The Devil's Rejects

[batman-slash]

Название: The Devil's Rejects.
Фандом: Бэтмандиана (комиксы, нолан-верс, мультсериал "Новый Бэтмен").
Рейтинг: NC-17.
Пейринг: Джокер/Крейн, Уэйн/Крейн, Мак Гиннес/Крейн, Джокер/Гоул, Мак Гиннес/Гоул.
Размер: макси.
Статус: в процессе.
Описание: действие происходит через полгода после событий, показанных в "Новом Бэтмене: Возвращении Джокера", и где-то через пятьдесят - после событий, показанных в "Темном рыцаре". В Готэме будущего есть масса идиотских девайсов, Новый Бэтмен, банда детишек-косплееров, зовущих себя Джокерами, и не пуганные горожане. Джокер и Пугало возвращаются, образно говоря, с того света, чтобы напомнить ребятишкам, как правильно играть в героев и злодеев (это канон, и это не мистика, а научная фантастика).
Примечание: эта работа - не сиквел к "Когда Ницше плакал".
Примечание-2: ну да, на уход из фандома это не тянет, правда.
Предупреждение: насилие, плохие шутки.

Пролог.
Пока ты движешься по прямой, жизнь кажется очень простой штукой. Ты знаешь, куда ты идешь, а может быть – не знаешь, но тебе плевать, и все в порядке. А потом ты задумываешься о том, что делают твои ноги, и впадаешь в панику. Ты пытаешься переставлять их, но это уже совсем не легко. Ты спотыкаешься. А потом ты падаешь, и в эту минуту ты не в состоянии смириться с собой. Ты не можешь перетерпеть. И ты не можешь больше выносить этого – всего этого. И тебе нужно, чтобы кто-то помог тебе подняться, но…
- Сокровище.
Его нет. Ты думаешь: «Как жаль». И правда: какая жалость. Ужасно жаль, что его нет рядом. А ситуация меняется, мир не стоит на месте. Только что – ты не мог подняться.
- Сокровище…
Теперь – ты проваливаешься сквозь землю.
- Я не знаю.
Ты падаешь так быстро, что захватывает дух, твои сумасшедшие мысли в твоей сумасшедшей голове замедляют свой бег, обычно – твоя голова переполнена, но сейчас новых мыслей не появляется, они не роятся в мозгу, они дохнут, экраны отключаются один за другим, мертвые мухи валятся на подоконник палаты №1232, ты летишь спиной вперед, ты уже не знаешь, вниз или вверх, и ты надеешься, что столкнешься с чем-нибудь твердым…
- Джонни, я не знаю.
…но неподвижных объектов здесь не осталось, только джелло, горы вязкой, сладкой, мелко подрагивающей массы, ты пролетаешь сквозь нее, к тебе липнут ошметки.
- Я не знаю, как…
Джеку Напье тридцать два года, он трезв, мертв и ему за тебя стыдно. Он провожает тебя взглядом и знает, что ты потащишь его за собой.
- Сокровище, я не знаю, как вытащить тебя отсюда.
Ты почти уверен, что он был там. Смотрел на тебя – когда ты схватился за мокрую железную ручку, распахнул дверь и бросился вниз, ты перепрыгивал через ступеньки и врезался в стены, ты поскальзывался и хватался за перила, и ты был на улице – почти сразу, совсем скоро, а Бэтси снял перчатку, чтобы потрогать шею Джонни, и когда Джонни задыхался, лежа со сломанным хребтом на крыше помятой «тойоты», а Бэтси просил, чтобы «срочно прислали скорую: есть раненный», и Джонни не был «ранен», он даже не был «плох», он умирал, и ты смотрел в его перевернутое белое лицо, держался за «тойоту» - обеими руками, и Джонни цеплялся за тебя взглядом до тех пор, пока не откинулся. Вот тогда. Ты почти уверен, что Джек Напье был там. Это он закрыл Джонни глаза, потому что ты не знал, что делать, и не представлял, как заставить тело двигаться, и дышать, и говорить, и как найтись с ответом. Ты был живым, слишком реальным и жутко хлипким. Ты был здоров: пару минут – над телом Джонни. Шторм смел твой мир, но он прошел, и ты увидел то, что после него осталось. Как человека, только-только оправившегося от болезни, тебя могло свалить с ног первое дуновение ветра. Любая зараза могла к тебе прицепиться, и Джек мог бы вернуться насовсем, а ты бы принял его, хотя это было бы страшно и довольно отвратительно.
Но Джек тоже не остался рядом с тобой.
И ты пропал. Когда ты появился снова, оказалось, что прошло почти полгода. Упс. Оказалось, что Джонни сдох, его глаза вытекли, его мясо жрут насекомые, в его разлагающемся теле полно личинок и паразитов, а ты валяешься на полу в своей камере, и психиатр приходит к тебе сам, потому что санитары отказываются таскать тебя туда-обратно, а к овощам тебя все-таки не списывают, потому что ты не ходишь под себя и время от времени выдаешь что-то вроде реакции. Психиатр говорит с тобой, эта вещь новая, ты ее пока не погрыз и даже не ощупал, когда ты был в Аркхеме в последний раз, этот парень ошивался где-то в другом месте. Ты думаешь о том, что от психиатра пахнет, как от новой тачки – «тойоты», к примеру, милой машинки для милой семейки из среднего класса. Ты не знаешь его имени, и про себя называешь его Джоном Доу. Он говорит:
- Джек. Я все еще пытаюсь понять, что именно Вас беспокоит.
Джека беспокоит юбка той домохозяйки, которая водит «тойоту», крепкие гладкие ножки на педалях и грудь под тонкой чистой тканью блузки. Он спрашивает себя, с какого хрена ему не быть сейчас самым счастливым засранцем на планете, и он улыбается, устраиваясь поудобнее в смирительной рубашке, Джон Доу говорит:
- Принято считать, что Вы не так уж сентиментальны.
Он говорит:
- Я пытаюсь понять, Джек.
И Джек смутно припоминает что-то, что все-таки мешает ему быть безукоризненно счастливым.
- На листе для последнего задания Вы написали: «Вечеринка окончена». Вы помните, как написали это, Джек? Почему вечеринка окончена?
Потому что «Джон Доу» – если быть с ним поласковее – это «Джонни», а Джонни…
- Сокровище.
Джон Доу – не Джонни, нет, не заслужил, не в этот раз, тупой ублюдок, - переспрашивает:
- Простите?
- Я не знаю, как вытащить тебя отсюда.
В мягкой комнате даже толком синяков себе не набьешь. Голову разбить не удастся точно. Почти невозможно сломать нос. Лазарет отпадает.
- Джек, прошло шесть месяцев с того инцидента.
Инцидент. Это он так шутит. Шутка смешная, а Харли, наверное, в соседнем блоке, нужно найти ее и пересказать ей шутку, пока Джек еще помнит: Харли посмеется, она поймет, в чем вся соль.
- У Вас прогресс – заметный прогресс, этим можно гордиться. Теперь нужно идти вперед.
Из смирительной рубашки Джек выбирался, но не будет повторять трюк на бис: не тот случай.
- Мне хотелось бы, чтобы Вы оценили дальнейшие перспективы. Вы можете сделать это для меня, Джек?
Охрана тоже не вариант, и никого нет на свободе, чтобы можно было свесить ножки. И запах – это не от психиатра, этот запах повсюду.
Это не Аркхем.
- Я уверен, если Вы попробуете начать заново, Вам повезет. Вам уже повезло: Вы здесь, а не электрическом стуле.
А это он пытается пошутить. Ох, бедняжка.
- Кроме шуток, Джек. Вы стабильны уже несколько месяцев – для Вас это огромный срок. Вы явно пошли на поправку. Вы вынесены из структуры преступного мира и можете развиваться вне ее. Есть женщина, которая любит Вас – моя коллега говорила мне, что мисс Куинзел очень часто о Вас спрашивает.
Харли в соседнем блоке.
- Возможно, этот инцидент даже пойдет Вам на пользу. Возможно, Вам удастся стать счастливым. Завести семью. Стать частью общества.
Джек. Тебе удастся стать счастливым. Завести семью. Стать частью общества. Джонни дрожал, и всхлипывал, и не мог вдохнуть, и ничего не сказал на прощание, потому что смерть – слишком важное дело, чтобы попусту чесать языком, а потом ты закрыл ему глаза и несколько месяцев был стабилен, огромный срок, ты был стабилен, пока черви ели его лицо, ты был стабилен, Джек, послушай-ка, тебе удастся стать счастливым, завести семью, стать частью общества, Джек, возможно, тебе удастся стать счастливым, завести семью, стать частью общества, сокровище, я не знаю, как вытащить тебя отсюда, завести семью, стать счастливой частью общества, съели его лицо, стать счастливым, завести семью, стать частью инцидента, прошло шесть месяцев, огромный срок, чтобы стать счастливым, завести семью, стать частью общества, Джек, вот послушай-ка: встречаются психопат с мозгоправом, и один говорит другому…
- Ты можешь стать счастливым. Завести семью. Стать частью общества.
Джек смеется, и Джон Доу гаденько, лживо улыбается, как будто понял, в чем смех. Джек смеется, и Джон Доу все еще улыбается, кивает ему, просматривает свои записи, хочет продолжить. Джек смеется, воск плавится, ухмылочка сползает у психиатра с лица. Джек хохочет, завалившись на бок, он дергает ногами и мотает головой, и Джон Доу подходит ближе, оглядывает его, нажимает на кнопку вызова охраны. Джек смеется – но к тому моменту, как в коридоре раздаются шаги, он смеется гораздо тише, ключ-ручка встает в паз и проворачивается, и Джек успокаивается, но он все еще выглядит странно, и охранники заходят в палату, так что проем они не загораживают, Джон Доу оценивает ситуацию, а Джек оглядывает коридор: в дверном проеме, в отражениях – у первого охранника в часах, у второго в заклепках на рукаве форменной куртки, в металлических кружках под шнурки на ботинках. Охранники уходят, дверь закрывается, психиатр садится. Этот ублюдок заплатит за каждое слово, выпавшее из его сладкого слюнявого рта, но сперва Джеку нужно, чтобы ублюдок разрешил ему обедать в столовой и ходить в комнату отдыха, и поэтому самое время спросить его:
- Хотите узнать, откуда у меня эти шрамы?
Кто бы сомневался. Он отвечает:
- Конечно, Джек. Конечно.

Глава первая.
Сигнализация заткнулась полторы минуты назад. Работала около десяти. К ней присоединились сигнализации почти во всех машинах, припаркованных на улице, и охранная система в сувенирном магазине. Джокеры работали грязно. Вычислить их с легкостью мог бы и полицейский патруль.
- Вы меня слышите, Брюс?
- Слышу – отлично.
- Значит, Вы расслышали, когда я спрашивал, зачем мы здесь?
Ответа не требовалось: в том смысле, что Терри заранее знал его. Старик считал, что Терри разбаловался, и дрессировал его, как своего сторожевого пса. В свою очередь, Терри разбаловал Джокеров, и следовало преподать им хороший урок.
- Мне не нравятся их последние цели.
Ответ был неожиданный, Терри даже на секунду остановился. Он стоял на узком бортике, между вторым и третьим этажами. Готэмский университет, факультет химии. Терри не поступил бы сюда, даже если бы к нему на ботинок прилип лепрекон.
Уэйн одернул его:
- Ты видишь окно?
- Да, поднимаюсь.
Голос у старика был каркающий, омерзительно резкий. Обычно, Терри это не раздражало, но сегодня ему казалось, что все в мире шло наперекосяк. Дэйна только-только разобралась со своими заморочками и даже, кажется, сделала восковую эпиляцию – а Терри пришлось сбежать, и он нутром чувствовал, что быстро его не простят.
Окно было распахнуто настежь, должно быть, через него вошли… но почему тогда сработала простенькая сигнализация на входе? Не вошли, может быть? Вышли? Терри подтянулся, оттолкнулся от стены, сделал кувырок и ловко приземлился на пол коридора.
- Не выделывайся: твоя подружка все равно не видит.
- А новый шлем что, помогает Вам считывать мои мысли?
Сперва Терри подумал, что ему мерещится. Он прислушался. Музыка шла с другого конца коридора: и кроме нее не раздавалось ни единого звука. Не повезло ночному сторожу, подумал Терри. Как придет в себя – смело может требовать прибавку.
- Будь осторожен, - предупредил Уэйн.
- Не беспокойтесь. Что с целями?
- Пока только подозрения и догадки.
Музыка была все ближе. И ни шороха, ни смеха, ни рычания гиены.
- Если у Вас только догадки – может, для разнообразия, согласитесь со мной? Реактивы и лекарства запросто могли красть наркоманы – или Джокеры продают их наркоманам, или сами решили поразвлечься. Все сходится: одно к одному. И никакого вселенского заговора.
Эту песню Терри точно слышал в детстве. Кажется, мама напевала ее иногда по утрам. Что-то очень старое. Настолько старое, что перестало быть беспонтовым, превратилось в классику, а потом все-таки отправилось на переработку.
- Я сканирую помещение. Ты приближаешься к подозрительному объекту.
- Такому же подозрительному, как Ваши цели?
«Было бы неплохо, если бы мы были старше, и нам не нужно было ждать так долго. И было бы неплохо, если бы мы жили вместе…»
Терри пинком распахнул приоткрытую дверь. Он ожидал чего угодно, кроме того, что было за ней. Ночной сторож лежал на полу. Судя по всему, он был еще жив. Его кровь была темной и слишком настоящей. Не как в боевиках. Как в мясницкой лавке.
Уэйн подал голос первым:
- Дыши глубже, Терри.
Кровь пахла сладко.
- Дыши. Дыши, мальчик. Осмотрись. Успокойся. И делай то, что я скажу.
Лаборатория была перевернута вверх дном. Музыка шла из старого магнитофона, громоздкого, длиной с ладонь, – Терри видел такие только в кино.
«И разве жизнь не стала бы гораздо лучше, если бы мы могли сказать «Доброй ночи» - и остаться вместе?»
Никаких опознавательных знаков. И никаких Джокеров. И никаких уроков. И никаких игр.

Когда мой отец сделал это, мать держала меня на руках. От нее все еще пахло беконом, и она не плакала. Полчаса назад мы завтракали, мы хотели поехать на побережье, а потом полиция окружила дом, и они требовали отпустить заложников, а я не знала, о чем речь: в доме не было никаких заложников – только мы с мамой. Отец прогнал нас. Не отпустил, нет, не отпустил. Мама повернулась так, чтобы смотреть самой, а я ничего не видела, кроме полицейских машин и перекрытой улицы. Я смотрела на сигнальные огни. Когда отец выстрелил, мама вздрогнула и сжала меня сильнее. Мне было больно, но я не поняла, что произошло. Сержанту Питерсону пришлось рассказать мне. Я никак не могла свыкнуться с мыслью, что папа умер, я не понимала, что убило его. Я многого не понимала. Почему Бэт-Сигнал горел в небе каждую ночь, почему полицейские пришли за моим папой, когда он тоже стал помогать и почистил улицу от тех хулиганов, почему наш дом окружили, почему не было злодея, которого можно было бы наказать, и почему Бэтмен так и не пришел, чтобы найти злодея? Почему моему отцу пришлось выбирать: застрелиться или сесть на двадцать лет? Почему папа умер в тот день, когда мы собирались поехать к океану? Почему никто не помешал ему, когда он выстрелил себе в голову? Если бы я видела все своими глазами, это разрушило бы мой мир. Я не видела. До сих пор не верю, что это с нами произошло.

- А потом она сказала, что я никуда не пойду, представляешь? Ну, я прямо спросила: «Ты что мне, не доверяешь?», а она взяла и ответила – да, говорит, «не доверяю, Сельма, а что ты хочешь?». Ты слышишь меня?
У нее были красивые бедра, она носила белые трусики. В ее лифчике были силиконовые вставки, но она запросто могла бы не носить лифчик вовсе: о, да, Стивен не стал бы ее осуждать, такую красотку ни один кретин не выгнал бы из постели, а ее маленькие грудки были созданы специально для того, чтобы нашелся парень, готовый их облизать.
Ставен отпрянул от кабинки примерочной за пару секунд до того, как девчонка отдернула занавеску.
- Оно мне великовато. На размер меньше, пожалуйста.
О, да, не то, что эти хрюшки, которые пытаются всунуть свою жирную задницу в платье, крехтят по полчаса, а потом уходят пустые. И платьице как раз для свиданки. А девчонка, пока говорила с ним, поправила прядку и облизнула губы: верный знак, что он ей понравился. Горячая штучка – не удивительно, что мамочка не пускает свою принцессу гулять по ночам.
- Конечно, мисс.
Стивен коснулся ее руки, когда забирал вешалку, и девчонка не вышла к нему целиком, только выглянула из кабинки, а это значило, что она была раздета, пока говорила с ним. Стивен вышел в общий зал – поменять размер, он еще слышал, как подружка рассказывала его цыпе, что у нее ровно та же хрень. Стивен подумал о том, чтобы взглянуть на подружку, но решил, что останется верным девчонке с маленькой грудью: раз уж она была так мила с ним. Чистенькая бодрая старушка тронула его за плечо, и Стивена передернуло. Старуху перехватил другой консультант: она искала подарок для внучки. Стивен подумал о том, как выглядит эта внучка, и о том, есть ли у нее месячные. Он услышал шум – как будто этажом выше кричали, но решил, что это подростки, будь они не ладны. Стивен пообещал себе вернуться ко входу в магазин минут через десять, чтобы посмотреть, как охрана вышвырнет засранцев из торгового центра. Он вернулся с платьем к кабинке примерочной, когда это началось. Сработала пожарная тревога, и кто-то опрокинул стойку с вешалками, старуха пронзительно, дико завизжала, Стивен обернулся – и из кабинки высунулась рука, она коснулась Стивена, она была вся липкая, кожа слезала с нее лоскутами, черный трупный яд капал ему на рукав, разъедал ткань, разъедал кожу, черные ногти впились в его мясо, Стивен рванулся в строну…
- Ну что там еще?..
А потом оно появилось перед ним, огромная пасть, черная дыра, она распахнулась, и Стив закричал, он не мог бежать, он не мог сопротивляться, он боялся коснуться этого, не мог его оттолкнуть, кажется, он обмочился, но это было совсем не стыдно – совсем не стыдно, любой на его месте обделался бы, а потом появилась еще одна тварь, она была у Стива за спиной, и их становилось все больше, они рвались к нему, они набросились на него, они откусывали от него куски, длинные, склизкие, острые языки пронзали его насквозь, один обвил его шею, другие стягивали его, как веревки, третий проскользнул ему в горло – и вспорол Стивену брюхо. Стивен задыхался, он плакал, он корчился от боли и истекал кровью, прежде, чем отключиться, он думал только об одном: бороться бесполезно, они не уязвимы, их не остановить.

- Моя мать делала аборт четыре раза: до того, как я отправился в колледж. Четыре раза они с отцом разыгрывали эту карту, но мама, конечно, выигрывала: рано или поздно она узнавала, что отец сжульничал, и прекращала это баловство. Один раз – это я знаю точно – он проколол презерватив. Эта штука прошла и в следующий, потому что мама решила: молния дважды не бьет в одно и то же место, а один и тот же дурак не делает два раза одной и той же глупости. Потом отец смухлевал с противозачаточными. После противозачаточных, кажется, мама смягчилась и оценила его рвение, у меня мог бы появиться братик или сестренка, но как раз тогда Джокер захватил Аркхем и обесточил город, и мама сказала: баста. Последний аборт был поздним, рискованным и нелегальным. Родители любили меня, любили Бекки, как родную дочь: она осталась жить у нас, когда ее мать забили насмерть во время беспорядков на острове. Всякий раз, когда маму выписывали из больницы, мы шли в пиццерию, и каждый мог заказать столько, сколько был в состоянии съесть, а если кто-то жадничал и промахивался с порцией, тарелку запросто могли надеть ему на голову: это было забавно. Забавных моментов в моем детстве было много – и я часто смеялся, но когда мне исполнилось четырнадцать, и мама зашла ко мне после полуночи, чтобы извиниться, мне было не до смеху. Мама никогда не плакала – никогда. Один Бог знает, чего ей стоило держаться, когда она стояла передо мной и просила прощения за то, что привела меня в этот жестокий мир. Ей было трудно говорить, и она повторяла: «Я не знала, Сид. Я не знала, никто и представить этого не мог, поверь мне, никто из нас не мог». Я не был несчастным. Я даже не был напуганным. Если у меня и были проблемы, их причиной – в основном – был я сам. Я не помню Кошмара Острова Нарроуз, я тогда был слишком мал. Я не помню, как мама пряталась в подвале, прижимала меня к себе и молилась, чтобы люди наверху перестали кричать – и чтобы то, что заставляло их кричать, не спустилось к ней. Если бы я встретил на улице Пугало, или Джокера, или еще кого-нибудь из Фрик-шоу, я убил бы его: не задумываясь. У моего отца могло бы быть еще четверо детей. У меня могло бы быть четыре славных сестренки. Эти ублюдки прикончили их: одну за другой. Вы, наверное, скажите, что это спорно, а я отвечу – катитесь-ка на хрен.

- Как ты можешь это есть? Ты знаешь, что они туда кладут? Джеймс.
Вера Кинсбург строго посмотрела через стол на своего парня, и его дружки затихли, а Джеймс чуть ссутулился и пригнулся, как будто ждал взрыва. Это было смехотворно.
Вера повторила:
- Джеймс, ответь мне. Ты знаешь, что они кладут в эту… как вы там их называете?
Вера брезгливо приподняла за край промасленную обертку. Джеймс осторожно пожал плечами, и Вера победоносно вздернула подбородок. Она сняла очки, чтобы протереть их. Фил, мальчик у Джеми на побегушках, стрекотал:
- Ты будешь завтра на Видеораме? Намечается настоящая заварушка! Только подумай…
- Представление для компьютерных задротов, Филли…
- Представление? Это будет сражение, друг! Поединок века…
Вера могла протирать очки по несколько минут: основательно, с душой, но сейчас ей пришлось прерваться. Что-то было не так. Настораживало даже не то, что в конце зала попадали стулья, и не то, что парень за соседним столиком вдруг взвизгнул, как девчонка. Настораживало то, что Фил вдруг заткнулся: и Джеймс тоже. Вера надела очки как раз для того, чтобы увидеть малыша Филли, падающего на пол. Джеймс сидел неподвижно, боялся вдохнуть и пялился на свое плечо, он был так сосредоточен, что Вера тоже по инерции стала присматриваться, но на плече ничего не было.
- Джеймс. Что ты?..
Этот вкус.
Вера не ела мяса с тех пор, как в двенадцать лет она вернулась из детского лагеря и объявила голодовку, чтобы выбить из отца право на выбор. Это чувство. Мясной жир у нее на подбородке. У нее на губах. Этот привкус у нее во рту: ни от одного вида мяса такого привкуса не бывает…
Этот запах.
Кипящее масло, канцерогенная корка, дым и мясная вонь, и этот голодранец – за стойкой, он подмигнул ей, но…
Вера опустила взгляд на свою тарелку – на свою вегетарианскую пиццу – и слезы навернулись ей на глаза. Оно было там. Его не могло там быть, но оно было там. Его не могло…
Да нет. Оно должно было быть там. Рано или поздно – оно должно было там оказаться. Картонная тарелка с остатками мяса, фарш, который лениво ковыряли вилкой, и кончик человеческого пальца, чей-то ноготь, они были повсюду – тарелки с этой дрянью. На каждом столике. Мертвечина – в каждой глотке.
- О нет.
Мимо нее пронесся двухметровый мужик – много, много, очень много мяса, особое предложение: «Подходи, налетай, уноси с собой». Кто-то ударился о стеклянную стенку, брызнула кровь.
- О нет…
Вера постаралась подняться со стула, попыталась взять себя в руки. Потом ее вырвало, она скатилась на пол, она стояла на четвереньках, ее выворачивало на изнанку, она сжимала и царапала свой живот, оттирала краем платья свое лицо – и ее рвало снова, она рыдала и повторяла:
- Мне так жаль. Мне так жаль…
Но этого было недостаточно, явно недостаточно, и люди пытались бежать, но Вера знала, что бежать бессмысленно – до тех пор, пока она не очистится, до тех пор, пока она будет носить это в себе. За стойкой Кинг-Бургера было пусто, мясом здесь просто воняло, на кухне жарилась новая порция: работник упал лицом на решетку, но это было уже не важно, главное, Вера нашла способ – она нашла способ, она могла справиться с этим. Отвернуть крышку от чистящего средства было легко. Вера выпила полбутылки прежде, чем почувствовала, что проваливается в пол. Это было к лучшему. Большую часть дела она уже сделала.

- Для пользы многих не жалко одного. Так устроена Американская Мечта, и вроде бы все идет как по маслу. Пока этот один – не ты, а кто-нибудь сбоку. Вы в курсе, да? Мой дед научил меня всему, что умею. Мировой был мужик, после того, как вылетел с завода, не запил и не отстрелил себе башку, а встал обратно к станку. Он говорил мне: «Скотти. Не страшно, если трудно». Он говорил: «Пока трудно – но ты стараешься, ты молодец. Вот если увижу, что не стараешься, мелкий засранец, выдеру так, что потом неделю не присядешь». Четко, как в учебнике: не промахнешься. Любой парень на нашей улице, любой рабочий в квартале его уважал. Когда не знали, что делать, к нему шли. Нам на двери мастерской за двадцать лет ни одна скотина не написала ни одного матюка – Вы такое когда-нибудь видели? Не видели, да? Дед пережил Депрессию, пережил Фалькони и раздел города, пережил херню с Нарроуз. Он бы пережил Джокера, даже не сомневайтесь. До семидесяти лет пахал, как бык, был здоров, как конь, а как-то ночью заехал к Бетти – отличная девчонка, кстати, берет не дорого, - и возвращался поздно. До дома дед не доехал. И убило его не взрывом, его убил не выблядок Фалькони, не пьянчуга или торчок, не парень, решивший срубить легких денег. Нет. Просто этот хрен в плаще под Зорро решил, что он – мистер важность, и ничего страшного, если пара машин перевернется, пока он гонится за злодеем. Мы в героев и злодеев играем, ну да. И когда я хоронил деда, комиссар полиции благодарил этого мудака за посильную помощь, а газеты так и надрывались: «Темный рыцарь», «Защитник Готэма», «Ночная погоня». Толково придумано, ребятки. Уверен, этот парень понятия не имеет, что он вообще каким-то боком виноват. И все круто, настоящая американская мечта. Пока задевает не тебя, а соседскую тачку.

Кимберли Соутс была на четвертом месяце беременности. Глупо было каждый раз хвататься за живот – конечно, глупо, Питер был прав, - но она ничего не могла с собой поделать: мысль о родах преследовала ее, и хотя доктора говорили, что беспокоиться не о чем, мать Кимберли говорила, что беспокоиться не о чем, и Питер устал повторять, что беспокоиться не о чем, Кимберли беспокоилась. Это началось, когда она вышла из магазина товаров для детей в торговом центре – в бывшем универмаге Шрека. Кимберли оформила заказ на детскую кроватку, самое время было перекусить – и отправиться домой. Странно было думать, что на этом самом месте раньше стоял универмаг: красивый и величественный, как замок. Кимберли приходила сюда с бабушкой, бегала поглазеть на отдел игрушек: как в музей. В универмаге были старомодные шикарные лестницы с широкими перилами, крашеными под золото, и Кимберли мечтала прокатиться по ним однажды, но так и не решилась.
Это было до того, как сработала пожарная тревога, и даже до того, как раздались выстрелы. Кимберли почувствовала, что у нее намокло белье. Первое, о чем она подумала, это: «Ну конечно. Надень белые брюки – и задержки как не бывало». А потом она поняла, что месячных быть не может – ни в коем случае, и воды отойти не могли, по ее брюкам расплывалось кровавое пятно, Кимберли коснулась его кончиками пальцев, поднесла руку к лицу, она не могла поверить, что это происходит, но кровь текла, горячая, ярко-красная, и это значило, что
- Помогите.
Люди шли мимо нее, как будто не замечали, что с ней происходит, и кто-то должен был вызвать врача, а ее ребенок…
- Пожалуйста. Кто-нибудь, помогите мне.
Ее мертвый ребенок – у нее в животе. Боль была такой сильной, что Кимберли пришлось прислониться к стене, она так много читала об этом, она так часто видела кошмары в последнее время, она могла подробно, в точности представить себе мертвый плод, при мысли о том, что все это… у нее внутри… Кимберли затошнило, и она боялась кричать, потому что ей было мучительно стыдно, Питер, как она скажет Питеру, что она не справилась, господи, как она теперь вернется домой, она даже не знает, девочку они ждали или мальчика, господи, как она могла облажаться, господи, они все, ведь они все говорили, что беспокоиться не о чем…
- Пожалуйста. Ну пожалуйста. Ну хоть кто-нибудь.

- Моя жена умерла у меня на руках. В прямом смысле. Мы возвращались домой из закусочной – она ужасно готовила, и я был не лучше. Мы понятия не имели о том, что случилось на острове. Все вокруг сошли с ума. Я держал ее за руку, она держала меня. Зрение у нее было лучше, и она первая заметила конного полицейского. Она бросилась к нему на встречу – не отпуская моей руки. А он в нее выстрелил. Маргарет. Мою жену звали Маргарет. Полицейский попал ей в живот. В Аркхеме нам могли оказать помощь: там был лазарет, врачи часто «штопали» моих учеников, которым доставалось в уличных драках – и в столкновениях посерьезнее. Сейчас клиникой пугают на Хэллоуин, но тогда мы не видели в ней ничего страшного. И я не знал, что пациенты сбежали. И я не знал, что творилось. Я ничего не знал. Даже о том, что мосты подняли – и нас бросили – я узнал только на полпути. Я поднял мою жену на руки и понес туда, где ей могли помочь. Нести было тяжело. Я, скажем прямо, не атлет, я этим не горжусь – а тогда я себя просто… ненавидел. Маргарет было больно, и она стонала. Утешать ее было бессмысленно: она была не со мной, не слышала меня, такой сильной была боль. Когда моя жена затихла, я поднял глаза к небу и сказал «спасибо». Я никогда раньше не молился, вообще не думал о боге или о церкви, но тогда я был так… благодарен. Я держал ее в руках, и она молчала. И не заметила бы, если бы я остановился передохнуть. Я делал это дважды. Не знаю, была ли она еще жива, я не проверял. Когда я принес ее в Аркхем, он был практически пуст. Я сказал: «Нам нужен врач». «Моей жене нужен врач». Я стоял в разоренной, опустевшей больнице и звал на помощь. Никто не пришел, и я решил, что, может быть, я смогу сделать что-нибудь сам. Вот тогда-то я и понял, что моя жена мертва. Маргарет. Ее звали Маргарет.

- Вот дерьмо.
Пол был славным парнишкой: Теренс Бекетт понял это сразу, как Пол заступил на службу. Никакого выпендрежа, никаких опозданий, никаких девчонок, запавших на форму. Молод, конечно, совсем зеленый – но кто не был зеленым, так? Это поправимо. И терпимо - по большому счету.
- Дерьмо.
Надо же было так проколоться. Пол, с его наручными часами, вежливыми вопросами, подарком на день рождения матери и бредовыми отговорками вроде: «Простите, сэр, я должен выйти покурить». Чем лучше первое впечатление, тем больше подозрений должно родиться. Как Бекетт мог так разнежиться? Как он мог об этом забыть?
- Пожалуйста, сэр.
Из полиции он ушел шесть лет назад – но не за свищ же в мозгах его списали, верно? Нет, не за свищ. Бекетт был опытным, закаленным бойцом. Он пережил два состава банды Джокеров. Он должен был научиться распознавать их за милю. Так как же его угораздило?
- Клянусь, я не…
- Заткнись. – На втором этаже сработала пожарная тревога. Люди бежали к выходу. Люди были в опасности – в его центре. Потому, что он раскрыл клюв. Ничего, сказал себе Бекетт, это тоже было вполне поправимо.
- Заткнись. – Повторил он. У парнишки текла кровь, и, конечно, он был напуган. Он знал, что его раскусили. И жаль было, чертовски жаль было, что он в это влез, жаль было, что он оказался маленьким лживым куском дерьма, жаль было, что Бекетт позволил ему действовать, но теперь Пол должен был быть наказан.
- Сэр…
Бекетт выстрелил. Нужно было поторапливаться. У парня в здании было полно сообщников, и оставалось совсем мало времени, чтобы их устранить.

Глава вторая.
Мама сказала:
- Мэтти. Сходи на кухню, сделай себе хлопьев.
- Еще чего!
- Выйди на кухню, Мэт.
С Терри она разговаривала так, кажется, всего пару раз в жизни. Когда ему выдвинули обвинение, и он кричал, что он здесь не причем. Когда отец погиб. И когда они расходились. На Терри это действовало. На Мэта – как не странно – тоже.
Репортаж из торгового центра был на каждом канале, даже MTV прервало трансляцию и запустило экстренный выпуск новостей четвертого канала. И репортаж шел больше минуты. Это значило, что мир перевернулся, а еще это значило, что сюжет был достаточно страшным и увлекательным, чтобы все поголовно прилипли к экранам.
Когда Мэт вышел, мама села поближе к телевизору, чтобы читать бегущую строку. Полиция пустила усыпляющий газ, тела развозили по больницам, и Терри хотелось верить, что все эти люди просто спят. Он видел на крупных планах ребят из школы. Девчонку из параллельного класса – с расцарапанной в кровь кожей, с разбитым лбом. Парня, который работал в Кинг-Бургере. Когда его показывали, мама вскрикнула. Больше всего на свете Терри боялся, что увидит Дейну: она могла быть там. Они попрощались под утро, но она могла быть там. Терри мог бы быть там. Пока шел сюжет, Терри смотрел на экран. За все это время, ему даже в голову не пришло, что он мог бы помочь. Не было никаких предполагаемых виновных, ни одного лица, на котором можно было нарисовать мишень. Это было как стихийное бедствие. Никто не виноват – потому что никто не мог совершить подобное.
А потом Бэтмен внутри него ожил, и Терри пришел в ярость.
Он позвонил Уэйну сам, когда шел к машине, но первая реплика осталось за стариком:
- Как раз вовремя – ты мне нужен.
- Я вам нужен? Да неужели?
Терри был как раз в том возрасте, когда подростковые скандалы еще в ходу, но уже на виду – так говорил его отец. Терри знал, как звучали его слова. Просто у него не было других, чтобы сказать Уэйну…
- Как Вы могли не сказать мне? Вы знали о том, что происходило, как Вы могли меня не вызвать? Я был нужен этим людям, я мог помочь, Вы…
- Остынь.
Терри завел машину, выехал на дорогу. Он был в конце своей улицы, и Уэйн говорил:
- Там была газовая атака, у тебя к этой отраве нет иммунитета, а у меня нет антидота: нужно время, чтобы его приготовить.
Терри заметил фигуру – краем глаза, но не стал тормозить: улица была прямая, его было видно издалека, горел зеленый свет, и кукла могла подождать.
Уэйн говорил:
- Помочь ты тоже не смог бы: это не тот случай, когда можно вовремя эвакуировать людей, мы узнали только тогда, когда процесс был…
- Вот черт!
Это была не кукла. Это был Гоул – из банды Джокеров. И он выскочил прямо на дорогу. Терри сбил бы его, не задумываясь, но что-то было не так. Он не собирался нападать.
Терри ударил по тормозам.
- Терри? Что происходит?
Терри задел его.
- Что у тебя там?
Терри отстегнул ремень, выскочил на дорогу, он молился, чтобы удар был не слишком сильным – и чтобы никто не заметил его из окна, темнело, его могли не узнать, и все еще шел сюжет – соседям могло быть не до него… Как Бэтмен, Терри Мак Гиннес мог смело влезать в драки, наносить урон чужому имуществу и устраивать беспорядки: мысль об ответственности – и о возможности наказания – просто не приходила ему в голову, он был в своем праве. Но без костюма – без маски – без молчаливого согласия общества и легенды у него за спиной, Терри был просто неблагонадежным молодым бездельником, который уже один раз попал под суд, и отлично знал, что подобное может случиться снова.
Терри огляделся в поисках тела. Он был готов оправдываться. Он был готов помочь. Он был готов защищаться. Гоул схватился за капот – и с трудом поднялся, опираясь о него двумя руками.
- Пугало.
Он смотрел на Терри – цепко, отчаянно, почти не моргая, и Терри чувствовал, что он не представляет угрозы.
Гоул повторил:
- Пугало.
И рухнул на капот, а потом тело медленно начало сползать вниз.
- Вы слышали? – Спросил Терри, поправив «ракушку».
Уэйн скомандовал:
- Вези его ко мне.

- Если он тоже был в торговом центре – это его рук дело, и его допрашивать надо, а не лечить. И почему «пугало»? Он что себя, впервые в зеркале увидел? И что Вы ищите? Уэйн?
Гоул лежал на больничной кушетке, он был крепко пристегнут широкими кожаными ремнями, у него за головой были штыри, с которых сняли какую-то часть оборудования, и Терри было жутко любопытно – но вместе с тем ему почему-то не хотелось спрашивать Уэйна, откуда такая игрушка взялась в его коллекции.
Старик скомандовал:
- Закрой рот и помоги мне.
Вдвоем, они подтащили белую картонную коробку к панели. Опустили на пол. Коробка была подписана: черным маркером, ужасно неразборчиво, Терри наклонился, пытаясь разобрать…
- Джонатан Крейн. Личные вещи.
Голос Уэйна звучал особенно мрачно. Терри поднял голову, он смотрел на старика снизу вверх, тени легли на бледное, суровое лицо так, что оно походило на череп, и Терри впервые спросил себя: что он будет делать, когда Брюса Уэйна не станет?
- Кто это?
Терри выпрямился и – на всякий случай – легонько пнул коробку, но Уэйн посмотрел на него так, что Терри сразу отступил на почтительное расстояние: опять же – на всякий случай.
- Пугало. – Коротко пояснил старик, выдержав «воспитательную» паузу.
Терри воодушевился:
- Значит, это не бред? Гоул узнал виновного? Отлично. Осталось только найти его и…
Уэйн опустился на одно колено: с трудом, опираясь на трость. Заняв устойчивую позицию, он выговорил:
- Много болтаешь.
Он подозвал Терри жестом и стал передавать ему пыльное барахло из коробки. Тетрадка. Книга – бумажное издание. Еще одна книга. Упаковка одноразовых шприцев. Какая-то стекляшка. Холщевый мешок.
Уэйн говорил:
- Джонатан Крейн погиб полвека назад. Можешь посетить его могилу – и треснуться пару раз о плиту головой: для дела толку мало, но тебе будет на пользу.
Еще одна книга. Дешевая ручка. Часы на кожаном ремешке. Сигаретная пачка.
- Ух ты! Не часто услышишь от Вас такую длинную фразу: я впечатлен.
Очки с разбитыми стеклами Уэйн положил в карман. Тетрадка в обложке потолще осталась у него в руке. Он стал подниматься, и Терри с трудом удержался от того, чтобы помочь ему.
- Что это?
- Дневник.
- И в Ваше время так делали? Вели дневники… в тетрадках? В чем смысл – если их никто не увидит?
- В этом и смысл.
Дневник Уэйн открыл – и пробежал по диагонали. Барахло Терри свалил обратно в коробку, и старик кинул тетрадку сверху.
- Пусто. Так я и думал.
Уэйн ушел к панели, переключился на компьютер. Гоул стонал в бреду. Терри поднял дневник и повертел его в руках. Открыл. Потряс.
- И все-таки: кем был этот Крейн? Одним из Ваших врагов? Тогда почему я ничего не знаю о нем?
Терри подцепил коротким ногтем картонку: возле штрих-кода. Отходило легко.
- Ну-ка, ну-ка…
На ладонь он вытряхнул микрочип: вроде того, что использовал Джокер.
- Значит, в этом и смысл?
Уэйн обернулся. Возможно, ему трудно было нагибаться, он не мог спать дольше четырех часов и слишком много зубов заменил протезами, но с такой реакцией он по-прежнему мог уложить Терри на лопатки, и об этом не стоило забывать.
- Что ты нашел?
- Поделитесь своим секретом – я поделюсь своим.
Уэйн смерил его взглядом и, судя по всему, как следует обдумал положение.
- Мы можем найти способ избавить его от страданий. – Старик ткнул тростью в Гоула и добавил прежде, чем Терри успел объяснять, насколько ему плевать. – Не только его. Всех, кто выжил в торговом центре.
- Я знаю.
- Я могу ничего тебе не говорить: просто забрать твою… находку, забрать костюм – и вышвырнуть тебя на улицу.
- Я знаю, - повторил Терри. К такому повороту событий, он, конечно, не был готов, но нужно было держать лицо. Уэйн сдался. Видимо, он тоже не был готов к такому повороту.
- Джонатан Крейн изобрел Токсин Страха. Что-то похожее – но гораздо мощнее – сегодня применили в торговом центре. Либо кто-то нашел новую формулу Крейна – и тогда она здесь, либо этот кто-то пошел дальше.
Терри отдал микрочип, а Уэйн успел «скормить» его компьютеру, и компьютер считал данные – прежде, чем до Терри дошло: на его вопрос старик так и не ответил.
Человек с фотографии в личном деле Джонатана Крейна смотрел на Терри без вызова или издевки. Это было именно то лицо, на котором следовало нарисовать мишень, но Терри не чувствовал ненависти. Не чувствовал за собой права на ненависть. Джонатан Крейн не был похож ни на одного из злодеев в коллекции Бэтмена. Он выглядел так, как будто оказался здесь по ошибке: ему было не место в полицейском участке, где сделали снимок, в базе данных Уэйна, в преступном мире. В Готэме. И в мире вообще.
Экран мигнул, и Терри снова увидел его лицо. Джонатан Крейн смотрел на них – с той стороны. Он быстро, привычно огляделся, скользнул взглядом по Терри – и перевел его на Уэйна.
- Здравствуй, Брюс.
А потом Джонатан Крейн улыбнулся.