик, ничтожный мальчик, мелкая сошка. Генри сравнивал его с мотыльком не потому, что Крейн умел летать или тянулся к огню. Просто единожды коснувшись чужой ладони, он не мог улететь восвояси. Джонатан любил играть в прятки. Он прятался за шаблонами, за стереотипами, за аккуратным костюмом и безукоризненным узлом черного галстука. Он прятался за статусом доктора, за самоуверенной походкой и нахальным тоном. Он обыгрывал человечество, не выступая против правил. Он был всего лишь ученик, но хранил свое обаяние.
Когда Крейн возвращается домой, в свою пустую и красивую квартиру, Генри ждет его у раскрытого окна. Они не назначают встреч. Не строят планов. Не обмениваются сигналами. Им удалось избежать большинства ошибок, которые приводят к краху и долгим часам бессонницы на задворках действия. Разумеется, Великий Расс-Аль-Гул передаст своему помощнику инструкции, разумеется, у него наготове достойный приказ, но всему свое время.
Когда Джонатан встает перед ним на колени, лицо у мальчика слегка вытягивается, и неподвижный взгляд – точно под гипнозом – ровно вперед. Он замирает в нескольких дюймах, брюки Генри расстегнуты, и Крейн тихо дышит чутким носом, сжимает руки в карманах. Наконец, он снимает очки – локоть чуть дрогнул, неловко сжались пальцы. Его влажный яркий рот, совершенно непристойный, его нахальная лакированная физиономия. Секунду – Генри чувствует кожей бедра его гладкую мягкую щеку. Потом Джонатан жадно заглатывает его член. Истинно профессиональная хватка. Плоть не помещается ему в рот, не проходит в горло, но она нужна ему, вся, он торопится оставить на ней след своей слюны, горячее прикосновение шершавого упрямого языка, заявить на нее свое право. Мокрые чмокающие звуки, судорожные поспешные вдохи. Генри кладет тяжелые жесткие ладони мальчику на плечи. Маленький наглый сукин сын. Генри мог сломать ему кости одним движением – если бы захотел.
Однако, тогда не осталось бы никого, кто бы так откровенно хотел его.
Однако, загадка бы осталась без разгадки.
Лениво поглаживая взмокший курчавый затылок, Генри думает: когда эта чудесная садовая дорожка пошла криво? Что случилось с мотыльком? Его бил отец? Его изнасиловали? Плохая семья, жестокие сверстники, задавленные воспоминания о трагедии? Или это слишком простые ответы? Может быть, великий Рас Аль Гул просто обленился на легкой работе вроде Брюса Уэйна? Или некоторые мальчики рождаются конченными испорченными подонками, и им нужно помешать рождаться?
Генри высвобождает – достает – плечи из-под черного пижонского пиджака. Тонкая рубашка липнет к телу. Влажная потемневшая челка липнет ко лбу. Какой старательный, какой рьяный мальчик.
Мальчик, которого никто никогда не боялся. Мальчик, который сам привык испытывать страх. Отходить в сторону. Опускать плечи. Его мокрые горячие губы на головке члена. Глубже. Еще глубже. Широкий – поместительный – рот, и такое узкое лицо, такие… непрактичные щеки. Рубашка становится почти прозрачной, под ней видна бледная, чуть желтоватая кожа городской крысы. Генри берет Крейна за узел галстука и затягивает черную удавку на шее. Джонатан сопит, его движения становятся резче, он тихо, остервенело мычит, но не пытается вырваться, и Генри сдергивает галстук с его горла.
Иногда великий Рас Аль Гул задумывался: что заставляет людей поступать в соответствии с его желаниями? Его вера в успех, сознание собственной власти, или потребность в подчинении? Безразличие? Большинству не слишком интересно, чем заниматься, чему посветить себя. Большинство не слишком беспокоит, что выбрать. Кого выбрать. Они инертны. Они сговорчивы. И если бы сейчас его не было в этой комнате, к кому-то другому тянулась бы легкая занавеска, кто-то другой слушал бы шум ночного Готема, жмуря глаза и чувствуя влажный жар этого тела и этого рта.
Вязаная жилетка. Очки. Блестящие начищенные ботинки. Наверняка, белое белье и свежая наволочка на подушке. Порой – не дольше, правда, десяти-пятнадцати минут, - Генри думал о теле Джонатана. Вот уже несколько месяцев он приходил в темную квартиру и распахивал окно, вместе с ночным воздухом впуская в этот дом свое дыхание, но ни разу не пошел до конца. Может быть, потому что тогда мотылек утратил бы свое очарование. Задница есть задница, даже если она очень хороша. Может быть, потому что секс требовал большей возни и большего равенства. Генри давно перестал относиться к таким эпизодам, как к форме порока: воин есть солдат, нужды солдата ясны и требуют удовлетворения, а подобный акт в любом случае лучше поощрения проституции. И потом Крейн нравился ему. Да, действительно нравился. Он был полезно слаб и легок в обращении, он был исполнителен и довольно умен, время от времени Генри колебался: стоит ли оставлять его в городе, когда городу настанет срок исчезнуть? Крейн мог бы быть полезен в другом месте и в другом деле.
Двумя пальцами Генри взял его за подбородок. Масляный – жирный от пота и от смазки. Всегда приятно смотреть, как иллюзии рушатся. Порой, даже приятно трогать.
И не пришлось удерживать его голову, пока семя лилось ему в рот. Определенно, интересный мальчик. Определенно…
Слегка онемели колени, Генри почувствовал, что ноги дрожат, и постарался прийти в себя. Минутные слабости – самые опасные слабости. Джонатан уперся ему гладким лбом в оголенный низ живота. Он по-прежнему стоял на коленях, обессилено привалившись к чужому телу, к твердой опоре. И так всю жизнь.
- Джонатан. – Властно позвал Генри Дюкард своего временного помощника. Тот тяжело и сбивчиво дышал, его узкая спина и хрупкие плечи под промокшей рубашкой выглядели совсем миниатюрными, а собственные ладони показались Генри просто гигантскими. – Джонатан Крейн. К делу.
- Доктора Керйна, - прозвучал снизу хриплый, запыхавшийся шепот, - нет на месте. – Влажный лоб отлип от кожи Генри и впечатался в нее снова. – Если хотите записаться на прием, - Крейн шумно втянул носом воздух, - оставьте сообщение.
Доктор Джонатан Крейн был порождением Готема и должен был сгинуть вместе с ним. И все же, уходя из темного дома, пропитанного холодом и уличным смогом, великий Рас Аль Гул чувствовал, что, когда он сковырнет мерзкий нарост города с лица Земли, Генри Дюкарду будет, о чем пожалеть.